Збигнев Сафьян - Грабители
В голову Кортеля навязчиво лезла фамилия человека, с которым он не хотел бы сейчас говорить и которого не хотел бы подозревать: Рыдзевский. Инспектор не мог не помнить о нем. Рыдзевский покинул аэропорт около девяти. У Рыдзевского был ключ от виллы. Он знал, что в столе Ладыня лежат записки Бильского, и, естественно, мог заглянуть в них… Рыдзевский в тот день, когда произошел случай на Валу, выехал во Вроцлав. Хозяйка виллы, на которой он проживает, утверждает, что он покинул столицу под вечер, но Кортель видел его еще на Пулавской… Надо допросить Рыдзевского. Может, мы совершили ошибку, не разыскав его во Вроцлаве и не подвергнув экспертизе машину? Но только ли Рыдзевского нужно брать в расчет? А Янина, жена Пущака, а Ладынь, а Альфред Вашко, в конце концов? Вашко сидит, жена Пущака не могла воспользоваться машиной своего мужа, а предположение, что убийца Казимиры – тот самый человек, который написал письмо к Окольскому и спровоцировал дорожное происшествие на Валу Медзешинском, трудно опровергнуть.
Часами длились наводящие скуку допросы Окольского. Кортель придавал огромное значение деталям: Болек должен был увидеть в кабинете Ладыня что-то такое, что могло бы направить па след убийцы. Убийца покинул виллу перед приходом грабителей, а потом вернулся за предметом, забытым в кабинете. Но если это так, то в расчет входит только один Пущак, потому что каждый другой должен был бы столкнуться на вилле Ладыней с ним.
Окольский был удивлен. Он был убежден, что следователь предъявит ему обвинение в убийстве, был готов бороться, аргументировать, а между тем ему задавали второстепенные, на его взгляд, вопросы. Кортель хотел знать о нем все: дом, школа, институт, девушки, друзья…
– Я не любил право, – пояснил Окольский, – поэтому бросил учебу. Я хотел бы пойти на математический факультет, но отец не разрешил, а у нас решает отец. – Болеку принесли из дома очки, он смотрел теперь на Кортеля сквозь толстые стекла. – Что меня ждало в жизни? Знаете ли вы о том, как трудно в Варшаве с работой?
– Вы могли работать необязательно в Варшаве. Он презрительно вытянул губы.
– А где? Всю свою жизнь похоронить в бумагах? Извините, я чувствовал, что меня хватит на большее… Я не хотел жить так, как родители.
– А как?
– Не знаю. Люди живут. Я хотел увидеть, испытать… Теперь понимаю, что это не удалось бы, – добавил он другим тоном.
– Почему вы бросили работу в фотоателье?
– Скучно, – отвечал Болек. – Целый день фотографии для паспортов. Без конца все то же самое.
– И что же вы собирались делать?
– Я искал, – сказал он тихо. – Вы не понимаете? Я ходил по городу, и мне не хватало даже на кофе, потому что отец вытряхивал весь мой недельный заработок. У меня есть приятели, которые тоже ничего не делают, но ездят на «мерседесах». Мне не везло…
– Вы думаете, что деньги в жизни – это все? – Кортель сам почувствовал наивность своего вопроса.
– Деньги – нет. Но то, что можно на них купить…
– Зельская уговаривала вас продолжать учебу?
– Да.
– Вы собирались пожениться?
– Не знаю. Я никогда не планировал намного вперед. Этим она занималась, что будет лет через пять-шесть… Завела книжку, откладывала по нескольку злотых каждый месяц… У меня это вызвало отвращение, – сказал он искренне.
– Она любила вас.
Болек молчал.
– У нее было хорошее место, которое она из-за вас потеряла. Вы ее втянули в скверную историю.
– Я сожалею, – это прозвучало слишком равнодушно. – Я всегда думал, что самое главное еще впереди, еще не началось, – добавил он.
– Запасались опытом?
Он кивнул.
– Пожалуй, да. Зося подходила ко всему очень серьезно. Теперь я понимаю, что поступал очень плохо.
– Когда вы познакомились с Золотой Аней?
– Как-то в конце апреля. Видел ее часто в кафе «Гранд», хотелось пофлиртовать… Я думал о ней. Она казалась мне той девчонкой, которая мне нужна…
– Что это значит?
– Скажу честно: хотелось попробовать другой жизни…
– Начитались про гангстеров, что ли?
Болек презрительно скривил губы.
– Я думал, что я лучше их.
– Кого их?
– Приятелей Ани. Я понимал, что наибольший шанс у тех, кого не знает милиция.
– Поэтому и не назвали Ане свое настоящее имя?
– Да. Я хотел для начала добыть немного денег!.. – воскликнул он. – Никогда бы больше не сделал этого!..
– Почему же?
– Не знаю. У меня были разные планы, – сказал он на этот раз честно. – Я бывал на автомобильной бирже, в банке Всеобщей сберегательной кассы… Если есть немного денег, то можно с чего-то начать…
– Прекрасные планы!
– Ушел бы тогда от тех людей… И никогда бы на глаза им не попадался!
– Наив!
– Я не наивный, – возмутился Болек. – Необязательно входить в конфликт с законом, если хочешь заработать немного денег, уже имея небольшой капитальчик…
– А вам не пришло в голову, что надо работать?
– Надо работать, – повторил Болек.
– Когда у вас возникло намерение ограбить виллу Ладыня?
– В начале мая. Узнал, что они уезжают в отпуск в Венгрию.
– От кого?
– От жены Ладыня. Я познакомился с ней как-то в кафе, мы были с Зосей. Потом звонил ей.
– Жене Ладыня?
– Да, – сказал он тихо. – Я, естественно, натрепал ей, что она произвела на меня неизгладимое впечатление… Женщины это любят. И мы с ней договорились встретиться…
– А Зося?
– Не знала, разумеется. Я же не исповедовался, – сказал он вдруг со злостью.
– Сколько раз встречались с женой Ладыня?
– Не помню. Раза четыре или пять.
– Где?
– В кафе. Дважды у нее дома.
– Прекрасно. Она была вашей любовницей?
– Обязан ли я отвечать на этот вопрос?
– Вы уже ответили. И от нее узнали подробно, когда они уезжают?
– Да.
– Она не говорила вам, что дома остается домработница?
– Нет. Домработница должна была убрать только перед их возвращением.
– Это значит, что вы действовали наверняка? Циклон и Желтый Тадек одобрили ваш план?
– Да, – он снова посмотрел на Кортеля. – Это болваны, пан капитан. Я предупредил их, что после этого налета не хочу их видеть. Клянусь, это был бы первый и последний раз.
– А что вы сказали Золотой Ане?
– Ничего. Правда, ничего. Девушек не стоит посвящать в такие дела.
Подробный рассказ Окольского с момента ограбления не отличался от показаний Желтого Тадека и Циклона.
– Когда вы вошли в кабинет, – продолжал далее Кортель, – там горел свет?
– Да.
– Не лгите, помните, что ложь – против вас.
– Я говорю правду. Горела настольная лампа. Сначала… я увидел лампу, она освещала только незначительное пространство около стола, и лишь потом…
– Постойте. Назовите все предметы, которые вы увидели на столе.
Окольский закрыл глаза: веки у него были красные, опухшие.
– Лампа. Конечно… пепельница. Очень большая… Еще стаканчик для карандашей. И все… Больше не помню… Да, ящик стола был отодвинут…
– Войдя в кабинет, вы сначала посмотрели на стол, а потом?
Болек тер лоб рукой.
– На стул.
– Какой стул?
– Посреди комнаты лежал перевернутый стул.
– Вы уверены?
– Клянусь!
Кортель помнил, что, когда он вошел в кабинет, кресло было придвинуто к столу, а два стула стояли рядом с портьерой, закрывавшей балконные двери.
– Этот стул меня испугал, и тогда… я увидел…
– Подождите. А как стояло кресло?
Снова молчание.
– Было придвинуто к столу.
– Так… Увидели девушку… Вы утверждаете, что она лежала уже на полу… Опишите подробнее, как она выглядела.
– Не могу, – прошептал он. – Не могу! Я поглядел на нее… У нее были глаза открыты… Я закричал. И тогда Циклон прибежал в комнату.
– Циклон?
– Да.
– Вы уверены, что из тех двоих никто не входил до вас в кабинет?
– Я ни в чем не уверен! Ни в чем! – закричал он. – Я был в зале внизу, они тоже были там.
– Но вы же в кабинет вошли первым? Не отрицаете?
– Нет. – Лицо его сделалось бледным, покрылось потом.
– Что еще заметили на полу?
– Ничего.
– Подумайте хорошенько. Девушка лежала между дверью и столом, несколько в глубь комнаты, а рядом с ней?…
– Ничего, – сказал он. – Ничего, – повторил еще раз. Болек выглядел измученным.
– На сегодня хватит, – сказал Кортель. – Подпишите протокол.
Окольский стоял на пороге рядом с инспектором.
– Пан капитан, – почти прошептал он, – вы ведь не верите, что это сделал я? Не мог я ее убить… Зачем она должна была ждать нас в кабинете? Она там уже была… мертвая…
Между следователем и подозреваемым в какой-то момент возникает особая связь. Иногда они разыгрывают партию против себя самих, но бывает и так, что в определенных фрагментах поединка их усилия направляются к одной общей цели. Память преступника становится его собственным противником. Что Окольский увидел в кабинете? Чего он не может вспомнить? Перевернутый стул? Кто-то поднял его и поставил рядом с балконными дверями? Зачем? Кто? Пущак? Но тот, лично допрашиваемый майором, заявил, что стулья стояли так, как их увидела милиция.
