Фридрих Незнанский - Операция «Сострадание»
Неизвестно, что случилось бы с Альбиной, продолжи она продвигаться в том же направлении. Не исключено, что дочь суперобеспеченных по российским меркам родителей умерла бы от голода… Но, на ее счастье (как бы сомнительно это ни звучало в данном случае), Альбина Самарская набрела на другой способ изменения внешности. Пластическая операция — как она раньше не догадалась! Худоба плотно обтянула лицо кожей, заставив резче выступить очертания черепа и подчеркнув недостатки, о которых Альбина даже не подозревала. Чтобы расправиться с недостатками, она наметила себе целый ряд последовательных преобразований: сначала губы — потом веки — потом щеки — потом нос… Деньги родители отстегнули охотно, только чтобы дитя отвязалось: они как раз обсуждали, где надежней хранить сбережения, во вкладах или в недвижимости, и расходились во мнениях, доходя до рукоприкладства, — словом, им, как всегда, было не до Альбины. В деньгах недостатка не было, оставалось обойти такое препятствие, как психиатрическая консультация: оказывается, лиц с психическими отклонениями (в число их входит нервная анорексия, то бишь Альбинины проблемы с аппетитом) хирургам-пластикам оперировать нельзя. Но после того как часть «зелененьких» легла в карман белого халата психиатра, доступ к вожделенному операционному столу для Альбины был открыт.
Самое смешное — или страшное? — заключалось в том, что ей по-настоящему понравилась операция. Операция как процесс. Ей понравился наркоз: к ее носу и губам притиснули прозрачную маску, соединенную с черным тоннелем, и в этот тоннель, словно в тот, который ожидает нас после смерти, если верить живописцу Босху и реаниматологу Моуди, Альбину затянуло без остатка. Так приятно было странствовать без желаний и воспоминаний в темноте, где ей не нужно было ни красоты, ни вообще лица… Однако наркоз быстро кончился, а жизнь брала свое. С нетерпением, точно увешанной шариками елки в детстве, Альбина ждала момента снятия повязки после сеансов электрофореза, после рассасывания неизбежных синяков. Момента, когда она станет красивой и все вернется на те места, где оно и должно быть, ее станут любить родители, окружающие, ее полюбит тот единственный человек, которого она встретит, не может не встретить, ведь она сделала все, чтобы стать красивой…
Понятно, что пластическая операция, какой бы удачной она ни была, не в состоянии оправдать возлагаемых на нее ожиданий жаждущих идеальной, по их представлениям, внешности клиенток. Каких бы высот ни достиг в своем искусстве резчика по живому материалу пластический хирург, он вмешивается всего лишь в тело, но не в душу. А область любви располагается в душе… Альбина, конечно, не осталась довольна результатами вмешательства. Но, поскандалив, она решила, что ей нужна еще одна операция, чтобы исправить результаты предыдущей. Одним словом, она втянулась в пластические операции. Получив новое увлечение, Альбина воспрянула духом, повеселела. Она даже чуть-чуть пополнела, лишившись прежней болезненной худобы, и проблемы с желудочно-кишечным трактом у нее исчезли — стремление изменить свое лицо заняло место прежнего стремления к стройности.
Какая-то часть сознания Альбины все-таки понимала, что проблема заключается в ней, а не в ее лице, и уж подавно не в пластических хирургах, которые ее оперировали. Поэтому, запуская в Интернет грозные обвинения по адресу искалечивших ее хирургов, в том числе и Великанова, Альбина ни секунды не думала предпринимать против них реальные меры. Ей было достаточно дистанционного сочувствия посетительниц сайта — ее товарок по несчастью. Но счастья это принести ей, естественно, не могло…
Эту драматическую историю Веня Васин, отыскавший Альбину — уже не Самарскую, а Зеленину, — услышал из ее собственных уст. Альбина беседовала с молодым следователем не в роскошном загородном доме своих родителей, а в обычной московской квартире, на кухне со старомодной газовой колонкой и со следами протечек на потолке. Кстати, Веня почти не удивился, узрев воочию еще один вариант внешности Альбины, не сходный ни с одной из представленных на сайте фотографий. И, очевидно, последний — судя по счастью, которое излучали не только Альбинины глаза (а ведь у нее прекрасные глаза, как же он не заметил это по фотографиям!), но и все ее облаченное в скромный свитер и серую юбку существо.
— Ой, вы правы, — соглашалась Альбина, — надо бы убрать все, со мной связанное, с этого сайта, чтобы не смущать людей. Я бы и раньше это сделала, но как-то стыдно и неприятно прикасаться ко всему этому: какая же я раньше глупая была!
— Аленький, — заглянул на кухню взъерошенный плюгавенький тип в очках с толстыми выпуклыми стеклами, — Пашуля проснулся, требует, чтобы ты его покормила.
— Иду, Шурик, иду… Вот, Вениамин, познакомьтесь, — потянувшись, Альбина обняла очкастого за шею, — мой муж. Женился на мне, когда ему надоело липовые справки выписывать…
— Не обращайте внимания, Аля шутит! — улыбнулся очкарик. — Она совершила смелый поступок, позволив мне проанализировать ее детские страхи. Теперь, вместо того чтобы бесконечно себя кромсать, Аленька учится в медицинском институте. Тоже избрала своей профессией психотерапию. По окончании института собирается заняться проблемой нервной анорексии…
Под разглагольствование о неврозах, которых с ростом цивилизации становится все больше и больше, и под гуление младенца Пашули Веня Васин покинул эту квартиру. С разочарованием — потому что в Альбине он не нашел убийцы Великанова; но и с радостью — потому что подобные разочарования возвращают следователям утерянную веру в лучшие человеческие качества.
Предстояло пообщаться еще с Беллой Левицкой.
Дождавшись своих охранников, Марат Бабочкин, к тому времени уже переодетый из хирургического костюма в цивильный пиджак в тонкую полоску, свитер и брюки, накинул пальто и вышел из главного подъезда клиники, направляясь к своей машине. Автостоянка, где машины сотрудников и посетителей клиники могли быть вымыты и получить мелкий ремонт, была совсем недавно его гордостью; сейчас это не имело для него значения. Салон промерз; пока Марат Максимович включал зажигание, ЧОПовцы несгораемыми шкафами взгромождались один — на переднее, другой — на заднее сиденье. Как многие врачи, хронически утомленные общением с пациентами, Марат Бабочкин любил одиночество в нерабочие часы, он терпеть не мог рядом с собой присутствие посторонних людей, особенно таких вот дуболомов. А уж необходимость тащить их в свое уютное гнездо, в загородный дом, где он отдыхал душой и телом, избирательно допуская в свою подмосковную святыню даже членов семьи, равнялась катастрофе. Прискорбно! Но ничего не поделаешь: Марат Бабочкин платил за помощь частных детективов, и он ее получал.
Дуболомы, надо отдать им должное, оказались на редкость тактичными. Они не задавали вопросов, не сыпали комментариями, не навязывали себя, а превращались буквально в тени. Но они не были тенями. Они были людьми. Вооруженными людьми, которые должны противостоять другим вооруженным людям — и как скоро, известно одному Богу.
«Как это со мной случилось?» — задавал себе вопрос Марат Бабочкин, уставясь на зимнее шоссе, окруженное по обочинам пористыми снежными валами. Он любил ездить, любил мчаться вперед, и вождение автомобиля, которое для других было делом беспокойным, его, напротив, всегда заставляло приободриться и воспрянуть душой. Но сейчас любимое средство не действовало. Не действовало даже то, что он едет за город. Не отдыхать ведь — скрываться…
А все из-за Анатолия Великанова! Пластического хирурга номер один, как он себя открыто провозглашал, как его величала медицинская свита, сопровождавшая своего идола повсюду, даже на съемочную площадку. Вот уж будто Марат Бабочкин, тоже не последняя фигура в мире специалистов по пластической хирургии, не знал, кто у нас номер один! Он с ходу способен назвать имена двух-трех врачей, которые могут претендовать на этот титул с не меньшим, если не с большим основанием… То есть если Великанову хочется, пусть себя так называет на здоровье, его заслуги неоспоримы, и Марат без колебаний готов признать, что уступает ему. А все-таки есть в этом что-то неприятное. Неврачебное. Марата Бабочкина его дорогие учителя и наставники, в которых он и по сей день видит эталоны человеческой и медицинской совести, приучили думать, что для врача главное счастье — помогать пациенту. Самолюбие и честолюбие, жажда признания и регалий по сравнению с этим обязаны отступить. Когда врач волнуется из-за всяких блестящих побрякушек, ночами не спит из-за того, кто лучше, предпочитает спокойному сотрудничеству с коллегами вечное вздорное соперничество — в таком враче есть червоточина, и если он не постарается вовремя ее изжить, со временем внутри у него все сгниет.
