Ежи Эдигей - По ходу пьесы
Надзиратель закрыл дверь и унес письмо. Арестованный начал считать уже не часы, а минуты и секунды. Около одиннадцати послышались шаги. Раздалась команда: «На прогулку».
— Пан надзиратель, вы передали письмо?
— Передал, не задержал. В отделении как раз собирали тех, кто отправлялся в суд. Знаю, что канцелярия письмо переслала прокурору.
— Странно, что меня не вызывают.
Опытный надзиратель усмехнулся. Сколько таких заявлений прошло через него за годы службы? Конечно, без последствий они не останутся, но знал он и то, чего заключенные не могли понять: не прокурор к услугам арестованного, а наоборот. Заключенного он вызовет, когда сочтет нужным.
— Вызовут, вызовут, не волнуйтесь. Если не завтра, то через пару дней.
И верно, на четвертый день вечером надзиратель предупредил Павельского:
— Утром будет машина. Поедете к прокурору.
Оказавшись в прокурорском кабинете, арестованный увидел там и капитана Витольда Лапинского. Он сидел на обычном месте, у окна.
— Мне передали ваше устное заявление, а потом еще и письмо. Что случилось, почему такая срочность? — спросил прокурор.
— Совершенно новые обстоятельства. Теперь, пан прокурор, вы наконец убедитесь, что я не убивал Зарембу. Как я сразу не сообразил!
— Бы знаете убийцу? Располагаете доказательствами? Я слушаю.
Павельский страшно разволновался. Не спрашивая разрешения, схватил графин с водой и единым духом выпил полстакана. Руки у него дрожали. Капитан с улыбкой и не без удивления смотрел на человека, который раньше в самые напряженные моменты следствия так хорошо владел собой.
— Пан прокурор… — голос помощника режиссера звучал тихо и отчетливо. — Пан прокурор, главная улика против меня основывалась на том, что среди тех, кто мог подменить пистолет, только я был заинтересован в устранении Мариана Зарембы. Месть оскорбленного мужа. Is fecit cui prodest. Тот сделал, кому это выгодно. Следствие установило, что у других лиц была такая же возможность подменить пистолет директора Голобли с холостым патроном в стволе другим пистолетом, с боевым зарядом, но у них не было оснований убивать. Вот главный аргумент обвинения. Все остальное — это его подтверждение и доказательство, что у меня была техническая возможность совершить преступление. Верно?
— Можно, пожалуй, и так сказать.
— Днем и ночью я ломал голову, почему один из пятнадцати человек, считая и мою жену Барбару — хотя ее нелепо подозревать, — решился убить Зарембу. Все умозаключения ничего не дали. Знаю, прокуратура выясняла, был ли хоть намек на мотив у каждого, кто был тогда в театре. Только капитан Лапинский упрощенно подошел к делу. Для него с самого начала я был убийцей, которого во что бы то ни стало, даже не брезгуя провокацией, надо склонить к признанию.
Услышав выпад в свой адрес, офицер милиции рассмеялся. Павельский тем не менее продолжал:
— Все считают, что повод к убийству Зарембы был только у меня, и имеют к тому основания. Лишь у меня были причины желать, чтоб популярный актер отправился на тот свет. Лишь мне преступление было выгодно: месть любовнику и надежда вернуть жену. Я-то прекрасно знал, что преступник не я. Но доказать этого не мог, потому что все убийство Зарембы рассматривали как предумышленное.
— А вы считаете, что это не так? — удивился прокурор.
— Не так, пан прокурор. Это ошибка. Убийце не повезло. И Заремба погиб вместо другого.
— Пожалуйста, выражайтесь яснее. Не понимаю всей этой путаницы.
— Было так. Убийца ждал удобного случая, чтобы подменить пистолет. Второй был заранее приготовлен. Он выбрал момент, когда за столиком с реквизитом никто не следил, и совершил задуманное. Безразлично, положил ли он незаряженный пистолет в карман и вынес из-за кулис или подвесил у стола. Это теперь неважно. Механизм преступления был запущен еще до спектакля. Оставалось спокойно ждать результата. Этот человек, наверняка один из пятнадцати, хорошо знал, что Баська, в прошлом чемпионка по стрельбе, не промахнется и попадет прямо в сердце актеру, играющему Ружье. Я логично рассуждаю?
— Согласен. Но все это известно и версии обвинения нисколько не меняет.
— Сейчас изменит. Итак, повторяю, убийца сделал все, чтобы актер, который играет в пьесе «Мари-Октябрь» роль предателя Ружье, погиб тут же на сцене от пули, выпущенной Баськой. Но мы не учли, кто в этот день должен был исполнять роль Ружье…
— Как это?! — воскликнула машинистка, которая слушала заключенного с большим вниманием, стремясь не пропустить ни слова.
— Да, да, — с торжеством произнес Ежи Павельский. — Об одном все забыли. Двадцать восьмого сентября в пьесе «Мари-Октябрь» в роли Ружье должен был выступить Зигмунт Висняк. Висняк и Заремба эту роль играли по очереди. Лучшее доказательство — театральная программа. Несколько ее экземпляров находится в деле. Фамилия Зарембы вычеркнута красным карандашом.
Прокурор достал программку и глянул на список действующих лиц.
— Вы правы. Фамилия Зарембы зачеркнута.
— Преступник привел машину в действие. Он хотел убить Зигмунта Висняка. Работая в театре, он прекрасно знал, что в этот день играет Висняк. И вот в последний момент, за двадцать минут до представления, случай перечеркнул его план. Висняк, уже в гриме, направлялся на сцену. На лестнице он поскользнулся. Это не первый случай. Там очень неудобные, стершиеся ступеньки, не проходит недели, чтоб кто-нибудь не свалился. А тут случай посерьезнее. Висняк вывихнул ногу. Играть не может. Пришлось бы отменять представление, когда зал уже полон. Но дело до этого не дошло. Пострадавшего Висняка увозит «скорая помощь», а Заремба выходит на сцену, заменяя Висняка. И гибнет вместо него. Видно, убийце не удалось остановить запущенную машину. За считанные минуты до начала это было невозможно. За кулисами стояли готовые к выходу актеры. Режиссер там тоже вертелся. Бегал директор Голобля, нервничая из-за того, что Заремба слишком долго, по его мнению, одевается. Рядом с реквизитом всегда кто-то есть. Если даже слегка прикоснуться к какому-нибудь предмету, лежавшему на столике, — это было бы сразу замечено. Потому-то Заремба и погиб вместо другого.
— Рассуждение, близкое к истине, — согласился Лапинский, — во всяком случае, весьма интересное.
— Вам, пан капитан, не по вкусу мои слова. Жертва ускользает от петли.
Капитан еще выразительнее улыбнулся.
— Невиновность моя бесспорна. — Павельский перешел к главному. — Директор Голобля показал, что после несчастного случая с Висняком взял со стола пистолет и был удивлен. Это помогло вам установить, что в преступлении фигурируют два пистолета. Ясно, что пистолеты были заменены до случая с Висняком. Мотив убийства отпадает. Я столько же заинтересован в убийстве Зигмунта Висняка, как и любой из тех, кто мог подменить пистолет. В этом вы, кажется, не сомневаетесь, капитан?
— Я ни в чем не сомневаюсь.
— Но вы мне не верите. Вы злитесь, что я ускользнул от петли?
— Не говорите глупостей. Вы предубеждены против моей скромной особы. Со временем вы это поймете. Не будем спорить. Это ни к чему. Вы сказали много интересного. И отчасти верного. Даже большей частью.
— Я говорил только правду, ничего кроме правды.
— Вам это только кажется. Впрочем, я не упрекаю вас во лжи, но субъективных истин много, а объективная одна. И для меня она всего важнее.
— Вы будете по-прежнему настаивать, что я убийца? Пытался убить Висняка, а роковое стечение обстоятельств привело к смерти Зарембы?
— Нет. Не знаю, вы ли убийца Зарембы. Во всяком случае, ваше положение решительно улучшилось. Наконец-то я слышу логически стройные умозаключения, которые могут исключить ваше участие в убийстве. Но пока это лишь интересная гипотеза, которая говорит в вашу пользу. Надо выяснить, как обстояло дело в действительности, вернуться к некоторым деталям следствия.
— Но ведь все, кто был в театре, в том числе директор Голобля, показали, что с Висняком случилось несчастье и Заремба играл вместо него. Если я верно помню, директор говорил, что, разнервничавшись после случая с Висняком, машинально взял в руки пистолет. Раньше это была улика против меня, а теперь — главное доказательство моей невиновности.
— Быть может. Но мы проверяли все показания с точки зрения убийства Зарембы, а не Висняка. Кто знает, может, и у вас был повод убить Висняка.
— У меня? Висняка? Зачем?
— Не знаю. Проверим. Сперва вас, а потом и остальных. Надо выяснить, кто ненавидел дублера Зарембы. Это не так просто, как вам кажется. Опять у нас работы прибавилось.
— Пожалуйста. Ведите следствие. Я ни о чем другом и не прошу.
— А у кого, вы думаете, — прокурор решил вмешаться в бесплодный спор между арестованным и капитаном Лапинским, — мог быть повод к убийству Висняка? Что касается Зарембы, то единственным человеком, у которого налицо мотив преступления, были как раз вы. В этом мы, думаю, согласны?
