Якоб Пальме - Взрывы в Стокгольме
— Представь себе, как мы взорвем статую Свободы в Нью-Йорке! Рванем, а она ка-ак бултыхнет — прямо в Атлантический! — сказал Эрик.
И они опять погрузились в свои фантастические бредни и строили всякие планы, пока не пробило восемь. В это время бар закрывался.
— Все, уходите, бар закрывается,— сказала хозяйка, женщина лет пятидесяти; вид у нее был совершенно изможденный.
— Конечно,— сказал Леннарт.— Мы сейчас уходим.
Когда они вышли, Леннарт сказал:
— Нам нельзя спорить. А то привлечем к себе внимание. Куда теперь двинем?
— Вон там стоит полицейский,— сказал Эрик.
— Значит, пойдем в другую сторону.
— Да, это самое надежное.
— Как холодно, а? — сказал Леннарт.
— Пошли в кино,— предложил Эрик.
В фильме показывали американских солдат во Франции во время второй мировой войны.
— Подходящие парни,— высказался о фильме Леннарт, когда они вышли из кино.
— Как мы с тобой,— сказал Эрик.
— Конечно,— согласился Леннарт.— Только погремушки у них тогда были настоящие. Нам бы такие!
— Ну, твой динамит тоже штучка что надо!
— Он у меня здесь, с собой,— сказал Леннарт.— Пять патрончиков с капсюлями и бикфордовым шнуром.
— Смотри, осторожнее со своей сумкой,— сказал Эрик.— Вдруг взорвется!
— Не стукнуть бы только ее как-нибудь,— сказал Леннарт.— Да не уронить бы ненароком.
Они пошли рядом по Кунгсгатан, по направлению к Васагатан.
— Холодно,— сказал вдруг Леннарт.
— Да.
— Пока солнце светило, было тепло и хорошо. Ночью чувствуешь зиму. Ветер тебя так и пробирает насквозь.
— Домой идти мы все равно не можем,— сказал Эрик.— Ясное дело, фараон там сидит и нас поджидает.
— Точно. Куда же податься?
— Ну, как-нибудь сейчас устроимся.
— Неужели тебе самому не холодно? — с удивлением спросил Леннарт.
— Холодно немного,— сознался Эрик.
— Не можем же мы всю ночь таскаться по улицам. Так можно и совсем замерзнуть.
— Давай зайдем куда-нибудь.
— Куда, например?
— Ну, в ворота хотя бы или еще куда.
Они попробовали открыть одни ворота, вторые. Все были заперты.
— Никогда я раньше не чувствовал себя таким брошенным,— сказал Леннарт.— И, главное, в любую минуту может нагрянуть полицейская машина... Конец теперь нашему веселью.
— Что ты хочешь сказать?
— А что нам делать? Остается только идти в полицию и сдаваться. Не коченеть же на улице. Как ты думаешь, нас посадят в тюрьму?
— Не знаю,— ответил Эрик.— Веселого, во всяком случае, не жди. Нет. Это не дело. Мы должны встряхнуться,— сказал Эрик.— Ты бубнишь, как по покойнику читаешь. Слушай, а не взорвать ли какую-нибудь дверь, а? Чтобы погреться!
— Как ты полагаешь, куда фараоны бросятся прежде всего, когда услышат грохот?
— Фараоны только посмеются, когда нас сцапают,— сказал Эрик.— Как магистр Энбум, когда ты скис на последней письменной.
— Если бы только не было так дьявольски холодно,— сказал Леннарт.
— Разотри себя как следует руками и попрыгай, вот и согреешься,— предложил Эрик.
— Только бы нас никто не увидел,— сказал Леннарт.
— Который теперь час? — поинтересовался Эрик.
— Половина первого,— ответил Леннарт.
— А что если нам пойти к кому-нибудь из знакомых? — спросил Эрик.
— Что ты! Они сразу же заявят в полицию,— сказал Леннарт.— Нет, это дело не пойдет.
— Мы вообще скоро останемся одни на улице во всем городе,— сказал Леннарт.— Все остальные у себя дома, в своем уюте и тепле. Теперь я по-настоящему понимаю тех несчастных, которым вообще некуда податься. Оказывается, не так приятно не иметь никакого дома.
— Ты что, по дому соскучился? — удивился Эрик.— По мамочке-папочке?
— Интересно, чем они там вот сейчас, в эту минуту занимаются?
— Определенно еще не ложились спать, беспокоятся о тебе,— сказал Эрик.
— Не думаю. Мама, наверно, сидит в качалке и разговаривает со своим внутренним голосом. А папа спит, это уж наверняка. Он всегда точно соблюдает часы своего сна. До меня им нет никакого дела. Иначе я их себе не представляю.
— Представь себе лучше, что сейчас лето,— сказал Эрик.— Вообрази, что сидишь себе на пляже, на горячем песочке, солнце печет, а ты наслаждаешься...
— Нелегко все это представить, скажу я тебе,— произнес Леннарт.
— Тебе-то! Такому мастеру фантазировать!
— Фантазия у меня тоже совсем замерзла.
— Сейчас мы должны с тобой сообразить,— сказал Эрик.— Не век же тут сидеть, коченеть и вообще подыхать от холода. Итак, что мы можем?
— Давай устроим небольшой взрыв,— предложил Леннарт.
— Здесь?
— Да.
— Ты что, собираешься покончить самоубийством?
— Во всяком случае, тогда мне не придется так мерзнуть.
— Нет, хватит кладбищенских разговоров, давай думать,— сказал Эрик.
— Ладно,— согласился Леннарт.— Нам нужно куда-нибудь войти. Но везде все заперто. Следовательно, нам необходимы ключи.
— Так. Хорошо,— одобрил Эрик.— Продолжай дальше.
— Какие же у нас имеются ключи? Посмотрим. Вытаскиваем все...
— Нашел,— сказал Эрик.— Как это я раньше не додумался? — Он вытащил из кармана связку ключей.— Вот этот ключик, ты знаешь, он от чего?
— Нет.
— Пойдем, я тебе покажу.
21
Чтение дневных газет в воскресенье не доставило полицейским ни малейшего удовольствия. Не потому, что в газетах содержалась прямая критика полиции. На это ни одна газета не решилась бы. Но и обиняками сказано было немало: слишком часто полиция, дескать, давала обещания, что взрывальщик будет схвачен. Обещания, которые, оказывается, не могли быть выполнены. И в довершение всего — взрыв дверей в самом доме полиции. Слишком рано, слишком опрометчиво заявила полиция о своей победе, и теперь ей приходилось в этом раскаиваться.
Страх перед действиями взрывальщика возрастал с каждым днем. Никто больше не рассчитывал на помощь полиции, никто не решался возлагать на нее надежды, все с волнением ждали следующей субботы.
Местные власти района Васастаден решили выставить в следующую субботу сторожевую охрану, с тем чтобы в каждом подъезде круглосуточно находились дежурные. Местные власти других городских районов разрабатывали аналогичные мероприятия.
Но не все испытывали страх. Некоторые были в восторге, почти злорадствовали. Весьма вероятно, в глубине души они таили те же чувства, что и взрывальщик. Зато втайне они отождествляли себя с теми, кого разыскивала полиция. Это были люди, на собственном опыте успевшие узнать, что общество устроено по принципу «все бьют всех», люди, настолько уставшие от бессмысленности и уныния своего существования в этом обществе, где у них не было ни малейшей возможности хоть как-то изменить свое собственное положение, что естественное человеческое чувство солидарности с окружающими их людьми исчезло, а явившаяся вместо него беспомощность заставляла их солидаризироваться с теми, кто отважился сделать обществу вызов.
Равнодушных, кто желал остаться в стороне, было немного. О взрывальщиках и неудачах, преследовавших полицию, размышляли все, независимо от того, были они напуганы и не решались выйти на улицу или пребывали в злорадном восторге, ожидая, когда взрывальщик снова даст о себе знать.
Одна газета каким-то образом пронюхала, что подозреваемые намерены взорвать поезд. Газета вышла с крупными заголовками, на иллюстрациях были изображены взорванные, перевернувшиеся поезда. Газета доводила до сведения читателей, что при взрыве поезда в Бразилии в прошлом году погибло восемьдесят два человека.
Число пассажиров в пригородных поездах в тот день уменьшилось наполовину по сравнению с обычным. Люди читали газеты. Люди боялись. Большая часть праздношатающихся, обычных для больших городов, спешно покинула центр Стокгольма. Вместо них появились любопытные, они ходили смотреть взорванные двери дома полиции или звонили в бюро «типсов» при полиции, заявляя, что заметили что-то подозрительное на берегу Фарста, или в районе гавани Вэртахамнен, или выше, около Фофэнган, или еще где-нибудь.
Только Леннарт Улльсон не испытывал никакого страха. Он знал, что Бог на его стороне. Что все взрывы ниспосланы ему Богом в качестве предупреждения. Что если двери полиции оказались взорванными, это надо понимать просто как предупреждение этому субчику Фаландеру — оставь, дескать, в покое Марию Энерюд, она же девушка Улльсона. Бог привел ее в его объятия, чтобы он, Улльсон, сделал ее счастливой. И этот громила Фаландер не имеет права мешать.
Леннарт Улльсон задумался над тем, понял ли сам Фаландер подобное предостережение. Пожалуй, имеет смысл разъяснить ему, что и как. Он взял трубку и набрал номер полиции.
— Нельзя ли переговорить с инспектором Фаландером?
