Эд Макбейн - До самой смерти...
Кое-кто утверждает, что худшие убийства – это те, которые совершаются в предутренние часы. Другие считают, что еще более жестоко убивать человека под вечер. Но все сходятся на том, что любое убийство кажется наиболее жутким именно в тот момент, когда оно произошло, и поэтому каждый из мужчин, созерцающих сейчас безжизненное тело Бирнбаума, внутренне готов был признать, – хоть и не произносил этого вслух, – что худшее время быть убитым – это конец полудня.
Сто двенадцатое отделение прислало одного детектива, потому что убийство было совершено в пределах их территории, и дело отныне будет официально находиться в их ведении. Из главного управления, куда доложили об убийстве, сообщив, что четыре профессиональных детектива уже находятся на месте преступления, решили не присылать никого. Полицейский фотограф самым дотошнейшнм образом фотографировал труп, правда, без той энергичной деловитости кузнечика, присущей Джоди Льюису. Помощник медицинского эксперта официально констатировал смерть и теперь инструктировал санитаров, каким именно образом перенести тело к санитарной машине, которая ждала на улице перед домом Бирнбаума. Кое-кто из лаборатории тоже подъехал, и сейчас ребята пытались отыскать в кустах следы, с которых можно было бы сделать слепок. Словом, все были весьма заняты сбором данных, имевших отношение к убийству. К сожалению, ни у кого из приехавших не возникло желания позвонить по телефону. А поэтому ни один из мужчин, находившихся в саду, и не подумал зайти в дом Бирибаума, стоявший всего в сорока футах от той живой изгороди, за которой они работали.
* * *Коттон Хейз, лежавший на чердаке дома Бирнбаума, чувствовал, как к нему возвращались силы. Последние десять минут он находился в полном сознании, и его взгляд перебегал от одного уголка чердака к другому, а затем вновь к терпеливо ждавшему чего-то бугаю, сидевшему на корточках перед окном. На чердаке было полно всякого ненужного хлама, который обычно скапливается за целую жизнь: связки старых журналов, зеленый столбик с белой надписью "ВИЛЛА «ЛЕНИВЫЙ ЗАТОН», портновский манекен, газонокосилка без ножей, ржавый молоток, набитый чем-то армейский вещмешок, радиоприемник с разбитым экраном, три запыленных альбома и множество других вещей, когда-то по мере сил честно служивших людям.
Но сейчас Хейза интересовал только один предмет на чердаке – молоток. Он лежал на столбике всего в каких-то четырех футах от того места, где находился Хейз. Если бы он только сумел тихо и незаметно схватить его, он бы тут же заехал им снайперу но черепу, конечно, при условии, что снайпер не обернулся бы первым и не выстрелил в него. Было бы не очень приятно напороться на пулю из ружья в упор.
«Ну, когда же? – спрашивал Хейз себя. – Не сейчас. Я еще не собрался с силами. – Ты никогда не соберешься с силами, – думал Хейз. – Ты что, боишься этого здоровенного подонка, что сидит перед окном? – Да. Что-о? – Да, я его боюсь. Он не нуждается ни в каком ружье, чтобы сломать меня, как спичку. А ружье у него тоже есть. Так что я его боюсь, и пошли все к черту. – Ну давай же, трус, – думал Хейз, – давай постараемся завладеть молотком. Сейчас или никогда, как сказал один человек. – Этому человеку не надо было иметь дело с неандертальцем. – Послушай, мы когда-нибудь?.. – Ну хорошо, хорошо, давай».
Он осторожно перевернулся на бок. Снайпер не обернулся. Хейз перевернулся снова, завершив на этот раз полный оборот, и замер в футе от столба.
С трудом он дотянулся до молотка и крепко зажал его в правой руке. Потом вновь сглотнул комок и привстал на колени. «Значит, так, – подумал он, сейчас мы кинемся на него с поднятым молотком и раскроим ему череп, так что он глазом моргнуть не успеет. Приготовился? – Он встал на полусогнутых ногах. – Внимание! – Он выпрямился и занес над головой молоток. – Марш!»
Он сделал шаг вперед. Дверь за ним внезапно открылась.
– А ну, стоп, мистер! – произнес чей-то голос, и он, быстро обернувшись, оказался лицом к лицу с блондинкой в красном шелковом платье. Она только успела засунуть руку в сумочку, как Хейз кинулся к ней.
Глава 12
Нельзя сказать, чтобы Коттон Хейз в обычное время был бы так уж против поразмяться с блондинкой подобной комплекции. А у этой блондинки фигура была еще та! В ней всего хватало – и рукам, и глазу. Она в совершенстве соответствовала тому образу, который обычно возникает при словах «крупная блондинка».
Стоя где-нибудь на помосте эстрады в Юнион-сити, эта девица наверняка вызвала бы кое у кого в первых двух рядах инфаркт, а в третьем заставила бы затрястись и покрыться потом не одну плешивую голову.
Со сцены маленького театрика на Бродвее эта девица просто воспламенила бы зал. Зрители стояли бы на ушах, а критики тут же ринулись бы к пишущим машинкам строчить восторженные отзывы.
В постели же... – у Хейза все смешалось в воображении от этой мысли.
Но, к сожалению, сейчас эта девица находилась не на помосте, и не на сцене, и не в постели. Она стояла в проеме двери, которая была не шире, чем верхняя койка в пульмановском вагоне. И она явно собиралась поставить на уши не кого-нибудь, а Хейза. И руку в сумочку она сунула с такой же решимостью, с какой крыса, живущая в пустыне, ввинчивается в песок в поисках воды. Но вдруг рука ее замерла и на прелестном личике появилось удивленное выражение. С отчетливой, кристально-правильной, как подобает настоящей леди, артикуляцией она проревела: «Где, черт подери, мой пистолет?» И в этот момент Хейз схватил ее.
Снайпер повернулся от окна. Девица была не менее ярда шириной в талии и к тому же, казалось, вся состояла из одних зубов и ногтей. Она укусила Хейза за запястье, когда он стиснул ее, и тут же, стремительно выкинув вперед руку, ногтями разодрала ему здоровую половину лица. Снайпер кружился рядом и при этом орал: «Отцепись от него, Уна! Я ничего не могу сделать, когда ты...»
Хейзу не хотелось бить девушку. Ему особенно не хотелось бить ее молотком. Но молоток был единственным имевшимся у него оружием, и он правильно рассудил, что если он отпустит девушку, то неандерталец либо просто вобьет его прикладом в пол, либо, что еще хуже, всадит ему несколько пуль в грудь. Ни та, ни другая перспектива особенно не привлекала его. Да и в борьбе с блондинкой тоже не было уже ничего привлекательного. Извернувшись в его руках, она сумела наотмашь нанести ему такой удар, что он едва не остался без правого глаза. Сморщившись от боли, он замахнулся на нее молотком, но она быстро нырнула ему под руку и одновременно заехала коленом в пах. Наверное, она научилась этому старому трюку еще в школе, настолько мастерски она его выполнила. Хейза и раньше били. И в пах тоже. Его реакция, как он сумел заметить, всегда была одинаковой: он сгибался от боли пополам.
Но на этот раз, согнувшись, он все же не выпустил блондинку, поскольку сейчас она была его единственной защитой от ее напарника. Покуда ее горячее тело было рядом, снайпер ничего не мог с ним поделать. Пытаясь удержать блондинку, он вцепился ей спереди в платье, но оно не выдержало и лопнуло вместе с лифчиком, почти целиком обнажив левую грудь.
Материя продолжала рваться, а блондинка норовила выскользнуть из его рук, как разматывавшийся моток шерсти из лап игривого котенка. Хейз снова взмахнул молотком и попал ей в плечо. Она остановилась, и он вновь попытался удержать се, вцепившись на этот раз в плечо. Крепко стиснув пальцы, он притянул ее к себе. Платье блондинки разорвалось уже до талии, но Хейза сейчас анатомия не интересовала. Хейза интересовало, как бы изловчиться и ударить ее молотком. Он рывком развернул ее спиной к себе и сдавил твердое и плотное, мускулистое тело. Обхватив ее одной рукой за шею так, что его локоть оказался между пышными холмами грудей, он занес другую руку с молотком для удара, но тут девица выкинула еще один старый трюк, которому она тоже, видимо, научилась в школе.
Она резко присела и тут же с силой распрямилась, как поршень, врезавшись затылком ему в подбородок. Он уронил руку. Девица развернулась и бросилась на него, как фурия, пытаясь выцарапать ему глаза. Он размахнулся и попал ей молотком по правой руке. Она непроизвольно схватилась за нее с искаженным от боли лицом. «Ах ты, сукин сын!» – процедила она и нагнулась, чтобы снять туфлю. При этом подол се платья задрался вверх, обнажив ноги, которые бесподобно смотрелись бы в бикини где-нибудь на пляже Французской Ривьеры. Она сдернула туфлю на высоком каблуке и, зажав ее в руке, как булаву, пошла на Хейза.
– Отцепись, черт подери, от него! – гаркнул снайпер, но девица не собиралась отступать.
Она и Хейз кружили друг против друга, как тяжеловесы. Грудь девицы, почти не удерживаемая бюстгальтером, тяжело вздымалась. Хейз дышал, как паровоз. Зажав в руке один – молоток, а другая – туфлю на шпильке, они выжидали момент, когда можно будет нанести удар. Рот у девицы приоткрылся, и оскаленные зубы, казалось, готовы были перекусить Хейза пополам. Блондинка сделала обманное движение – он подставил левую руку, чтобы отразить удар; но тут она молниеносно качнулась в сторону, и последнее, что он запомнил, – это летящая в расплывшемся воздухе красная туфля и дикая боль от врезавшегося ему в висок острого, как стилет, каблука. Он почувствовал, как пальцы его, державшие молоток, сами собой разжались. Он почувствовал, что падает вперед, и раскинул руки, чтобы задержать падение. Он рухнул на девицу, уткнувшись головой ей в плечо, и начал соскальзывать вниз, на мгновение ощутив теплоту ее мягкой груди, прежде чем она злобно отшвырнула его от себя. Он отлетел, стукнувшись головой об пол, и, прежде чем окончательно потерять сознание, еще успел испытать жгучий стыд: «Женщина! Черт подери, меня побила женщина:»
