Рут Ренделл - Зловещее наследство
«Роскошная собственность, — прочел он, — нуждающаяся в хозяине с богатым воображением, чтобы воспрянуть духом…» О старой трагедии упомянуто не было — ни намека на то, какая страшная смерть оказалась там однажды арендатором.
Подошли два автобуса из Дьюинбери, на одном из них было указано, что он шел на вокзал Кингсмаркхема. Он все еще читал смотровой ордер, когда у края тротуара остановился серебристый автомобиль.
— Мистер Арчери!
Он повернулся. Солнце горело на дугообразных крыльях. Волосы Имоджин Айд давали еще более яркий серебристо-золотистый отблеск, чем ослепительный металл.
— Я еду в Стоуэртон. Подвезти вас?
Он неожиданно был до смешного счастлив. Все отошло — его жалость к Чарльзу, его печаль по Алисе Флауэр, его мысли о беспомощности против юридических крючков. Нелепая опасная радость овладела им, и, вместо того чтобы разобраться во всем этом, он подошел к автомобилю. Под его рукой дрожало горячее, как огонь, тело машины, ее серебряный глянец.
— Сын взял мою машину, — объяснил он. — Я направляюсь не в Стоуэртон, а в местечко рядом. Дом называется «Дом мира».
Она слегка приподняла брови, и он предположил, что Айд знает об этой истории не больше остальных, хотя посмотрела она на него странно. Он сел рядом, и сердце его заколотилось. Непрерывный глухой стук слева был слишком силен, почти физически болезнен, и ему захотелось, чтобы он прекратился прежде, чем это заставит его поморщиться или прижать руку к груди.
— С вами сегодня нет Пса, — сказал он. Она влилась в поток.
— Слишком жарко для него, — ответила она. — Уверена, что вы не собираетесь покупать «Дом мира»!
У него замерло сердце:
— Почему вы так думаете?
Айд, думал он, Айд. Он не мог припомнить слухи о том, что происходило с домом после смерти миссис Примьеро. Может быть, он принадлежал каким-то Айдам, прежде чем стать домом престарелых?
— У меня ключ и смотровой ордер, но я, конечно, не собираюсь покупать. Это просто… ну…
— Забавно? — Она не могла смотреть на него, пока вела машину, но он чувствовал направление ее мыслей гораздо сильнее, чем какой бы то ни было взгляд. — Вы — любитель преступлений? — Было бы естественно употребить его имя в конце вопроса. Однако она этого не сделала. Ему показалось, что Айд пренебрегла этим потому, что «мистер Арчери» вдруг стало слишком формально, а его имя еще слишком интимно для употребления. — Знаете, я думаю, что съезжу с вами. Мне в Стоуэртоне нужно быть не раньше половины первого. Позволите мне быть вашим гидом, а?
Имоджин Айд будет его гидом… Он ничего не ответил, но она, должно быть, приняла его молчание за согласие, поскольку вместо того, чтобы высадить Генри у входа, свернула на подъездную дорогу, туда, где между деревьями показались темные фронтоны.
Даже в такое яркое утро дом выглядел темным и недоступным. Его бурые кирпичи были пересечены прямоугольным орнаментом деревянных брусьев, а два окна разбиты. Сходства между увиденным и фотографией оказалось так же мало, как у текста поздравительной открытки с реальными отношениями. Фотограф как-то ловко избежал изображения сорняков, ежевики, пятен сырости, раскачивающихся гнилых оконных створок и общего духа распада. Ворота были сломаны, и Айд въехала прямо по подъездной дорожке и остановилась перед самой входной дверью.
Этот момент являлся наиважнейшим для него — первый взгляд на дом, в котором отец Тэсс совершил — или не совершил — свое преступление. Он должен быть в полной готовности, чтобы вобрать в себя здешнюю атмосферу, обратить внимание на подробности места и расстояний, которые утомленная полиция могла пропустить. Вместо этого он ощущал себя не наблюдателем, все берущим на заметку, но только человеком, живущим в нынешнее время, в данный момент, и отвергающим прошлое. Он чувствовал себя более живым, чем в течение многих последних лет, из-за чего стал неотделим от своей среды. На него не влияли ни вещи, ни факты. Только собственные эмоции. Генри видел и воспринимал дом просто как пустынное место, куда он и эта женщина скоро должны войти. И только.
Едва Арчери подумал об этом, как сразу понял, что идти туда не должен. Легко можно было бы сказать, что он только хотел посмотреть участок. А она уже выходила из машины, разглядывая окна и щурясь от света.
— Мы войдем?
Он вставил ключ в замок, а Айд стояла рядом с ним. Он предполагал почувствовать запах затхлости в холле, но такого не ожидал: лучи света пересекали холл сквозь пыльные окна, и пылинки танцевали в лучах. На выложенном плиткой полу лежала старая дорожка, каблук Айд зацепился за нее, и она споткнулась. Он машинально поддержал женщину и почувствовал, как его рука коснулась ее правой груди.
— Осторожнее ступайте, — сказал он, не глядя на нее. Ее шаги поднимали легкие клубочки пыли, и она немножко нервно засмеялась. Возможно, обычно рассмеялась. Ему было не до такого рода анализов, он все еще ощущал мягкую тяжесть на своей руке, словно она не торопилась отпускать грудь женщины.
— Здесь ужасно грязно, — сказала она. — Я раскашляюсь. Вот та комната, в которой совершено преступление. — Айд распахнула дверь, и он увидел дощатый пол, мраморный камин, большие выцветшие заплаты на стенах там, где когда-то висели картины. — Лестница — там сзади, а на другой стороне — кухня, где бедная Алиса готовила воскресный обед.
— Мне не хочется подниматься, — быстро сказал он, — слишком душно и пыльно. Вы запачкаетесь. — Арчери глубоко вздохнул и отодвинулся подальше от нее к камину. Здесь, именно на этом месте миссис Примьеро почувствовала первый удар топора, там, здесь, везде текла старческая кровь. — Место преступления, — глупо сказал он.
Она прищурилась и подошла к окну. Тишина стояла ужасная, и ему захотелось нарушить ее болтовней. Поговорить было о чем — столь многими наблюдениями могли бы обменяться друг с другом любые, даже просто знакомые, посетители в таком месте, как это. Полуденное солнце отбрасывало тень Айд в совершенных пропорциях: ни слишком высокую, ни слишком короткую. Она была подобна выкройке из черной ткани, ему хотелось упасть к ее ногам и коснуться ее, хорошо зная, что это и все, что он может получить.
Айд заговорила первой. Он хорошо знал, что она могла бы сказать, но не это — конечно, не это.
— Вы очень похожи на вашего сына… или он на вас.
Напряженность ослабла. Однако он почувствовал себя обманутым и раздраженным.
— Я не знал, что вы встречались.
На это она не ответила. В ее глазах мелькнул насмешливый огонек.
— Вы не говорили мне, что он работает в газете.
У Арчери похолодело в животе. Она, наверное, находилась там, у Примьеро. Должен ли он поддержать ложь Чарльза?
— Он так похож на вас, — продолжала она. — Тем не менее, я не поняла этого, пока он не ушел. Потом я соединила его появление и ваше имя: я полагаю, что Боуман — это его псевдоним в «Планет». Да? Я догадалась. А Роджер не понял.
— Я не совсем понял, — начал Арчери. Он должен объяснить. — Миссис Айд…
Она было засмеялась, но остановилась, заметив смущение на его лице.
— Я думаю, что мы оба ввели друг друга в заблуждение, — мягко сказала она. — Айд — это моя девичья фамилия, я использовала ее, когда была моделью.
Арчери отвернулся, вцепившись горячими пальцами в мрамор. Она сделала шаг в его сторону, и он ощутил ее аромат.
— Миссис Примьеро была родственницей, владевшей этим домом, родственницей, которая похоронена в Форби?
В ее ответе не было нужды, но она кивнула.
— Не понимаю, как я мог быть так глуп, — сказал он. — Вы простите меня?
— Здесь нечего прощать, не так ли? — Вопрос прозвучал так недоуменно, ведь он просил прощения за будущие поступки. — Я так же виновата, как и вы. Не знаю, почему не сказала вам, что я — Имоджин Примьеро, жена Роджера. — Она остановилась. — Просто одна из таких вещей. Мы танцевали — что-то еще возникло… Не знаю.
Он поднял голову, словно пытаясь что-то стряхнуть с себя. Потом пошел прочь от нее в холл:
— Мне кажется, вы говорили, что вам нужно в Стоуэртон. Было очень любезно с вашей стороны подвезти меня.
Она сразу оказалась за ним, ее рука на его руке.
— Не смотрите так. Что вы предполагаете делать? Это просто… недоразумение.
У нее была немного хрупкая, но настойчивая рука. Сам не зная почему, возможно, потому, что она казалась слишком беззащитной, он накрыл ее руку своей. Имоджин не убрала свою руку, и когда вздохнула, рука слабо дрогнула. Он обернулся, чтобы посмотреть на нее, чувствуя стыд, столь же парализующий, как болезнь. Ее лицо было всего в одном футе от его, потом только в дюйме, потом никакого расстояния, никакого лица, только мягкие губы.
Стыд, поднимавшийся вместе с волной желания, сделал более глубоким ужас и более острыми ощущения, поскольку последние двадцать лет он не испытывал ничего подобного, а может, и никогда не переживал такого. С момента окончания Оксфорда он ни разу не поцеловал ни одной женщины, кроме Мэри, и едва ли оставался наедине с кем-нибудь, кто не был стар, болен или мертв. Он не знал, как прервать поцелуй, и при этом не понимал, являлось ли это незнание само но себе следствием неопытности или желанием перевести его в некую более горячую стадию.
