Андрей Константинов - Внедрение
Уринсон автоматически перевернул свои часы циферблатом на внутреннюю сторону запястья и бодро откликнулся:
– Так точно, товарищ подполковник. Ужасы тоталитаризма. Проклятое прошлое, которое нельзя забывать, чтобы однажды не вернуться к нему же.
– Правильно понимаешь, Боря. А потому сам не забывай и молодежи напоминай: в сложных ситуациях не бойтесь лишний раз посоветоваться со старшими товарищами… Угу?
– Так точно!
Когда Ткачевский ушел, Якушев спросил Уринсона:
– Борь, а чего это он нам про Соловки-то намекал?
Многоопытный лейтенант Уринсон пренебрежительно махнул рукой:
– Не бери в голову… Ткач же волчара опытный, он сразу все просек и разволновался, что ему долю не отломили… А прямо сказать не может, потому что это – беспредел. С чего ему долю-то? Только за то, что он наш начальник? Так он нас в этой истории даже и не прикрывал, так как прикрывать тут нечего, и отпустили мы гражданина фальшивомонетчика по закону… Ай, забудь…
Вот эта вот «военная добыча» и еще «стипендия» от дяди Саши очень пригодились Егору, когда его накрыл с головой роман с Зоей Николаевной.
На следующий день после поездки в поместье Юнгерова Якушев снял номер в гостинице «Прибалтийская» и в дорогущем магазине на Невском купил за восемьсот долларов браслет белого золота. Зоя Николаевна, услышав по телефону про «Прибалтийскую», хмыкнула со странной интонацией, но, соблюдая конспирацию, все же пришла вечером в номер, где ее уже ждал Егор. Якушев набросился на Николенко и сначала раздел ее полностью, а потом уже только вспомнил про приготовленный подарок. Он преподнес его Зое с некоторым смущением:
– Вот… Это тебе… Ты прости, я сначала купил, а потом только подумал – тебе же придется как-то мужу объяснять, откуда вещь.
– Ничего, – успокоила его помощник прокурора. – Как-нибудь отвертимся… если он вообще заметит…
Николенко оценила жест Якушева, да и браслет ей пришелся по вкусу, в общем, ей было очень приятно, но она все же попыталась надавать Егору по шее за «подобные траты». Зоя Николаевна в этих попытках не учла, видимо, того, что из одежды на ней в этот момент один только браслет с сережками и кольцами и оставались… Понятно, чем эти попытки закончились. Им даже в стенку кто-то вроде бы стучал, не иначе какой-нибудь мирный иностранец просто осатанел, слушая любовные стоны…
Когда Зое Николаевне удалось наконец отдышаться, она снова вернулась к браслету:
– Егорушка… Мне, правда, очень приятно… Но я не хочу… принимать подарки от твоего дяди.
Егор вспыхнул:
– Это не от дяди.
– Ну… не от него лично, но на его, видимо, деньги…
– Нет, – упрямо помотал головой Якушев. – Это от меня.
– Этот браслет очень дорогой… Откуда же деньги?
Опер не без форса пожал плечами с деланным равнодушием:
– Военная добыча.
Николенко уперлась запястьем, обвитым браслетом, в свое обнаженное бедро:
– Так… Час от часу не легче… А я не хочу потом за эту военную добычу тебе на Соловки передачи посылать!
– Да что ж вы меня все этими Соловками пугаете?! – взвился Егор. – Как сговорились!
И он снова набросился на Зою. Она пыталась было что-то еще сказать, но Якушев уткнул ее лицом в подушку и…
Первую членораздельную фразу Николенко смогла произнести лишь через полчаса:
– Вот если бы кто-то нас сейчас зафотографировал и продал эти снимки в какое-нибудь желтое издание, то подпечатка под этими картинами была бы, наверное, такая: «Оборзевший уголовный розыск ставит прокуратуру раком».
Егор засмеялся. Ему нравились шутки Зои – они немного отдавали цинизмом и поэтому были особенно острыми для Якушева – раньше ему не приходилось слышать от интересных взрослых женщин подобное.
Николенко прижала голову опера к своей груди и тихо сказала:
– Только в гостиницу меня больше не тащи. Во-первых – дорого, во-вторых – я не блядь, в-третьих – она же на нашей территории, тут же все сечется… Лучше сними какую-нибудь квартирку – чистенькую, маленькую, но с большой кроватью…
Егор чуть оторвался от мягкой и очень вкусно пахнувшей груди и пробормотал:
– Так есть уже такая квартира…
– Это где же? – поинтересовалась Зоя Николаевна.
– На Петроградке… Это моя квартира… ну, в смысле, я ее снимаю уже месяцев восемь… Она маленькая, однокомнатная. Но чистенькая… А кровать… кровать я мигом поменяю.
Помощник прокурора вздохнула:
– Ты ее, небось, снял, чтобы с какой-нибудь своей девочкой жить – с однокурсницей или одноклассницей?
– Нет. – Якушев еще глубже зарылся носом в ее грудь и от этого говорил глухо: – Я там всегда один жил… Мне мать сама предложила помочь такую квартиру найти: ты, говорит, уже взрослый, должен жить отдельно.
– Мудрая у тебя мама, – покачала головой Николенко. – Ладно… меняй кровать и приглашай на испытания.
– Какие испытания? – не понял Егор.
Зоя засмеялась и поцеловала его в нос:
– На испытания кровати…
…Они встречались почти каждый день и все не могли насытиться друг другом. Егор все больше и больше попадал в эмоциональную и сексуальную зависимость от Николенко, но парень еще не ощущал своей несвободы, она не тяготила, потому что все было хорошо – любовники не ссорились, они переживали медовый месяц. А этот август в Петербурге и впрямь был «медовым» – удивительно солнечным и теплым, один погожий день сменял другой, и казалось, что лето никуда не уйдет… Но медовый месяц не может длиться вечно, да и лето, к сожалению, всегда заканчивается – по крайней мере, в Питере…
Однажды поздним вечером, когда Егор и Зоя, устав от любовных игр, лежали в постели в его квартире, Николенко вдруг горько вздохнула, будто всхлипнула, отвернулась к стенке и сказала тихо, словно продолжая какой-то разговор с самой собой:
– Жить без любви грешно…
Скорее всего, она в этом своем внутреннем разговоре имела в виду своего мужа, но Егор со свойственной всем влюбленным эгоцентричностью принял прозвучавшую фразу на свой счет.
Якушев взял голову Зои в ладони, повернул к себе и, глядя в ее затуманенные печальные глаза, сказал:
– Я люблю…
Это было его первое в жизни признание в любви. Николенко вздрогнула, потом как-то странно улыбнулась (так улыбаются люди, у которых вдруг очень сильно начинает болеть голова) и спросила:
– А еще ты кого любишь?
Егор потерся носом о ее плечо:
– Маму… потом – дядю Сашу… Но это же другая любовь. Эти любови нельзя сравнивать…
Зоя Николаевна снова вздохнула:
– Ну, тогда все в порядке…
Это прозвучало немного по-учительски. Потом они долго молчали, прижимаясь друг к другу. Якушеву очень хотелось спросить Николенко, любит ли она его, но он сумел сдержаться. От назидательного вопроса и не полученного ответа он вдруг ощутил какую-то острую тоску, которая прокатилась по сердцу ледяной волной – такая тоска иногда возникает от дурного предчувствия…
Любовь и влюбленность – вещи разные. Некоторые считают, что любовь – это то, что остается, когда естественным и нормальным путем проходит влюбленность… Но влюбленность не всегда заканчивается красиво, иногда она трансформируется в скуку – в ту самую, именно от которой один шаг до ненависти. От любви ведь никакая ненависть не может родиться, а от влюбленности – очень даже может… От любви может родиться тоска, если все идет не так, как хотелось бы… А тоска – это чувство, обращенное к небесам, это страх чего-то необратимого, что неизбежно должно случиться…
Влюбленный мужчина способен на предчувствия, но все равно становится чуть слепым, глухим и, вообще, глуповатым. Егор не заметил, что взрослая женская влюбленность Николенко постепенно трансформируется – нет, не в скуку, а в страх… Якушев не видел и не желал видеть, что Зоя Николаевна начинает опасаться его чувства… А все было просто – осознав, что в этой истории она не собирается все ставить на карту, Николенко видела совершенно искреннюю готовность (и даже почти уже намерение) Егора бросить к ее ногам все. Это «все» ей было не нужно. Она не собиралась кардинально менять свою жизнь…
Иногда толчком для изменения отношений становятся не разговоры и не ссоры, бывает, что ситуацию, как детонатор, может взорвать случай, причем случай, внешне совсем вроде бы и не ассоциирующийся с отношениями конкретных мужчины и женщины.
В начале последней декады августа Егор пришел в одну квартиру на своей территории. Ситуация была банальнейшая, в доме произошла обычная квартирная кража, нужно было опросить соседей потерпевших в рамках стандартного поквартирного обхода.
Якушев опрашивал хозяйку соседней квартиры, молодую девицу, у нее на кухне. Женщина почему-то очень дергалась, хотя было абсолютно ясно, что она к краже никакого отношения не имеет. Ну, нервничает человек и нервничает, иногда ведь люди черт-те из-за чего переживают… Внезапно девица встала из-за стола, сказала, что ей нужно в ванную, и вышла из кухни. Егор поерзал на табуретке, думал он о своем, о том, куда предложить Зое сходить вечером. На столе стояла вазочка с ржаными сухариками, опер машинально взял несколько и кинул себе в рот. Сухарики оказались не только солеными, но и перчеными. Якушев все также машинально оглядел кухню, ища, чем бы запить. Его взгляд упал на холодильник. После секундного колебания Егор встал и открыл дверцу…
