Фридрих Незнанский - Страшный зверь
Диагноз не отличался от подобных ему какими-то существенными подробностями: сердечно-сосудистая недостаточность. Оно и понятно, если иметь в виду, что так и не извлеченная пуля осталась в предсердной сумке. Завтра патологоанатом достанет ее, и можно будет идентифицировать. Другой ведь пули так и не нашли, хотя и пытались «перелопатить» весь двор.
Турецкий поинтересовался, где сейчас тело? Уже отправили вниз, Судаков лишь развел руками. Сказал, что ввиду особой важности события и требования прокуратуры, вскрытие произведут уже завтра, следовательно, послезавтра можно будет и забирать покойного. Решать, где хоронить, соответственно произвести необходимые действия, сам начальник госпиталя был готов оказать вдове посильную помощь со своей стороны. Валя слушала и отрешенно кивала. Между прочим, чтобы не везти тело в Москву, можно произвести захоронение и здесь, где фактически проживают его родственники. Судаков вопросительно посмотрел на Валю, а та так же отрешенно кивнула, соглашаясь. Ну, это уж ее дело, решил Александр Борисович. Где скажет, там и предадут земле. Но везти оцинкованный ящик в Москву, где у Геры, кроме собственной жены, кажется, нет уже никаких других родственников, дело хлопотное и не самое приятное. А тут хоть бывшая теща навестит могилку, все — память…
В общем так, решил для себя Александр Борисович, Вале здесь, в госпитале, больше делать нечего, придется заняться организацией похорон самому. Да и не пристало женщине бегать по всем задействованным в этом печальном процессе учреждениям, раздавая за скорость и обязательность исполнения взятки. А следователь прокуратуры — другой компот, как говорится, никуда они не денутся.
Все это он сказал Вале, возвращаясь вместе с нею домой, где, очевидно, спала еще ничего не ведавшая Ксения Александровна. Турецкий посмотрел на часы: двенадцатый, а думал, что уже скоро наступит утро. Может, и не спит.
Подъехав к подъезду, загнал машину двумя колесами на тротуар, как это обычно делают в Москве. Посмотрел машинально вперед и с удивлением обнаружил все так же стоящую машину, которая вызвала у него подозрения. Стоят! А может, не они? И стало неспокойно на душе: чего им надо, и кто конкретно? Московский следователь Турецкий? Так вот же он, подходите. Александр специально постоял у машины, пока Валя выбиралась из салона и медленно шла к двери. Только потом, полагая, что в полутьме вряд ли кто разберет, что это у него в руках, достал из салона тулуп с остальными деталями их «маскировочной» одежды, с которыми и догнал Валю, открыв перед ней дверь. Она послушно вошла.
Он, конечно, понимал, что сейчас у нее такой момент, когда лучше ничего не говорить, не трогать ее, не прикасаться к ней, дать пережить самой, если она на самом деле переживает, а не изображает из себя несчастную вдову. Впрочем, чтобы проверить это, достаточно подождать немного, и она сама бросится ему на шею в этом подъезде с его сумрачными светильниками. Нет, не бросилась, ну и слава богу.
Естественно, как бы она ни относилась в последнее время к Гере, он оставался ее мужем, с которым она, худо-бедно, прожила добрый десяток лет. И наверняка не самых худших в своей жизни. А «застарелая», скажем так, любовь к Саше особо за все прошедшие годы не проявлялась. Но, возможно, Валя в своем горестном положении хотела теперь выдать желаемое за действительное? Либо вспыхнуло прошлое, которое и не могло состояться в ином варианте. В любом случае, сейчас, на виду, что называется, у местной «общественности», никаких атак на «друга семьи» она предпринимать не станет, — неприлично. Ее доля на ближайшие дни — скорбеть по безвременной утрате. И, если захочет какой-то помощи, ей в этом благородном деле охотно помогут тот же Судаков и прочие, якобы чувствующие себя виноватыми перед ней.
Значит, надо ее просто предупредить об этом и заняться текущими делами. И в первую очередь, срочно связаться с Москвой, чтобы продиктовать в «Глорию» свои срочные вопросы. А, кроме того, так же срочно вызвать сюда, в город, Филиппа Агеева с Колей Щербаком. Они понадобятся в первую очередь, ибо за Турецким уже установлена, а будет теперь еще более жесткой, система слежения. Это означает, что в ближайшие дни заниматься оперативной работой он просто не сможет. Ни встречаться с кем бы то ни было, ни проводить допросы и беседы, ни искать новых свидетелей, а это нервотрепка не на один день.
Ну, и кроме всего прочего, возникли срочные вопросы к Максу, главному компьютерному богу агентства. И все должно быть проделано стремительно и тайно. А вот Александр Борисович с его непонятными «заморочками» на это время окажется открытой мишенью. Нет, убивать его не станут, но припугнуть постараются. Вот и пусть побегают, а он будет так конспирироваться, что этим «вшивым» провинциалам и не приснится. Поводит их за нос, чтобы озверели и стали «лепить» ошибки, которые со стороны и обнаружат такие опытные сыщики от военной разведки, как Филя и Коля, люди, в общем, внешне невидные, не яркие, зато не дай бог кому-то из «этих» встать у них на пути.
Вот из этих соображений он и позвонил, но не в «Глорию», где наверняка давно уже никого не было, а на мобильник Агеева. И Филипп понял с полуслова. Вылетят, сказал он, первым же утренним рейсом. Спросил насчет гостиницы, Турецкий посоветовал тот же «Орион», — так они будут рядом, и всегда смогут пересечься при нужде, не вызывая ни у кого подозрений. А о своих документах сыщики пусть сами подумают, им не впервой.
Пока они с Валей без лифта поднимались по лестнице, она слушала, о чем он говорит, и смотрела на него со смешанным чувством удивления и даже какого-то восторга, что ли. Она, по правде говоря, впервые наблюдала за работой сыщика, Гера никогда не посвящал ее в тайны своей служебной деятельности. И краткие пояснения Турецкого по телефону, его четкие задания относительно различных фигурантов, набор вопросов к Максу, говорили ей о том, что сейчас работает настоящий мастер, у которого нет времени на переживания, но зато имеется четкое понимание проблем и обстановки. Она словно бы нечаянно посвящалась им в «святая святых», что, в свою очередь, налагало и на нее особую ответственность. Ну да, конечно, какая там страсть, любовь, когда тут такие дела делаются! И Турецкому показалось, что он достиг своей цели: Валя не станет брать его за горло, ну, а дальше видно будет.
Потом он позвонил Ксении Александровне. Та отозвалась, но не сразу, узнала голос дочери на площадке и заторопилась открывать дверь. И с ходу начала повествовать, как старалась не бояться, а они… Тут она заметила следы невысохших слез на щеках дочери и, кажется, всполошилась, но не по тому поводу, по какому следовало бы. Она, возможно, решила, что Турецкий обидел Валю, и посмотрела на него, словно свысока и с гордым вызовом.
Но Александр не отреагировал, хотя внутренне усмехнулся, и сказал негромко:
— Мы из госпиталя. Гера умер.
Мама всплеснула руками и уставилась на дочь, ожидая, видимо, теперь ее бурной реакции. Но Валя спокойно ответила на незаданный вопрос:
— Если не возражаешь, будем хоронить здесь, возле папы. Я страшно устала, прости, мама. Саша, проводи меня…
«Вот оно, начинается… — подумал Турецкий, но повернул ее к себе и помог снять шубку. Кошелку с тулупом он бросил в прихожей на пол, под вешалкой. Потом взял Валю под руку и повел туда, куда она сама направила шаги.
В комнате, где она уже лежала, Валя остановилась у кровати, повернулась к нему, посмотрела и сказала тихо:
— Отвернись, пожалуйста… — И стала раздеваться. Легла в постель и позвала: — Мама, мы можем постелить Саше здесь? На раздвижном кресле… Ты прости, Саша, но это самое длинное лежбище у нас, все остальные тебе будут коротки. Вон то кресло, — она показала обнаженной рукой, и он отметил ее плавную красоту. Вот же, черт возьми! И уйти было бы теперь неловко, и оставаться… Может, все-таки в другой комнате? Но она недаром же сказала о кресле.
Вошла Ксения Александровна со стопкой постельного белья и начала молча и сосредоточенно раздвигать кресло с помощью Александра, а затем и застилать его. Надела наволочку на подушку. Равнодушным тоном обиженной служанки спросила, надо ли дать одеяло? В доме тепло.
Турецкий мрачно отказался. Ну, в самом деле, хоть кто-то же должен в трагическую минуту изображать горе! Или они, эти женщины, уже заранее обо всем между собой договорились? Похоже на то, но он-то в чем перед ними виноват? Сказать: «Девушки, вы чего делаете?» — в высшей степени глупо, раньше надо было думать. Хотя такого хода с их стороны он не предполагал, был уверен, что Валя окончательно успокоилась, — увы!..
Но потом, уже раздеваясь и глядя на затылок женщины с разбросанными по подушке густыми каштановыми волосами, которые пряно пахли, как помнил он, Александр с неожиданным спокойствием подумал о том, что если Валя на достигнутом не остановится, то… То что? Тогда только одно ему и оставалось.
