Фридрих Незнанский - На Большом Каретном
– Да как тебе сказать, – пошел на попятную Турецкий, уже сообразив, что разговаривает с женой, как декан факультета с первокурсником. – И в частности, и вообще.
Он замолчал и негромко добавил, бросив на жену просительный взгляд:
– И еще... Ириша. Не воспринимай мои слова как нечто обидное для себя лично. Я ведь действительно далеко не последний следователь в прокуратуре и мог бы кое-что подсказать тебе в плане расследования. Тем более, что я и «Глория»...
– Мы говорим – Ленин, подразумеваем – партия, мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин, – засмеявшись, подсказала Ирина Генриховна, прижимая голову мужа к груди.
Он только хмыкнул в ответ.
В этот вечер они легли спать довольно поздно, но если Турецкий тут же вырубился, повернувшись на правый бок, то сама Ирина Генриховна крутилась и ворочалась, время от времени впадая в тревожное состояние то ли полуяви, то ли полузабытья. За один-разъединственный прошедший день столько всего случилось в ее жизни и такое количество информации обрушилось на ее голову, что она просто не в состоянии была разложить все это по соответствующим полочкам и теперь пыталась нагнать то, что не успела сделать за день. Но главное, к чему она возвращалась время от времени, так это настойчивый совет мужа покопаться в профессиональной деятельности Толчева. Возможно, убийство Юры – а он уже тоже склонялся к мнению, что самоубийство Толчева – это хорошо замаскированное убийство, – лежит именно в этой плоскости.
«Возможно, все возможно, – мысленно оспаривала свою позицию Ирина Генриховна. – Можно даже предположить, что крокодилы не ползают, а летают. Однако то, что накопал в Чехове Агеев, тоже нельзя сбрасывать со счетов. И в первую очередь возможность мести со стороны отвергнутого сожителя Марии Дзюбы, который, если, конечно, верить словам редакционных сплетниц, „оставшиеся волосенки на своей голове выдрал, когда Машка бросила его ради Толчева“. А в том, что мужики в подобном состоянии готовы на любой фортель, она не сомневалась.
И все-таки рано утром она позвонила Голованову. Рассказала о своем разговоре с Турецким, вернее, пересказала ту часть, где он нажимал на версию, связанную с профессиональной деятельностью Толчева, и спросила, что он сам думает относительно «подобной закрутки».
Два последних слова были как бы брошены снисходительным тоном, и теперь она ждала, как отреагирует на это Сева Голованов, которого даже самолюбивый Грязнов признавал за «аналитический центр агентства».
– Что думаю? – хмыкнул Голованов, смекнувший, видимо, как она сама относится к версии, которую выдвинул ее муженек. – Откровенно говоря, у меня тоже как-то мелькнула подобная мыслишка, – признался он. – Однако то, что привез из Чехова Агеев...
Он замолчал, и было слышно, как он сопит в телефонную трубку. Потом раздался вздох и...
– Всякое, конечно, может быть. Но как мне кажется, да и здравый смысл подсказывает, что в первую очередь надо найти того хахаля, который был с Марией на Каретном. И плясать уже от тех показаний, которые он даст. А это, если, конечно, мне не изменяет интуиция, чеховский вариант.
Глава десятая
Распределив роли, Агеев командировался в Чехов, Макс оставался на «хозяйстве», а сам Голованов должен был «пройтись» по отвергнутому Марией корреспонденту Центрального телевидения. Всеволод Михайлович позвонил своему товарищу по Афгану, который все последние годы работал на ЦТ, спросил, нет ли у него надежных знакомых в отделе кадров.
– Отчего же нет? У нас все есть! – громыхнул баском отставной подполковник и тут же спросил в свою очередь: – Небось опять на кого-нибудь дело шьешь? Или компромат копаешь? Смотри, у нас это строго сейчас.
– Костин! – «возмутился» Голованов. – Да когда это было, чтобы я на кого-нибудь дело шил? Это в прокуратуре дела шьют да в ментовской конторе, а я, несчастный детектив частного агентства, я истину восстанавливаю да за правое дело борюсь. Конечно, в меру своих скромных способностей.
– Ну ты жучило! – хмыкнул Костин. – В меру своих скромных способностей... Ладно, хрен с тобой, с бедолагой. Принимаю на веру. Излагай!
«Вот это другой разговор», – хмыкнул довольный подобным поворотом Голованов, однако вслух произнес:
– Спасибо, дорогой. А теперь записывай. Толстопятов Андрей Васильевич, корреспондент. Желательно знать о нем все, что накопилось в личном деле, но согласен и на минимум информации. Врубаешься?
Телефонная трубка хмыкнула и все тем же баском пророкотала:
– Однако ты нахал, Голованов, ба-а-альшой нахал. Все! – Замолчал было и тут же: – Что, замешан в чем-то серьезном?
– Пока что точно ничего не могу сказать, но... Короче говоря, вынужден просветить и его.
– М-да, задачка... И как скоро все это надо?
– Еще вчера.
– Ну а если до сегодняшнего вечера? Терпит?
– Ты меня просто выручишь.
– Ладно, на том свете угольками рассчитаемся, – буркнул Костин. – Сказывают, будто душманы для нас целую топку припасли. И несколько сковородок, чтобы ад раем не казался.
Они оба засмеялись, и Голованов произнес негромко:
– Ну а как насчет того, чтобы посидеть за литровочкой да былое вспомнить? Филя мне об этом все уши уже прожжужал.
– Что, жив еще? – удивился Костин.
– А куда он, на фиг, денется! Только шея вдвое толще стала да жирком малость оброс.
– В таком случае звоню тебе вечером и договариваемся уже конкретно.
Однако Костин напомнил о себе гораздо раньше, чем обещал. Пожалуй, не прошло и часа, как ожил мобильник Голованова, и послышался все тот же басовитый рокот:
– Слушай, здесь такое дело с твоим Толстопятовым... В общем, он уже не работает на канале.
– Что, заболел... умер? – насторожился Голованов.
– Пока что живой, – хмыкнул Костин, – однако считай, что заболел мужик. Запил. Причем запил, как мне рассказали, по-черному. Но так как он корреспондент толковый и его не хотели выгонять сразу же, то дали возможность одуматься... Короче говоря, ушел в глухую оборону. И даже трудовую книжку не смог сразу взять. Чуть ли не пару месяцев в кадрах пылилась.
Костин говорил что-то еще и еще, а в висках Голованова уже стучали сотни молоточков.
«Запил... выгнали с работы. Причем мужику что-то около сорока лет, его репортажи пользовались определенным успехом у телезрителей, и ему прочили, по словам тех же сплетниц из Чехова, большое будущее, на что, собственно говоря, и польстилась в свое время начинающая журналисточка из Ставрополя. И вдруг... запил. Подобное случается далеко не с каждым, и с работы выгоняют далеко не каждого запившего».
– Слушай, а когда его поперли с ТВ? – перебил Костина Голованов.
– Когда, спрашиваешь? Сейчас скажу... Кажется, шестнадцатого февраля. Да, точно. Приказ от шестнадцатого второго нынешнего года.
– А до этого?.. До этого что-нибудь было?
– Естественно, – хмыкнул Костин. – Два выговора. Причем оба за появление на работе в нетрезвом виде.
– И что, оба выговора в течение одной зимы?
– Зачем же? – обиделся за своих коллег по телевидению бывший спецназовец ГРУ Министерства обороны России. – Первый строгач наша звезда репортажа схлопотала в марте прошлого года, но это с занесением в личное дело, однако уже до этого у него было несколько серьезных предупреждений.
– По одной и той же теме?
– Естественно! – как о чем-то само собой разумеющемся подтвердил Костин.
– И несмотря на это...
– В том-то все и дело.
Чувствовалось, что Костин, с которым Голованов выпил в Афгане не менее бочки спирта и который не очень-то приветствовал особо рьяных борцов за трезвый образ жизни, нисколько не сожалел о Толстопятове, на что Голованов тут же обратил внимание.
– А чего о нем жалеть? – огрызнулся Костин. – Сожалеть можно о хороших людях, которые в силу каких-то причин без стакана даже спать лечь не могли, а этот...
– Что, дерьмо мужичок? – не мог не спросить Голованов.
– Да как тебе сказать? – замялся Костин. —
Я его, конечно, практически не знал, но то, как о нем отзываются мужики, которым я не могу не верить... В общем, человечишко с подлянкой и довольно злопамятен. Но что особенно паскудно, в каждой своей неудаче пытался обвинить то оператора, то режиссера, а если этот номер не проходил, то мог и водителя сделать козлом отпущения. Рассказывают, что с ним никто не хотел работать.
– Так, может, потому и запил? – осторожно спросил Голованов. – Совесть, может, заела?
Костин только хмыкнул на это:
– Слушай, Сева, ты меня просто убиваешь. Видать, напрочь нюх потерял. Да ты вспомни Афган! Ты мог бы припомнить хоть одно дерьмо, в котором вдруг заговорила совесть или нечто близкое к этому? Лично я что-то не упомню. Да и тебе не советую пыжиться... Совесть... Эта хреновина бывает у тех, кому она отцом с матерью передается, а если родился с червоточиной... Короче говоря, это как деньги, или они есть, или же их нет.
