Элизабет Джордж - Великое избaвление
— Идет через земли Тейса, — подхватил Линли.
— Вот именно. Я брел по тропинке в компании с Усишки. Он, как обычно, навестил меня, и мне показалось, что старику уже поздно возвращаться домой в одиночестве. Я решил проводить его. Понадеялся, что наша милашка Стефа отвезет его в своей «мини», но ее и след простыл, так что мне пришлось самому отправляться на своих старых больных ногах.
— У вас нет машины?
— Сколько-нибудь надежной на ходу нет. Итак, я добрался до фермы, и вот они, голубчики, — прямо на дороге, и, надо сказать, столь славного скандальчика я еще в жизни не видел. Уильям в исподнем…
— В чем именно?
— В пижаме, инспектор. Или в халате? — Парриш прищурился на потолок, ища ответа на вопрос. — Да, в халате. Я еще подумал: «Господи, какие же у Уильяма волосатые ноги». Горилла, да и только.
— Ясно.
— Эзра стоял перед ним, орал, потрясал кулаком и богохульствовал так, что у бедного набожного Уильяма волосы дыбом встали. Пес тут же принял участие в деле и выдрал клок из штанов Эзры. Пока он занимался штанами, Уильям разорвал на куски три акварели, над которыми Эзра так трясется, а папку с остальными рисунками швырнул прямо в грязь. Это было ужасно. — Парриш уставился в стакан, печальным голосом завершая свою историю, но тут же поднял глаза, по выражению которых слушатели догадались, что Эзра давно напрашивался на такое обращение.
Сержант Хейверс поднялась по ступенькам и скрылась из глаз. Линли потер виски и вошел в холл. В дальнем конце комнаты еще горел свет, освещая склоненную голову Стефы Оделл. Услышав шаги, женщина оторвалась от книги.
— Мы заставили вас ждать допоздна, чтобы запереть за нами дверь? — всполошился Линли. — Мне так жаль.
Улыбнувшись, Стефа лениво и изящно потянулась.
— Не беда, — любезно возразила она. — Я тут задремала над книжкой.
— Что читаете?
— Дешевый романчик. — Она тихонько рассмеялась и поднялась на ноги. Ходит без чулок, отметил Линли. Стефа успела переодеться из серого платья, предназначенного для церкви, в грубоватую юбку из твида и свитер. В глубь выреза сбегала серебряная цепочка с единственной речной жемчужиной. — Так я спасаюсь от действительности. Герои романов всегда «живут счастливо до самой смерти». А как вы спасаетесь, инспектор?
— Боюсь, что никак.
— И как же вы поступаете с тенями, которые омрачают вашу жизнь?
— С какими тенями?
— Вы ищете убийц. Нелегкая работа. Почему вы именно ее выбрали?
Вот так вопрос. Он хорошо знал ответ: это покаяние, искупление таких грехов, которые вы даже не сумеете понять, Стефа. Вместо этого он сказал:
— Понятия не имею.
— Ага. — Она задумчиво кивнула и переменила тему. — Вам посылка. Занес такой противный человечек из Ричмонда. Мне он не представился, но пахнет от него желудочными каплями.
Отличное описание Ниса, отметил Линли. Стефа зашла за стойку бара. Вторую половину дня она, конечно же, провела, обслуживая посетителей. Здесь пахло воском и элем. Линли сразу же вспомнил Корнуолл. Десятилетний мальчик с волчьим аппетитом уписывает пирожки на ферме у Трефалленов. Вкуснятина какая — мясо и лук в толстой оболочке из теста. Невозможно даже представить себе этот запретный плод в чинной столовой Хоунстоу.
— Вульгарная пища! — презрительно фыркал отец. Еще бы! Потому-то она ему и нравилась.
— Вот! — Стефа выложила на стойку большой конверт. — Выпьете со мной стаканчик на ночь?
— Спасибо, с удовольствием.
Женщина улыбнулась. Линли отметил, что улыбка стерла морщинки у ее глаз, щеки изящно округлились.
— Отлично. Садитесь. Вид у вас усталый.
Линли выбрал диван поудобнее и раскрыл конверт. Нис даже не попытался рассортировать материал. Три блокнота с записями, еще несколько фотографий Роберты, данные экспертизы — эти бумаги у него уже были — и по-прежнему ни слова об Усишки.
Стефа Оделл поставила стаканы на стол и устроилась напротив инспектора, положив ноги на сиденье стула.
— Что произошло с Усишки? — спросил Линли. — Почему о собаке ничего не сказано?
— Габриэль знает, — ответила Стефа.
На миг Линли показалось, что это какая-то местная идиома, но он тут же припомнил, что так зовут констебля.
— Констебль Лэнгстон?
Стефа кивнула, поднося стакан ко рту длинными, изящными пальцами без колец.
— Он похоронил Усишки.
— Где?
Женщина пожала плечами, отбросила волосы с лица. У Хейверс этот жест получался неуклюжим, у Стефы — очаровательным. Она словно разгоняла темные тени.
— Не знаю. Наверное, где-то на ферме.
— Но почему же не проводили вскрытие? — настаивал Линли.
— Наверное, нужды в этом не было. И так ясно, отчего умер бедняга.
— Отчего же?
— Ему перерезали глотку, инспектор.
Линли принялся пролистывать документы в поисках фотографий. Так вот почему он не видел этого раньше — тело Тейса полностью накрыло тело пса, и рану на шее животного разглядеть было почти невозможно. Он повернул фотографию.
— Теперь вы понимаете, да?
— Вы о чем?
— Можно ли представить себе, чтобы Роберта перерезала глотку Усишки? — Лицо Стефы на миг выразило ужас и отвращение. — Это невозможно. Как хотите, но это просто невозможно. Кроме того, оружие так и не нашли. Не могла же она зарезать бедное животное лезвием топора!
Прислушиваясь к ее словам, Линли впервые задумался: а что, если жертвой преступления должен был стать пес, а вовсе не его хозяин?
Предположим, затевалось ограбление. Требовалось убрать пса. Старый, неспособный уже драться, он тем не менее вполне мог поднять шум, если бы на вверенную ему территорию проник посторонний. Итак, с собакой расправились. Однако недостаточно быстро — и Тейс примчался в хлев посмотреть, из-за чего поднялся лай. Тогда пришлось разделаться и с ним. Быть может, размышлял Линли, речь не идет о предумышленном убийстве.
— Стефа! — задумчиво позвал он, вынимая из кармана фотографию. — Кто это? — Он протянул ей фотографию, найденную в ящике у Роберты.
— Где вы это нашли?
— В комнате Роберты. Кто это?
— Джиллиан Тейс, сестра Роберты. — Стефа легонько постучала пальцем по фотографии, внимательно в нее всматриваясь. — Роберте пришлось хорошенько ее спрятать.
— Почему?
— Потому что Уильям вычеркнул Джиллиан из своей жизни, когда она сбежала. Выбросил ее одежду, ее книги, уничтожил все ее фотографии. Развел посреди двора большой костер и сжег ее свидетельство о рождении и все прочие бумаги. Господи, как же Роберта ухитрилась это сохранить? — Не отводя глаз от фотографии, Стефа обращалась скорее к самой себе, чем к собеседнику.
— Важнее другой вопрос: почему она ее сохранила?
— Это понятно. Роберта обожала Джиллиан, бог знает почему. Джиллиан — паршивая овца в семействе. Совершенно отбилась от рук еще подростком. Пила, ругалась, носилась по округе точно безумная, с одной вечеринки на другую. Заводила романы с мужчинами, обдирала их как липку. И однажды ночью, одиннадцать лет назад, сбежала из дому — и не вернулась.
— Сбежала? — повторил Линли. — Или исчезла?
Стефа откинулась на спинку стула. Рука ее инстинктивно потянулась к горлу, но женщина быстро опустила ее, не желая выдавать свои чувства.
— Сбежала! — уверенно повторила она.
— Почему?
— Вероятно, не могла ужиться с Уильямом. Он твердых правил, а Джиллиан хотела жить на всю катушку. Наверное, ее кузен Ричард мог бы рассказать вам больше. Между ними что-то было, пока он не уехал. — Стефа поднялась, снова потянулась и направилась к двери. Приостановилась, негромко окликнула: — Инспектор!
Линли поднял глаза, рассчитывая услышать что-то о Джиллиан Тейс. Женщина с трудом выговорила:
— Может быть, вы хотите… что-нибудь еще?
Свет падал из-за ее спины, нимбом подсвечивая волосы. Красивая гладкая кожа. Ласковый взгляд. Как было бы просто. Часок блаженства. Принять, забыться в страсти, достичь желанного забвения.
— Нет, спасибо, Стефа, — непослушными губами выговорил он.
В отличие от множества рек, бурно стремящихся с горы в долину, Кел текла плавно и неторопливо, вилась потихоньку через Келдейл и, миновав разрушенное аббатство, уходила дальше к морю. Река мирно уживалась с деревушкой, почти никогда не выходя из привычных пределов, и слава богу, ведь гостиница и многие дома стояли прямо на берегу.
Один из этих домов, соединенных с гостиницей мостом, принадлежал Оливии Оделл. Отсюда открывался прекрасный вид на поля и на церковь Святой Екатерины. Самый красивый дом в деревне, с чудным садиком у калитки и лужайкой, спускающейся к реке.
Линли и Хейверс вошли в эту калитку ранним утром. Доносившийся из-за дома громкий детский плач свидетельствовал, что обитатели дома уже проснулись. Ориентируясь на этот горестный плач, полицейские дошли до черного хода. На ступеньке сидела маленькая девочка. Она вся скрючилась, уткнулась лицом в колени, под ногами у нее валялась скомканная фотография, вырезанная из журнала. По левую руку от девочки пристроился важный селезень, взиравший на хозяйку с пониманием и сочувствием. Достаточно было одного взгляда на голову девочки, чтобы разгадать причину ее скорби: она постриглась — или кто-то ей в этом помог — и густо намазала чем-то липким остатки волос. Прежде ее шевелюра была рыжей и, судя по немногим ускользнувшим от ножниц прядям, завивалась кудряшками. Но теперь головенка девочки, источавшая одуряющий аромат дешевой помады, могла вызвать разве что горький смех.
