Питер Аспе - Квадрат тамплиеров
Он, казалось, вдруг пошел на попятный.
– Было очень много историй в те годы. Не могу сказать, кто знает больше.
Ханнелоре поправила бретельку бюстгальтера. Это была музыка для ее ушей. Отец, который запер дочь в психиатрической больнице, а затем пытался сохранить все дело в тайне, именно такая информация нужна Ван-дер-Эйку. Это соответствовало его стратегии. Молча ликуя, Ван-Ин успокоил юношу, заверив, что информация будет рассматриваться в строжайшей конфиденциальности и он может спать спокойно.
– Так что же вы думаете? – Ханнелоре сияла, когда села в машину.
– Слухи, слухи, вот и все, – сказал Ван-Ин в нос. – И не забывайте, все это было так давно.
Но он признавал, что трагедия, подобная этой, часто приводила к семейным распрям. Он видел золото Дегрофа в растворе кислоты – результат этой вражды.
Абсурдность преступления шла рука об руку с причудливыми и нелогичными поступками людей, причина которых – месть.
– Это Ван-дер-Эйк, не так ли? – спросил Ван-Ин.
Она наморщила лоб, посмотрев на него в изумлении.
– Он бы не оставил странное послание на латыни, – фыркнула она. – И не забывайте: сначала я рассказала ему о случае Дегрофа, и только тогда он подал идею. Не совпадает по срокам!
– То, что вы сказали… Так вы сами подсунули эту идею.
– Да, – отрезала она. – Я опиралась на заключение, что это месть. Тут логична месть.
– Таким образом, вы сразу же предположили, что должен быть какой-то непростой секрет, что за Дегрофом что-то есть, вероятно, скандал, который ваш промоутер может использовать в своих целях.
Ханнелоре не реагировала. Она продолжала хмуриться, глядя сквозь лобовое стекло. Ван-Ин забеспокоился, подумав, что зашел слишком далеко.
– Но вы, вероятно, правы, – сказал он, сделав добродушное лицо. – Немного неправдоподобно, что Ван-дер-Эйк пошел на обман такого рода. Но вы должны понять… Я не могу оставить камня на камне. Так или иначе, все знают, что полицейские, ведя расследование, могут стать немного параноиками.
Ханнелоре села за руль, спокойная, как манекен. Тишина действовала на нервы Ван-Ину.
– Что ж, теперь, пожалуй, стоит навестить Орели Дегроф?
Ван-Ин почувствовал себя беспомощным. Почему женщины всегда заставляют его нервничать? Может быть, она на самом деле очень уязвима и поэтому изображает этакую железную леди всякий раз?
С Соней ему всегда требовалось много времени, чтобы сделать первый шаг после конфликта. А когда наступал момент для примирения, сказанные слова не всегда были правильно поняты.
– Извините, – сказал он нерешительно. – В том, что я только что сказал об амбициях, не было ничего личного, Ханнелоре.
Ван-Ин сделал открытие, что сказать «извините» невероятно сложно. Насколько он мог вспомнить, ему удалось это в первый раз.
Она помогла ему, повернулась, и в левом уголке рта появилась легкая, едва заметная улыбка.
– Ладно, ладно, – прервала она паузу. – Хорошо, проехали, – сказала она потеплевшим голосом. Кожа на ее скулах была словно полированная слоновая кость. – Но при условии, что в клинике вы лишь мой помощник.
Ван-Ин с готовностью кивнул. Ему было все равно, кто возьмет инициативу.
Потребовалось время, прежде чем кто-то подошел к двери психиатрической больницы в Сен-Мишель.
Ханнелоре представилась медсестре в безупречно-белой униформе, словно из тридцатых годов: стройной, несгибаемой и как будто наивной.
Люди, которые работают в психиатрических больницах, часто склонны оценивать психическое здоровье людей с первого взгляда. Им сложно этого не делать.
Ханнелоре объяснила причину их визита. Сестра внимательно слушала, не отреагировав на имя Орели Дегроф.
– Следуйте за мной, – бесстрастно произнесла она.
Они покорно шли за ней, пока бесконечный ряд коридоров не привел их в небольшую комнату.
– Я скоро вернусь, – сказала она, закрыв за собой дверь.
Ван-Ин знал, что такое «скоро» в больнице – полчаса или больше. Он сел и порылся в куче смятых журналов в поисках чтива.
Ханнелоре отказалась сидеть.
– Что ее задерживает? – спросила она после десяти минут ожидания.
– Представьте, что вы в суде, – усмехнулся он.
Время от времени они слышали торопливые шаги в коридоре, но никто не остановился у их двери.
– Я не могу представить себе пребывание здесь в течение суток, – вздохнула она. – Место лишь для того, чтобы свихнуться.
– Ну, может быть, работнику магистрата было бы полезно в качестве стажера провести здесь пару недель. – Он ничего не мог сделать, это словно сорвалось с языка.
– И в этом тоже нет ничего личного? – вспылила она.
– Я бы себе не позволил, мэм.
Их перебил высокого роста худой доктор, открывший дверь и внимательно посмотревший на них.
– Кажется, вам у нас нравится? – спросил он, щелкнув языком.
Ван-Ин оценил шутку. Он бы мог подумать то же самое, если бы нашел заместителя прокурора в своем кабинете в истерике, к счастью, Ханнелоре удалось взять себя в руки.
– Ханнелоре Мартенс, доктор. Я здесь по поводу одного из ваших пациентов, – сказала она с мгновенной и образцовой серьезностью, как будто все было нормально.
– Я доктор Де-Бёвер, главный психиатр. Могу ли я спросить, почему вы хотите говорить с миссис Дегроф?
Медсестра, конечно, рассказала ему о причине визита. Ван-Ин думал – ему повезло, что он не будет давать объяснения. Он стал изучать стенды, которыми были оформлены стены.
Ханнелоре ожидала такого вопроса. Она должна была подумать о хорошем предлоге для такого визита. Официально у нее не было никакой опоры.
– Есть сомнения, что Орели Дегроф была помещена сюда без объективной причины, – выпалила она.
Ван-Ин затаил дыхание. Она вышла на тонкий лед.
– Мне поручено выяснить, имеются ли основания для пересмотра данного решения.
Доктор Де-Бёвер почесал за ухом. «Если это его работа, – подумал Ван-Ин, – я покрашу свой дом в ярко-голубой цвет».
Но Де-Бёвер, видно, был тертым калачом, он всякого наслушался на своем веку, бывало, говорили и правду.
– Нет ли какой-либо официальной аргументации по такому делу? – заметил он.
– Конечно, доктор. Однако, я полагаю, вы знаете семью Дегроф. И если я сообщу вам имя того, кто интересуется проверкой, вы, вероятно, поймете, почему я не хочу пока давать официального хода делу. Если заключение врача будет отрицательным, тогда я проинформирую заявителя, и дело будет прекращено, кроме того, он просить решить дело устно. – Все это время она ни разу не моргнула, сохраняя выдержку и поведение, каким она уже отличилась недавно в воскресенье.
– Очень мудро, госпожа Мартенс, – одобрил Де-Бёвер.
Ван-Ин закончил осмотр абстрактных акварелей и занял место рядом с Ханнелоре. Она сделала необходимую грязную работу со значительной, но необходимой хитростью.
– Я думаю, что не смогу вам помочь, – сказал Де-Бёвер категорически. – Медицинская информация строго конфиденциальна. Я могу говорить только тогда, когда буду вызван как эксперт в суд.
– Это совершенно справедливо, доктор, – согласилась Ханнелоре. – Но я не о медицине. Мы просто хотели поговорить с Орели, под присмотром, конечно.
– Я думаю, что мне придется вас разочаровать. Орели Дегроф чрезвычайно слаба, и в ее положении эмоции опасны. Она провела здесь больше двадцати шести лет. Ложная надежда на то, что ее могут выписать, принесет ей бесконечное страдание. Я даже не уверен, что она поймет, что происходит.
– Но возможно увидеть ее хотя бы на десять минут? – попросила она. – Нам будет достаточно просто посмотреть.
Де-Бёвер знал, что так легко не сможет отделаться.
– Если вы настаиваете, – сказал он явно недовольно. Он не мог знать, к чему это. Но если позволить им, может, тогда они оставят его в покое. – Орели в комнате отдыха в настоящий момент. Если вы обещаете не контактировать с ней, я могу позволить вам видеть ее, но только недолго.
Они следовали за Де-Бёвер через другие корпуса с крытыми черепицей черно-белыми коридорами. Мимо прошел случайный пациент с унылым и пустым взглядом. На лестничном пролете Ханнелоре ткнула Ван-Ина в ребра. Он немного отстал, по выражению ее лица она как будто требовала, чтобы он понял ее. Он провел пальцем по горлу, а она усмехнулась и высунула язык в сторону Де-Бёвер.
На первом этаже, в просторной комнате на мягких креслах, расположилось общество пожилых больных женщин. По большей части они смотрели в пространство, другие занимались различной бесполезной трудотерапией. Высокая белокурая женщина лет сорока собирала башню из деревянных блоков до тех пор, пока та не разваливалась с ужасным шумом. Тогда она начинала сооружать ее снова. Другая мокрой губкой вытирала листья на подвешенных у двери цветах.
Де-Бёвер кивнул в сторону окна, где спокойно сидела и вязала женщина. Солнце накрыло ее желтоватой фатой. Сухой звон вязальных спиц, казалось, пожирал время, как часы. Она мельком взглянула на новичков и улыбнулась.
