Эд Макбейн - Легавые
Рошель удивленно взглянула на него.
— Или посмотри телевизор.
— Там ничего интересного, только старые фильмы.
— Среди них попадаются очень хорошие, — сказал Глухой.
— А бывают просто кошмар, — возразила Рошель.
Глухой улыбнулся.
— Тогда помоги нам. Будешь заклеивать конверты. Здесь сто штук.
— Не хочется.
— Я так и думал.
— Что же мне делать? — спросила Рошель.
— Переоденься в ночную рубашку, — сказал Глухой.
— Ладно, — согласилась она и встала с табуретки. — Спокойной ночи, ребята.
— Спокойной ночи, — отозвались Бак и Ахмад.
Рошель еще раз взглянула на Глухого и удалилась в другую комнату.
— Безмозглая дура, — сказал Глухой.
— Она меня раздражает, — поддержал его Бак.
— А меня наоборот, — возразил Глухой. — Она успокаивает мне нервы. К тому же она свято верит в то, что мы добропорядочные бизнесмены, и не имеет ни малейшего представления, чем мы занимаемся.
— Я иногда тоже перестаю понимать, чем мы, собственно, занимаемся, — буркнул Бак.
— Все очень просто, — сказал Глухой. — Мы рекламируем наше изобретение, рассылая письма заинтересованным лицам. Это старый, испытанный метод деловых людей нашей великой и славной нации. Конечно, наши возможности весьма ограниченны. Всего лишь сто писем. Но я убежден, что они принесут неплохую прибыль.
— А если нет?
— Давай, Бак, предположим худшее. Представь, что откликнется лишь один процент адресатов — дело вполне обычное. Наши расходы составляют: восемьдесят шесть долларов девяносто пять центов за карабин с оптическим прицелом, три семьдесят пять за коробку с патронами, шестьдесят четыре девяносто пять за преобразователь, семь за будильник, девять шестьдесят за динамит, восемьдесят центов палочка, шестьдесят центов за взрыватель, десять долларов — почтовая бумага, пять — марки и конверты. Если я не ошибся в расчетах, — он сделал паузу и улыбнулся Ахмаду, — всего это составит сто восемьдесят восемь долларов шестьдесят пять центов. Предстоящие траты — на тестер, буквы и форму — незначительны. Даже если клюнет один из ста адресатов, мы все равно получим хорошую прибыль.
— Пять тысяч долларов — не бог весть какие деньги, если принять во внимание два убийства, — возразил Бак.
— Три, — поправил его Глухой.
— Тем более, — поморщился Бак.
— Поверь мне, мы получим куда больше пяти тысяч, — сказал Глухой. — В пятницу приступим к окончанию операции. А в субботу утром не останется никого, кто бы не поверил нашим письмам.
— Сколько же из них, по-твоему, клюнет?
— Большинство. Если не все.
— А легавые?
— Что легавые? Они до сих пор не знают, кто мы такие. И вряд ли узнают.
— Надеюсь, ты прав…
— Конечно, прав.
— Что-то меня смущают легавые, — признался Бак. — Ничего не могу с собой поделать.
— Напрасно беспокоишься. Эти суетливые людишки работают по старинке. Полицейские в этом городе похожи на заводные игрушки. Они могут делать только то, что позволяет их устройство. Это человечки-автоматы, которые бессмысленно топчутся по кругу. Поставь на пути у них препятствие — кирпичную стену или ящик из-под апельсинов, — и они будут топтаться на месте, пока не кончится завод. Их ноги будут шевелиться, но они останутся там, где были. — Глухой улыбнулся. — Я, друзья мои, и есть кирпичная стена.
— Или ящик из-под апельсинов, — хмыкнул Бак.
— Нет, — поправил его Ахмад. — Конечно же, кирпичная стена.
Глава 10
Утром следующего дня кое-что прояснилось. В десять часов в следственный отдел позвонил Толстяк Доннер. К этому моменту сотрудники окончательно сломали головы, пытаясь разгадать, что же замыслили Ла Бреска и Калуччи, что именно должно произойти пятнадцатого марта и в котором часу. Было немало и других вопросов. Кто такой Дом (у которого, похоже, вообще не было фамилии)? Кто такая блондинка, на чьей машине в пятницу Ла Бреска скрылся от преследователя? Детективы надеялись установить личность хотя бы одного из них, чтобы прикинуть, какое дельце им предстоит. Тогда можно будет понять, связано ли оно с убийством Каупера и Скэнлона и какое отношение имеет Ла Бреска к Глухому. Вопросов было множество. Оставалось найти того, кто мог бы на них ответить.
Доннера тотчас соединили с Уиллисом.
— Вроде бы я сообразил, кто такой Дом, — сказал Толстяк Доннер.
— Отлично! — обрадовался Уиллис. — Как его фамилия?
— Ди Филиппи. Доминик Ди Филиппи. Живет в Риверхеде около старого «Колизея». Знаешь это место?
— Да. Что ты узнал о нем?
— Он работает в «Коаксиальном кабеле».
— А что это?
— Что именно?
— То, что ты сказал. Это название или код?
— Какой еще код?
— Коаксиальный кабель.
— Это группа.
— Группа кого?
— Музыкантов, — сказал Доннер.
— Оркестр?
— Да, только теперь они называют себя группами.
— При чем же тут коаксиальный кабель?
— Это название группы.
— Ты меня разыгрываешь?
— Нет, это действительно так.
— Что же там делает Ди Филиппи?
— Играет на ритм-гитаре.
— Где он живет?
— Норт-Андерсон, триста шестьдесят пять.
— Это в Риверхеде?
— Да.
— Почему ты думаешь, что это наш клиент?
— Он большой артист, — сказал Доннер. — В последнее время сообщает всем, что продулся в пух и прах на боксе, говорит, что просадил не меньше двух-трех сотен. На самом же деле он проиграл полтинник.
— Дальше.
— И еще: с недавних пор он стал болтать, будто знает кое-что насчет одного дельца, которое кое-кто намерен очень ловко провернуть.
— Кому болтает?
— Один парень из этой группы давно балуется наркотиками. Начал, когда группы и в помине не было. Через него я и вышел на Ди Филиппи. Мой парень говорит, что на днях они вместе были в двух-трех притонах и Ди Филиппи трепался насчет дельца.
— Он сказал, в чем оно заключается?
— Нет.
— Курили марихуану?
— Да. Светская жизнь…
— Может, Ди Филиппи просто обкурился марихуаны?
— Это запросто.
— Тогда он мог все выдумать.
— Вряд ли.
— Он не говорил, когда должно состояться дельце?
— Нет.
— Невелик улов.
— Но полсотни-то стоит, а?
— Десятку, — сказал Уиллис.
— Слушай, я же из кожи лез вон, чтобы раскопать для тебя этого Дома.
— Кстати, чуть не забыл, — сказал Уиллис.
— Да?
— Прогони свою дочку.
— Кого-кого?
— Я имею в виду ту самую девицу. Когда я зайду к тебе в следующий раз, чтобы духу ее не было!
— Это еще почему?
— Я тут подумал и решил, что мне это не нравится.
— Я уже дважды ее выставлял, — сообщил Доннер. — Но она оба раза возвращалась.
— Тогда, может, ты купишь ей на эту десятку билет домой в Джорджию?
— Запросто. И еще десятку пожертвую Армии спасения, — ехидно отозвался Доннер.
— Короче, чтоб ее больше не было!
— С каких это пор ты стал таким моралистом?
— Минуту назад.
— Я думал, ты деловой человек.
— Правильно думал. Давай договоримся: ты прогоняешь эту девицу, а я забываю все, что знаю о тебе сейчас и что узнаю потом.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно. Я не хочу, чтобы она жила у тебя. Если я еще раз застану ее в твоем доме, то поступлю с тобой по закону.
— И потеряешь ценного работника.
— Что поделаешь, — вздохнул Уиллис. — Придется стиснуть зубы и обойтись без тебя.
— Иной раз я сам себе удивляюсь: зачем я помогаю таким, как ты? — вздохнул Доннер.
— Когда у меня будет свободная минутка, я тебе растолкую, — пообещал Уиллис. — Ну как, договорились?
— Ладно. С тебя полтинник.
— Я сказал — десятка!
— Ну хотя бы двадцать.
— За такую ерунду?
— Но это же след.
— И не более того.
— Ну и что? Такие сведения стоят четвертной, не меньше.
— Ладно, получишь пятнадцать, так уж и быть, — сказал Уиллис и повесил трубку.
И сейчас же опять зазвонил телефон.
— Восемьдесят седьмой участок, Уиллис слушает.
— Хэл, это Арти, из школы.
— Слушаю.
— Пять минут назад Ла Бреска позвонил матери.
— Они говорили по-итальянски?
— По-английски. Он сказал ей, что ждет звонка от Доминика Ди Филиппи. Похоже, это наш клиент, а?
— Похоже, — сказал Уиллис.
— Он велел передать Ди Филиппи, что встретится с ним в обеденный перерыв на углу Соборной и Седьмой.
— Ди Филиппи еще не звонил?
— Нет. Они говорили минут пять назад.
— Отлично. Когда, говоришь, они должны встретиться?
— В половине первого.
— На углу Соборной и Седьмой?
— Именно, — сказал Браун.
— Мы пошлем туда человека.
— Я еще позвоню, — сказал Браун. — У меня ведь есть второй клиент.
