Николай Оганесов - Мальчик на качелях
– А мне без разницы – не интересовался. Встретил Юрку в центре и увязался с ним. Он какую-то картину в ресторан тащил. Для Ритки. Она с нами весь вечер просидела – не работала в тот день. Обслужили нас по первому классу. К закрытию собрались уходить, Юрка за деньгами полез, а она сказала, что за все заплачено.
– Когда это было?
– Года два назад.
– До того, как вы часы ему продали?
– Примерно в то же время.
Много узнал я из беседы с Зотовым, намного больше, чем ожидал. Оставались формальности. Я спросил:
– Скажите, Зотов, где вы были в понедельник, двадцать четвертого сентября, во второй половине дня?
Его ответ был исчерпывающим и ясным:
– С пяти утра и до самого вторника, гражданин следователь, я находился в медицинском вытрезвителе номер один. Безотлучно.
Увидев, что моя рука потянулась к кнопке звонка, вмонтированного в крышку стола, Зотов поспешно спросил:
– Конвой вызываете?
– Конвой.
– Гражданин следователь, как думаете, много дадут?
– Ровно столько, сколько заслужили. – Я сказал то, в чем никогда не сомневался, и нажал кнопку.
6Нещадно светившее весь день солнце подсушило сырой асфальт, прогрело воздух и теперь, наполовину скрывшись за горизонтом, багровым цветом окрасило гряду облаков, чем-то похожих на величавый горный кряж. Пока мы с Логвиновым спускались на набережную, оно исчезло совсем, оставив после себя, как напоминание, розовое, таявшее на сером фоне облачко.
Мы подошли к чугунной ограде. От воды тянуло прохладой и сыростью.
– Хорошо здесь. – Я обернулся к Логвинову, стоявшему сзади.
Он кивнул в знак согласия, но думал, видно, о другом.
– Давай подведем итог, – предложил я. – Если я тебя правильно понял, директор музея Коробейников был заинтересован в том, чтобы коллекция профессора попала в музей. И его позиция не внушила тебе никаких подозрений.
– Никаких, – подтвердил Логвинов.
– Вместе с Олегом Станиславовичем после смерти жены Вышемирского Коробейников участвовал в осмотре коллекции и подписал заключение о подлинности картин.
– Все правильно, – сказал Логвинов и поинтересовался: – А вы домой звонили, Владимир Николаевич?
– Забыл. – Я поискал взглядом телефон-автомат. – Две копейки есть?
– А еще ужинать собрались в ресторане. – Он протянул монетку и, негромко насвистывая, пошел следом.
Под длинные телефонные гудки я смотрел на причал речного вокзала. Прижимаясь боками к гранитной набережной, мерно покачивались легкие прогулочные катера. Пароходы побольше стояли неподвижно, возвышаясь над оградой белоснежными палубами. Они были украшены разноцветными флажками, иллюминацией, с некоторых неслась приглушенная музыка.
Трубку сняла дочь.
– Мама дома? – спросил я.
– Папка, здравствуй! Ты скоро придешь?
– Здравствуй, Оленька. Я задержусь. Ужинайте сегодня без меня.
– Эх ты! Сегодня твоя любимая окрошка и цыпленок-табака.
– Обидно. – Я говорил искренне, так как ценил кулинарный талант жены. – Ну ничего. Поужинаю в ресторане, потом сравним впечатления. А мамы нет?
Не так уж легко добиться ответа от девочки, когда ей всего четырнадцать лет.
– Учти, она будет сердиться, и я тоже. Что ж ты молчишь? Мог бы спросить, что я получила.
Я совсем забыл: сегодня им объявляли оценки за сочинение.
– Ну, поздравляй, – разрешила дочь.
– Ты у нас молодчина. А мама пришла с работы?
– «Мама, мама», – обиделась она. – Тебе неинтересно, какая отметка?
– Четверка?
– Так и быть, скажу, хоть ты и не заслуживаешь. Пятерка! Слышишь, па?
Еще бы не услышать, когда тебе кричат в самое ухо!
– Молодец, – снова похвалил я, и мне стало немного грустно: давать советы другим, конечно, легче; самому не мешало бы почитать Макаренко.
– Что-то мне голос твой не нравится. Ты скоро домой?
– Постараюсь пораньше. – Я уже не спрашивал, дома ли мама.
– Прости, в дверь звонят, – послышалось на другом конце провода. – Наверное, подружка пришла. Ну, до скорого...
В трубке раздались короткие гудки.
– Поговорили? – спросил Логвинов, терпеливо ожидавший у будки.
– Поговорили...
Мы постояли у причала, потом прошли вдоль набережной и по винтовой лестнице мимо швейцара с желтым околышем на фуражке поднялись в ресторан «Приречный».
Не сговариваясь, мы направились к крайнему от эстрады столику.
Ресторан был наполовину пуст. Редкие посетители скучали, разглядывая груду железа, угрожающе повисшую над танцплощадкой.
– Мрачновато у вас, – посетовал я, когда средних лет официантка подошла принять заказ.
– Минут через пятнадцать музыканты придут, – обнадежила она. – Тогда повеселей будет.
Ее пророчество сбылось несколько позже. Логвинов доедал отбивную, а я, ковыряясь в недожаренном цыпленке, с тоской вспоминал кулинарные шедевры Зины, когда на эстраду выбежали четверо ребят в блестящих, как рыбья чешуя, пиджаках. Один из них, не мешкая, провел по струнам гитары. От многократно усиленного звука жалобно задребезжали рюмки, и я понял, что несъеденный цыпленок – первый, но далеко не самый сильный номер в программе предстоящего вечера.
– Здесь будет горячо, – предсказал я, но мнения Логвинова не услышал: на зал обрушилась лавина звуков, в которой самым слабым были удары колотушки о большой барабан. К счастью, это продолжалось недолго:
– Ансамбль «Бумеранги» приветствует вас! – хорошо поставленным голосом крикнул в микрофон молодой человек с длинными волосами, расчесанными на прямой пробор. Приветствие громом прокатилось по залу.
Взглянув на Логвинова, я подивился его спокойствию.
– Нравится? – спросил я, проверяя свое впечатление.
– Ничего, – равнодушно пожал он плечами.
Молодой человек с прямым пробором сел к роялю и обрушился на клавиши. Другой из компании «бумерангов» тронул струны гитары. С первых аккордов я узнал мелодию, которая мне давно нравилась. Это была неясная, печальная музыка, и чувствовалось, что исполнителям она тоже нравится.
– В самом деле ничего, – согласился я.
Мое внимание привлек мужчина, пляшущей походкой направлявшийся к нашему столу.
– Коробейников, – подсказал Логвинов, пока мужчина был еще достаточно далеко.
Необходимости в этом не было, я узнал директора музея. Грузный, абсолютно лысый, с одутловатым улыбчивым лицом, он принадлежал к числу тех, кого запомнить нетрудно.
– Легок на помине, – проворчал Логвинов.
– Разрешите? – спросил Коробейников и, не ожидая приглашения, опустился в свободное кресло. – Я вас, товарищи, сразу заметил. Ждал, когда поедите. С вами, – он обратился к Логвинову, – мы сегодня виделись. А вас, товарищ, я тоже помню. Вы были у нас в музее.
Я ответил легким кивком.
– Собственно, мне хотелось вернуться к теме сегодняшней беседы. – Коробейников говорил, адресуясь к Логвинову, но смотрел на меня, определив на глаз мое старшинство.
– Если у вас есть что добавить, приходите завтра, – предложил Логвинов.
– Понимаю, понимаю, товарищи, – смутился директор. – Умолкаю. К слову сказать, сейчас будет петь Рита Елецкая...
Мы это знали. Зато следующие слова Коробейникова привели нас в известное замешательство.
– ...племянница нашего Олега Станиславовича.
– Племянница? – переспросил Логвинов.
– Можно сказать, дочь.
Память услужливо подсказала мне слова Маркина о ребенке, взятом им на воспитание много лет назад.
– Вы часто здесь бываете? – спросил я.
Коробейников не успел ответить, он завороженно смотрел на эстраду, куда вышла девушка в длинном, с блестками платье. Она окинула взглядом зал и чуть заметно кивнула директору музея. Он привстал с кресла и ответил полупоклоном.
– Для вас поет... – Молодой человек с пробором выдержал паузу и вскрикнул: – Рита Елецкая!
Девушка взяла у него микрофон и медленно пошла по краю сцены.
– Прекрасный голос, доложу я вам, – шепотом сообщил Коробейников и, подперев подбородок кулаком, замер в ожидании.
Мне нравится, что вы больны не мной.
Мне нравится, что я больна не вами.
Что никогда тяжелый шар земной
Не поплывет под нашими ногами...
Елецкая пела низким приятным голосом, держа микрофон обеими руками.
Посетителей становилось все больше. Несколько пар вышли на танцплощадку и, тесно прижавшись, двигались в такт музыке.
Когда песня окончилась, первым зааплодировал Коробейников, за что был награжден благодарным взглядом певицы. Сверкнув своим русалочьим платьем, она снова запела.
Хоп, хэй, хоп.
Хоп, хэй, хоп...
Гитарист ударил по струнам, и шквал звуков снова оглушил слушателей. Вздрагивая гибким, худым телом, Рита Елецкая в такт музыке захлопала в ладоши. Коробейников сказал что-то, но его голос потонул в гуле электронных звуков. Он встал и, тронув меня за плечо, показал на открытую дверь, ведущую на веранду. Вид у него был крайне интригующий. Маневрируя между подпрыгивающими и изгибающимися парами, я пошел за ним следом.
