Елена Топильская - Белое, черное, алое…
Интересно, неужели следователь, который предъявлял обвинение Пруткину, всерьез полагал, что такой опытный вор сочтет сторожем человека, находящегося в доме, при наличии на участке специальной постройки, явно для обслуживающего персонала? Если бы Чвановы имели сторожа, вряд ли они делили бы с ним дом. Что, трудно поставить для него какую-нибудь койку во флигеле? Хотя у богатых свои причуды… А с другой стороны — человек признается, рассказывает и показывает на куртке, изъятой у него дома, следы крови, причем в пятнах смешение мужской и женской; а в печке у Пруткина лежит обломок ножика, который, по заключению экспертов, вполне мог быть орудием убийства. Не так уж мало, и если особо не задумываться, не искать сложное в простом, обвинение можно предъявить с чистой совестью.
Ну, поехали дальше. Хорошо, грабитель, испуганный появлением человека (наличие которого в доме он предвидел и которого не собирался убивать), пытается его как-то нейтрализовать. При этом они не сталкиваются лицом к лицу, от чего можно оторопеть; преступник выжидает за дверью, так, что вышедший из дома человек оказывается к нему спиной, это единственное положение, из которого возможно было нанесение Чванову удара ножом в спину. Не собирается убивать — и удар сзади в сердце, и никаких попыток просто вырубить, стукнув хоть по голове.
На трупе Чванова нет больше никаких повреждений, кроме ножевого ранения спины, никаких ссадин или гематом, — чистая работа. Не воровская.
Дальше: грабитель, убив человека, все же входит в дом. Допускаю, что входит, — надо же все-таки уйти не с пустыми руками. Он проходит через прихожую, где на вешалке висят очень дорогие предметы мужской, женской и детской одежды, минует коридор, в котором на тумбочке стоит японский двухкассетник (Было так темно, что он не заметил этих вещей? Надо было спрашивать у Пруткина, пока он показания давал, был ли у него с собой фонарик, история об этом умалчивает, а сейчас его уже спрашивать без толку), и направляется именно туда, откуда слышны человеческие голоса. Он входит в комнату, где находятся женщина и дети. Их не надо убивать для того, чтобы взять вещи; если показать им нож, они не окажут сопротивления; на лице у него маска, и узнать его никто не сможет; женщина вообще сидит спиной к нему. На стуле у входа в комнату лежит пухлый бумажник, а рядом с ним мобильный телефон. Но, по показаниям детей, преступник, не оглядываясь, сразу стал наносить удары их матери. Тогда почему он не убил детей и даже не пытался их ударить ножом?
Никаких вещей он не взял и после убийства Ольги Чвановой. Объяснит ли это Пруткин на осмотре с его участием, через два месяца после трагедии в доме Чвановых? Сейчас увидим. Я промотала в ускоренном темпе запись протокольной части — перечисление участников, разъяснение прав, упоминание используемых технических средств — и перешла к сути.
Вот он какой, воришка Пруткин, просидевший почти год по обвинению в двойном убийстве. Невысокий, худощавый, мрачный. Он пристегнут наручниками к конвоирующему милиционеру, рядом с которым кажется карликом. Вся группа по колено увязает в глубоком снегу, засыпавшем дачный поселок; канавы у забора под снегом уже не видно, да и облетевшие кусты тоже почти скрыты сугробами. Никакой провод уже не висит свободно над домом, и следов его нету.
— Я шел отсюда, от автобусной остановки, — хриплым голосом говорит Пруткин, показывая направление свободной рукой. — Вошел в калитку.
Значит, огибал «мерседес».
— Калитка была открыта? — спрашивает следователь. Хороший вопрос. Немного поколебавшись, Пруткин отвечает:
— Закрыта, но не на замок, я толкнул и вошел.
— Дальше! — приказывает следователь.
Пруткин безмолвно, увязая в снегу и высоко поднимая ноги, тащит за собой конвоира. Здесь ошибиться невозможно, путь только один, вот здесь два месяца назад лежал на земле провод.
— Говорите, — не выдерживает следователь, — рассказывайте, как вы шли, только смотрите в камеру.
— Я и так смотрю в камеру, — бормочет Пруткин. — Мы шли вот тут, здесь висел провод, я его задел головой, а потом наступил на него. Подойдя к дому, я его перерезал, а когда вышел мужчина, я испугался и ткнул его в спину, чтобы сбить с ног, а он упал как подкошенный, и я только потом осознал, что у меня в руке нож. Он не вставал, и я пошел в дом, чтобы взять вещи, а там были люди, меня хотели задержать, и я стал беспорядочно махать ножом, чтобы только отпустили, а потом убежал. Я же был под дурью, и некогда было соображать.
Я внимательно досмотрела до конца, как Пруткин входит в дом и показывает, где махал ножом, хотя это было уже непринципиально: если вошел в дом, идти можно только по коридору, он ведет прямо в комнату, где камин. Направо кухня, и из коридора видно, что это кухня. Если знать хотя бы то, что женщина убита в комнате, где камин, то не ошибешься.
Ну что ж, в принципе все, что рассказал и показал Пруткин, вполне укладывается в обстановку места происшествия, но и не содержит никаких крупиц информации, которые можно было бы счесть преступной осведомленностью, сказать, что вот это мог знать только преступник, и никто более.
— Куда вы дели маску? — спрашивал его следователь.
— Выбежав из дома, сорвал и сунул в карман.
— А потом?
— Не помню.
А я бы еще спросила, где он взял маску из женских колготок. У Пруткина-то ни жены, ни подружки, по крайней мере так в деле. А если в магазине купил, в сельском, — в тот момент это еще можно было попытаться проверить.
— А нож?
— Придя домой, сунул в печку.
— Почему в печку, почему не выбросили?
— Не знаю, я же сказал, под дурью был…
Но когда я увидела картину места происшествия, запечатленную на видеофонограмме, мне еще больше стало казаться, что преступник пришел убивать.
Какие там шмотки…
Причем, и это сильно подрывало возможную версию об убийстве Чванова конкурентами, — пришли убивать не только Чванова, но и его жену. Но вот ее-то за что? Все говорили в один голос, что Ольга Чванова была далека от бизнеса вообще и от каких-либо дел своего мужа в частности. Если причиной было какое-то имущество — тот же домик, который Чванов увел из-под носа «Царского» банка, существование Ольги ничего не осложняло, домик был собственностью фирмы и по наследству к жене Чванова не перешел бы. И в «Царском» об этом прекрасно знали.
Судя по имеющимся в деле показаниям, которые я помнила практически дословно, Ольга Чванова вообще была домашней клушей, в бизнес не совалась, никуда не выходила, за собой особо не следила, не ездила в бутики и фитнесс-клубы. Вплоть до того, что Чванов на банкеты и презентации вынужден был брать свою референтшу, — то ли стеснялся жены, то ли она сама отказывалась вести светскую жизнь. Другой бы, может, и был счастлив, что жена при детях и оставила его в покое, но все отмечали, что Чванов искренне это переживал, хотя и не делал особенности своей семейной жизни достоянием общественности. При этом референт Чванова, с которой он учился в одной группе в институте, на допросе обмолвилась, что до замужества и первое время после свадьбы Ольга Чванова была совсем не такой; тогда она как раз любила светскую жизнь, и новые платья, и непростые украшения. Ее мать умерла от сердечного заболевания, когда Ольга заканчивала школу; отец баловал Ольгу, как мог, — все эти бесконечные наряды, авторские работы известных ювелиров, каникулы в Испании придумывал он, пытаясь хоть как-то отвлечь дочь. Когда Ольга вышла за Чванова, эстафету с удовольствием принял муж. Она и в замужестве продолжала оставаться кокетливой, веселой любительницей хороших вещей и пристойных развлечений.
Отец Ольги дожил только до рождения первого внука, Эльдара, а когда Ольга рожала дочку, с ним случился инфаркт и — скоропостижная смерть. Алла Королькова, та самая референтша Чванова, дома у шефа, конечно, не бывала, но по слегка изменившемуся поведению Чванова, обрывкам телефонных разговоров и прочим мелочам стала замечать, что его семейная жизнь дала легкий крен. Королькова готова была поклясться, что сам Чванов был примерным семьянином, налево никогда не ходил — в этом она была абсолютно уверена, собственноручно составляя для него ежедневное деловое расписание; времени на какие-то амуры у него в принципе не оставалось. И каждую свободную минуту он звонил или мчался домой. Она это знала потому, что он всегда оставлял ей свои координаты, объяснял, где он будет, предупреждал, что, допустим, с трех до пяти он будет дома, поэтому отключит мобильный. Как-то он попросил: «Алла, найди мне…» — и осекся; а она потом на его рабочем столе случайно наткнулась на газету, сложенную на рекламном объявлении о лечении женского алкоголизма. За два года до убийства она по его поручению сняла, якобы для представительских нужд, номер в приличной гостинице, а потом случайно узнала, что три недели в этом номере жил сам Чванов. Конечно, расспрашивать она его не могла, — воспитана была хорошо (так она и ответила на вопрос следователя), а сам он не откровенничал.
