Исторический криминальный детектив. Компиляция. Книги 1-58 (СИ) - Шарапов Валерий

Про Ромины таланты и в этой игре рассказывали чудеса, но Санька, который с детства умел играть в пристенок, и очень даже хорошо, не особо верил. Сам он предпочитал свои умения скрывать из стратегических соображений: всегда приятно понимать, что за пазухой есть козырь-другой. Потому и без намеков Витьки постоянно возникали крамольные мысли: явиться на игру, попускать пузыри, сказаться лохом да и ободрать этого чертяку. Теплился этот соблазн в душе Саньки, согревал, но он одергивал себя. Несерьезно. Ненадежный это доход, да и нечестно. А если к тому же узнают – нотаций не оберешься, а то и по сусалам схлопочешь.

Но как же корм? Зерно? Бобовые, будь они неладны!

– На самом деле я не про игру, – сказал Витька, прочитав страдальческие Санькины мысли. – Я знаю, что он шабашит.

– В смысле?

– Так я про то и толкую. Он не только в палатке промышляет, но и калымит на стороне. Разговорились как-то за жизнь, он и спросил, нет ли еще пацана, чтобы был честный, крепкий и неболтливый. Пошли, а?

– Лавку треба подломить? Иль на стреме постоять? – хмуро спросил Санька.

– Кто о чем, а вшивый о бане, – огрызнулся Витька. – Сам пойди и спроси, если моему слову не веришь. Чего со мной, дураком, говорить?

Санька колебался. Конечно, не о воровстве речь, Витька завязал наглухо. Подзаработать, стало быть… Заманчиво. Только ведь надо знать – где и с кем сговариваться. Ведь шабашников со стороны нанимать не каждый решается, а те, что уже работают, к себе не всех пускают – и своя опаска имеется, и делиться неохота, и работы не всегда на всех хватает. Нарвешься на у́рок или пьяниц – те и прибить могут.

Но если Цукер имеет блат и Витьке предлагает подкалымить, сам приглашает – это другое дело. Маслов не тот человек, чтобы абы с кем водиться.

Абы с кем. Вот именно. Был еще один факт, который настраивал Приходько против Цукера: с ним водил дружбу Анчутка – и ручкались при встрече, и о чем-то перетирали нос к носу.

Сам Санька с Яшкой более не знался, и после достопамятной потасовки на школьном дворе тип этот забыл к ним дорогу, хотя Санька все-таки подозревал: где-то мутят они со Светкой. С сестрицей он пытался потолковать, и не раз – настораживали ее безропотность и показная покорность. Не к добру это.

Витька напомнил о себе:

– Чего набычился? Мыслишь, аж мозг скрипит? Я тебе еще раз предлагаю как другу – пошли бригадой, поработаем. Говорил с Цукером, он сказал: халтуры всегда много, рук не хватает, а у него на железке свои люди.

– Сам-то пробовал уже?

– И не раз.

– Хоть бы что сказал! – возмутился было Санька.

– Я и говорю, битый час толкую тебе, – заметил Витька. – Я ж не ты, и сам не жрамши сидеть не стану, и маме не дам. Была бы какая скотина у меня – и та бы не голодала.

– Но-но. Голодал ты больно, много знаешь.

– Голодал, как все, не в том дело.

– А в чем?

– В том, что ты со своими принципами мало что выиграешь.

– Ну а вляпаемся, Витька? – спросил Санька. – Забыл?

Маслов поежился, но уверенно возразил:

– Ничего я не забыл. Потому и все проверил заранее на себе и теперь тебе как другу спокойно говорю: дело чисто.

– Ты ж его не знаешь.

– Я и тебя раньше не знал. А этот – надежный, не бродяга. В библиотеку, кстати, ходит.

– Не гони.

– Ольгу спроси, коль мне не веришь.

– Так небось затем и ходит, клинья к ней подбивает, – буркнул Санька.

– С Колькой-то поподбиваешь, пожалуй. Нет, дело-то было, разбежался – да ему быстро разъяснили, что к чему. Теперь они с Ольгой дружат, о книгах толкуют, о поэзии всяческой, о прочем неясном.

Санька насторожился: а не от того ли Светка зачастила в библиотеку? Причем не берет книжки на дом, как нормальные люди, а сидит там читает. Уж не в этом ли соль, не новая ли симпатия? Ох, нелегкое это дело – присматривать за сестрами… От этой мысли бедный Приходько взбеленился: «Да ну и хрен с ней! Что я ей – сторож? Запирай ее не запирай, все равно свалит. Пусть хоть с кем мутит, лишь бы не с Яшкой».

– Если он такой весь из себя положительный, чего ж играет? – упрямился Приходько.

– Каждый трудящийся имеет право на отдых. Ты с голубями возишься, он играет. – Витька решительно поднялся: – В общем, я предложил, а ты как хочешь. Да – да, нет – нет. Жди, когда мамка еще мешок сухарей пришлет, якобы порченых.

Санька без звука проглотил укор. Бесспорно было лишь одно: очень нужны деньги. Голубям корм, тетке на хозяйство, мало ли.

«Ну чем плохо, если просто… пойти, разве, поговорить? Просто так прийти. А вдруг шанс, вдруг это то самое «лучшее», на что советовал надеяться голубятник? Маслов вон подтверждает – нормальный парень, дело иметь можно».

Голуби, милые, любимые, самые дорогие после тетки и сеструхи, смотрели умными глазами, розовым обведенными, и точно успокаивали: трын-трава, хозяин, что раньше времени помирать? Сложится что-то, мы же птички божии, прокормишь нас. Только бы чистоту соблюсти, белоснежность и крылышек наших, и души твоей.

– Дуры вы, дуры, – проворчал Санька, шмыгая носом и отворачиваясь, понимая, что вот-вот расплачется от тоски и бессилия, – ничего вы не понимаете.

Умный Витька молчал, отведя глаза, не желая смотреть на друга. Не стоит мешать Саньке, есть минуты такие, когда все самому надо решить. Все – и никто ж не поможет решение-то принять. Витька только и сделал, что сдавил легонько плечо друга, мол, тут я, даже не сомневайся – когда понадоблюсь. Оставил мешок с сухарями и ушел.

Санька остался мучиться.

2

Приехала из Киева Анька Мохова, по-прежнему черно– и востроглазая и уже не беспутная. Румяная, пополневшая на украинских хлебах, плывет лебедью, высоко неся красивую голову, и как будто Царица Тамара успела-таки передать ей это вот непонятное, что вызывает поклонение. А может, все проще: теперь она мама, а важнее этого человека никого нет на свете – поневоле собой возгордишься.

По приезде она тотчас отправилась к Пожарским. Встретились, обнялись, Аня передала для Оли коробку конфет:

– Киевские. Ну что, Коля, теперь картошечку-то не чистишь? И пирогов некому вам сготовить…

– Не надо, Аня, – попросил он, – и так тошно.

Выяснил, как дела у Моховых – оказалось, все путем. Муж Егор работает на каком-то производстве, заместитель начальника цеха. Моховская тетка Лия присматривает и за внученькой, и за племянником. Аньку выписали наследство принимать.

– Оказывается, Тамара меня как родную указала. Когда нотариус опись делал, всплыло кой-чего.

Аня замялась, но, взяв себя в руки, решилась:

– Колька, мне поговорить с тобой надо насчет того, когда ты тетеньку нашел.

– Чего со мной, не с ментами?

– И с ними в свое время. К ним у меня разговор особый.

Она совершенно очевидно соображала, как подступиться, и, размышляя, нещадно терла курносый нос, от чего он еще более порозовел.

– Пойдем перекурим.

Конечно, это была фигура речи, Анька и курить-то бросила. Просто нужно было поговорить без свидетелей.

– Была у Сорокина?

– Пока нет, не знаю, где искать. В отделении его нет, там Палыч главным. Помещение в казарме опечатано.

– Выселили его?

– Его отстранили. Потому и нечего ему делать теперь на площади, предоставленной как начальнику отделения.

– Что ж там, говорят, пусто?

– Наверное, казенная мебель осталась… – Она опять замолчала.

– Ань, давай не юли, – посоветовал парень. – Подозреваешь нечистое?

– Подозревать не подозреваю, но тут, понимаешь. Никак не могу поверить, чтобы она, такая смелая, и так…

– Струсить? Сдрейфить?

– Да как ни назови! Вот не верю – и все. Она стальная, пережила всякое, нам не то что не сдюжить. И вдруг в такое время, когда живи и радуйся, из любой беды можно выход найти – и в петлю? Не могла она.

Анька дернула за рукав, приблизила горячие сухие глаза:

– Коля, ты же был там, и ты смекалистый, все примечаешь. Ничего не показалось?