Елена Топильская - Записки сумасшедшего следователя
Обзор книги Елена Топильская - Записки сумасшедшего следователя
Елена Топильская
Записки сумасшедшего следователя
Елена Топильская - следователь, раскрутившая многие громкие дела, кандидат юридических наук, известная писательница и просто обаятельная молодая женщина - рассказывает о занимательных случаях из судебной практики и о громких уголовных делах, неоднократно становившихся объектами внимания средств массовой информации.
ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО СЛЕДОВАТЕЛЯ
На свете есть вещи, относительно которых
разумный человек мог бы пожелать остаться
в неведении.
Р. У. ЭмерсонПерефразируя Оруэлла, можно сказать, что все люди сумасшедшие, но некоторые более сумасшедшие, чем другие. Это следователи.
Кто такие следователи? Это люди, у которых мозги деформированы особым, следовательским образом.
Если кто-то из следователей едет в экспертную службу, для краткости всеми именуемую моргом, за заключениями экспертиз и оставляет коллегам записку о планирующейся поездке в морг, чтобы они могли передать и свои поручения, - не было случая, чтобы коллеги не поострили насчет белых тапочек, поездки в один конец и т. п.
Один из наших сотрудников, Вася Мокрелов, расследовал дело об убийстве безродного бомжа по фамилии Ленин. Поскольку родные у погибшего не отыскались, тело несколько месяцев хранилось в холодильнике морга, а следователю все было недосуг оформить документы на захоронение за счет государства. В связи с этим Васе регулярно звонили из морга и говорили: «Послушайте, Мокрелов, вы собираетесь хоронить Ленина?», на что Вася неизменно отвечал: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»
В разгар рабочего дня трезвый следователь Барбарисов на вопрос заглянувшего в дверь гражданина, где найти следователя Малинкину, спокойно отвечает: «Это я». - «Вы, должно быть, не расслышали, мне нужна следователь Малинкина». - «Это я, - подтверждает Барбарисов, - просто я в том году сделала операцию по изменению пола. Я транссексуал. Вы что-нибудь знаете о транссексуалах?» Гражданин не имеет более вопросов и спешит ретироваться из этого сумасшедшего дома.
Кстати, слова «транссексуал», «трансвестит» стали настолько популярными, что знакомы даже не блещущим эрудицией бандитам. Правда, они понимают, что эти слова относятся к сексуальной сфере, а воспроизвести их правильно не всегда могут. Я покатывалась со смеху, когда в тюрьме знакомила с материалами уголовного дела толстенького «тамбовского» бойца Костю Пузо. Открыв том дела на протоколе опознания его по фотографии, он долго разглядывал десять снимков, в числе которых был предъявлен потерпевшему и его портрет, и искренне комментировал: «Ух ты, какие бандитские рожи!» А потом: «О! Да это ж я!» Пролистав несколько страниц, он наткнулся на фотографию убитого, сделанную в тот момент, когда над трупом уже работал судебно-медицинский эксперт - то есть снял с трупа брюки и ввел в прямую кишку длинный градусник для измерения ректальной температуры. Видимо, Пузо решил, что это сам потерпевший, сняв штаны, оттягивается с градусником; некоторое время на его лице отражалась напряженная работа мысли, потом он наконец нашел слово: «А чего это он - транссемит, что ли?»
А измерение ректальной температуры с целью установления времени наступления смерти (температура в прямой кишке трупа понижается с определенной скоростью) может шокировать не только непосвященных. Мне рассказывали, как молоденький опер, еще не нюхавший пороху (то есть не видевший криминального трупа), пришел на место разбойного убийства старушки в разгар событий, когда эксперт уже вовсю бьш занят осмотром трупа и ввел в прямую кишку градусник. Неофит вошел и ахнул: «Сволочи, садисты! Ну взяли серебряные ложки, ну задушили старушку, и все бы! Зачем же еще и глумиться - градусник в попу засовывать?!»
Поэтому не понимаю обывателей, которых хлебом не корми, а дай полюбоваться на труп. Среди следователей я не знаю человека, который испытывал бы удовольствие от вида гнилого трупа или с наслаждением рассматривал и описывал страшные раны на теле еще недавно живого человека. Это наша работа, и мы должны выполнять ее добросовестно, но никто меня не заставит в свободное время, увидев на улице труп, часами стоять возле него и глазеть. А сколько раз я проводила осмотры трупов, длившиеся по нескольку часов, под пристальными взглядами домохозяек в фартучках, не упускавших ни малейшей детали осмотра. Как ни огораживай место происшествия, от любопытных не спасешься.
Когда в речке Волковке всплыл труп, все учреждения, расположенные в радиусе километра, прекратили работу, сотрудники этих учреждений дружным строем вышли на набережную, и их было не разогнать никакими силами, вплоть до милиционеров с мегафонами, до конца осмотра. Но это еще что: по мосту, под которым как раз застрял труп, в это время ехала машина. На мосту она остановилась, из нее вышла женщина с ребенком на руках и, свесившись через перила, стала пожирать глазами труп.
На широкой питерской улице я осматривала тело убитого бандита, и ключевым вопросом был вопрос о наличии слепых огнестрельных ранений, что позволило бы не искать пулю на проезжей части, а извлечь ее при вскрытии. Я присела на корточки у тела и стала сопоставлять входные и выходные отверстия. Думая, что общаюсь с экспертом, радостно сообщила ему, что, похоже, из трех ран только две сквозные, а в ответ услышала старческий голос: «Да что вы?» Подняв голову, я увидела бабушку - божий одуванчик, которая только что носом не водила по тем ранам, на которые я указывала.
Странно устроена следовательская психика: в обычной жизни я могу упасть в обморок от вида крови из пальца, со страхом смотрю «ужастики». На месте происшествия я спокойно воспринимаю любые ужасы как рабочую обстановку; удовольствия, конечно, не испытываю, но и в истерику не впадаю. Вид трупа в луже крови переношу спокойно; а вот от вида крови живого человека мне может стать дурно.
Как-то я работала в отделении милиции по заявлению о покушении на изнасилование во время совместного распития водки, подозреваемым был пожилой мужчина, с юмором отрицавший свою вину: «У меня, - говорил он, - полуавтомат, а не половой член». - «Как это?» - не поняла я. «Рукой поднимешь - сам опустится»,- охотно пояснил он. В разгар нашей познавательной беседы в кабинет вбежал начальник уголовного розыска, возбужденно призывая меня немедленно броситься на место убийства. По дороге он рассказал, что в дежурную часть отделения милиции пришел мужчина в окровавленном пальто и сказал, что только что ударил жену ножом под лопатку. Я с удовольствием прервала допрос и понеслась туда, поскольку меня очень привлекала перспектива прибыть на место происшествия раньше «скорой помощи» и постовых, еще до того, как затоптаны все следы, а кроме того, у насильника с «полуавтоматом» судебной перспективы явно не просматривалось.
Оказалось, однако, что злодей не убил жену. Он действительно ударил ее ножом и пошел сдаваться, а жена пришла в себя, вызвала по телефону «скорую помощь», ей велели ни в коем случае не вытаскивать нож из раны, чтобы не открылось кровотечение, и она с ножом в спине собрала себе котомку вещей в больницу и стала терпеливо ждать врачей. Мы с медиками прибыли одновременно, вошли в квартиру, и «неотложный» доктор ловко извлек у потерпевшей из раны нож. Она, потеряв сознание, упала на диван, а я - на пол рядом, так на меня подействовал вид живой крови. При этом за моими плечами было уже не меньше полета осмотров самых ужасных трупов - гнилых, изуродованных, и всегда я держалась достойно. В итоге врач «скорой помощи» оказывал помощь пострадавшей, а судебный медик - мне.
Эта моя особенность всегда была предметом насмешек коллег. Как они забавлялись по поводу загадочности женской натуры, когда мы спокойно осмотрели раздувшийся гнилой труп, издававший мерзостный запах и непередаваемые звуки при переворачивании, а потом вышли во двор, и на меня упала гусеница. Я чуть было сама не превратилась в труп.
Когда пресловутый Иртышев совершил свое последнее зверское преступление - в углу парадной вытащил весь кишечник у маленького мальчишки, участковый, нашедший эти брошенные кишки, не удержался от тошноты. Когда об этом преступлении стало известно в городе, моя подруга сказала, что я должна принять это дело к производству и найти маньяка. Я ужаснулась: «Ты что! У меня же сын - ровесник потерпевшего, мне нехорошо даже когда я читаю об этом в газетах; я не смогу расследовать это дело». - «Сможешь», - сказала она. И точно, стоило мне принять дело к производству, я сразу абстрагировалась от обычного человеческого восприятия всего этого ужаса.
У Виктории Токаревой есть рассказ «Скажи мне что-нибудь на твоем языке», где героиня узнает, что очень красивая женщина работает лаборанткой в поликлинике, принимает анализы - кровь, мочу, и поражается: «Лиля имеет дело с мочой?!» А ее муж, доктор, отвечает: «Ну и что? На это надо смотреть как на материал». Самое интересное, что когда я перечитываю свое обвинительное заключение по делу Иртышева, изобилующее кровавыми подробностями надругательств над детьми, я воспринимаю текст хладнокровно, как систему доказательств вины со ссылками на экспертные заключения. Однако совсем недавно один уважаемый мною журналист принес мне статью, написанную им по материалам дела Иртышева, с выдержками из моего же собственного обвинительного заключения, и я читала, содрогаясь.
