Николай Леонов - Руки вверх, генерал!
Гуров сначала перелистал толстый альбом в пышной бархатной обложке. Фотографии, собранные в нем, касались в основном истории счастливой семейной жизни полковника. Это была как бы парадная хроника – от дня свадьбы до выхода в отставку. Как обычно это бывает, количество снимков пропорционально уменьшалось с течением лет – будучи молодыми, Столбуновы фотографировались гораздо охотнее и чаще. Из последнего времени присутствовал едва ли не единственный снимок – Столбунов в парадном мундире за праздничным столом. Возможно, это был прощальный вечер – уж слишком грустным казалось здесь лицо полковника.
Собственно говоря, интерес Гурова привлекли две семейных фотографии, где среди многочисленных лиц родственников и друзей Столбуновых он обнаружил одно, которое с некоторых пор было Гурову очень хорошо знакомо. Это было лицо подполковника Томилина.
Гуров не слишком удивился – он ожидал чего-то подобного. Именно из-за этого ожидания он пошел на нарушение закона и забрался в эту квартиру. Теперь связь между погибшим отставником и адъютантом генерала Репина вырисовывалась вполне отчетливо. Сам по себе этот факт ничего, наверное, не значил, но подполковник Томилин был именно тем человеком, который опознал погибшую Репину. Смерть как бы окружала его со всех сторон. Гуров не верил в такие совпадения.
Он принялся ворошить фотографии, собранные в светонепроницаемых пакетах. Здесь уже было меньше парадности, да и сами снимки зачастую были совершенно любительские, смазанные, плохо обработанные, пожелтевшие от времени.
Перед Гуровым опять потянулась череда лиц, в основном совершенно ему незнакомых и не вызывающих никаких ассоциаций. Будни и праздники служивого человека – военные городки, мундиры, веселье за рюмкой водки… Физиономия Томилина появлялась и здесь. Только на более ранних снимках он выглядел значительно моложе и красовался в лейтенантских погонах. Снимков этих было немного. По надписям на обороте фотографий Гуров мог догадаться о некоторых этапах биографий Томилина и Столбунова – оба родом из Калуги, закончили одно и то же военное училище – только Столбунов выпустился чуть раньше, и с тех пор их жизненные пути разошлись. Какое-то время они переписывались, но встретились только через много лет в Москве – когда один уже практически закончил службу, а другой, видимо, готовился к этому. Судя по всему, приятельские отношения они сохраняли до последних дней жизни Столбунова – и все-таки у Гурова были большие сомнения насчет бескорыстности этих отношений.
И наконец в одном из пакетов он нашел фотографию, которая поразила его. На пожелтевшем снимке были изображены трое молодых парней в курсантской форме – без головных уборов, с лихо закатанными рукавами и расстегнутыми воротниками. Они стояли в обнимку на фоне каких-то деревьев и жизнерадостно скалились в объектив. Совсем зеленые парни – самому старшему едва ли было в то время более двадцати лет.
Гуров узнал всех троих. Старшим был, несомненно, Столбунов, широкоплечий, добродушный, с непокорной русой челкой. Справа от него стоял юный Томилин – совсем еще непохожий на того лощеного высокомерного офицера, с которым Гурова свела судьба. А третьим на фотографии был тот самый сумасшедший, что много лет спустя, раненный, будет хладнокровно перезаряжать карабин, намереваясь разрядить его в Гурова.
Ошибки быть не могло. Это скуластое мрачноватое лицо со следами прыщей на щеках намертво врезалось Гурову в память.
Он перевернул фотокарточку. На обратной стороне красовалась выцветшая надпись: «Столбу от Андрюхи и Димана. Не забывай Калугу!» Видимо, снимок был сделан во время каникул.
– Диман, значит! – пробормотал Гуров и, поколебавшись, все-таки положил фотографию в карман пиджака.
Странная штука жизнь, подумалось ему. Вот эти трое – из одного города, почти одногодки, закончили одно и то же училище – однако какая разная судьба! Один – боевой командир, другой – послушный адъютант, третий – вообще непонятно что. Но у всех за плечами отчетливая и страшная тень близкой смерти – у кого-то чужой, у кого-то своей… Интересно, что бы они сказали, эти трое зеленых курсантиков, если бы смогли тогда заглянуть в свое будущее? Наверное, ничего не сказали бы – онемели от ужаса. Или все хорошее и плохое уже есть в человеке с рождения и ничего тут нельзя поделать? На этот вопрос у Гурова не было ответа.
Он аккуратно сложил фотографии и убрал альбом и пакеты в шкаф. Пожалуй, больше ему здесь нечего было делать. Он узнал даже больше, чем хотел. Та веселая троица, с которой свела Гурова судьба, образовалась совсем не случайно. Этих людей связывало землячество, общее прошлое и еще что-то – менее привлекательное, но весьма значимое и далеко не безобидное.
Главное, теперь не составляло особого труда выяснить, что представляет собой третий участник компании – Диман. Томилин, разумеется, в данном случае не помощник. Гуров предвидел, что он сошлется на необъяснимый провал в памяти. Значит, нужно будет внимательно изучить списки выпускников военного училища. Это займет некоторое время, но наверняка даст результат.
Впрочем, у Гурова была надежда, что все решится еще проще. Прежде чем обратиться в архив военного училища, он намеревался навестить в тюремной больнице самого Димана. Каким бы он ни был сумасшедшим, фотография должна освежить его память.
Гуров незаметно покинул квартиру Столбунова, вышел на улицу и сел за углом в автомобиль. Поджидавший его Крячко вопросительно взглянул единственным глазом и сказал:
– Что-то ты долго! Я уж, грешным делом, начал беспокоиться, что тебя замели. Хотел на выручку отправиться.
– Что же не отправился? – спросил Гуров.
– Последнего глаза жалко стало, – засмеялся Крячко. – Ну, что там у тебя? Пусто?
– Не совсем, – загадочно усмехнулся Гуров. – Но, по крайней мере, одну общую тему для разговора с арестованным я нашел. Давай теперь навестим его, не откладывая!
Глава 19
– У себя мы называем его заключенный номер двести семнадцать, – пояснил Гурову дежурный офицер. – Да его хоть горшком называй, один черт, он не реагирует. Молчит как проклятый! Пользуется тем, что у него больничный режим.
– А чувствует он себя как? – поинтересовался Гуров.
Дежурный пожал плечами:
– Нормально чувствует. Чего ему сделается? Все как на собаке заживает. Бугай здоровый. Правда, врач говорит, с ногой у него плохо. Вроде коленную чашечку ему на хрен отстрелили. Нужна, типа, сложная операция – иначе нога сгибаться не будет… А я так думаю, хорошо бы они у него обе сгибаться перестали – людям поспокойнее жилось бы!
– Это ты, капитан, наверное, правильно заметил, – сказал Гуров. – Но врачи, они по-другому думают. У них правило такое – даже последнего висельника сначала вылечи, а уж потом вешай!
Дежурный с сомнением пожал плечами, но из вежливости сказал только:
– Это да, у каждого свои правила…
Они вошли в палату. Голые белые стены, почти незаметные решетки на окнах. Заключенный номер двести семнадцать лежал на металлической кровати, прикрытый серым одеялом, и равнодушно смотрел в потолок. На вошедших он не прореагировал.
Гуров обернулся к дежурному:
– Ты, капитан, оставь нас пока одних, ладно? Нам по душам поговорить надо.
– Я вас пока запру тогда, – деловито сказал дежурный. – Все-таки особо опасный… Хоть и без ноги. А вы, в случае чего…
– Да не будет ничего, капитан, не беспокойся, – перебил его Гуров. – Это ж мой крестник в своем роде. Мои пули из него вытаскивали…
– А-а! – с уважением сказал капитан. – Тогда понятно!
Было неясно – слышал ли заключенный хоть слово. Он по-прежнему лежал, не шелохнувшись, уставив в потолок пустые глаза. Гуров оглядел его с головы до ног, а потом присел на край железной кровати.
Человек, лежавший под серым одеялом, несомненно когда-то был тем самым скуластым пареньком с фотографии, который призывал приятеля не забывать Калугу. У него даже следы юношеских прыщей на щеках до сих пор сохранились. Видно, в свое время он здорово от них натерпелся. Правда, теперь к ним добавились многочисленные мелкие шрамы и глубокие, как у старика, морщины, и все эти следы времени так перепутались, что, пожалуй, было уже и не разобрать, что к чему относится. И линия рта стала жестче. Не паренек был перед Гуровым, а матерый хищник.
«Как у классика сказано – а был ли мальчик? – подумал Гуров. – Пожалуй, еще откажется узнавать себя на фотографии. Не я, скажет, и точка… Скажет, что расплевался с молодостью раз и навсегда».
– Ну, здравствуй, Диман! – негромко сказал Гуров. – Ты уж извини, что я так фамильярно, но пока ты сам не представишься, мне придется называть тебя именно так. Не звать же тебя, в самом деле, «заключенный номер двести семнадцать»!
На собственное имя заключенный все-таки отреагировал – едва заметно дрогнули его веки. Но головы он так и не повернул.
