Татьяна Степанова - Black & Red
– Ненавижу спорт. И вообще у меня нет на это времени. Я работаю допоздна. Сегодня вот еле время выкроил, чтобы к вам приехать, – Жуковский поморщился. – А в выходные семья. Дочери в школу скоро, надо готовиться, потом теща, у нее вечно какие-то планы, вечно какие-то идиотские прожекты… Они все с женой прожектируют, а я должен выполнять, их прихоти выполнять!
– А вот Евгений, – Деметриос кивнул в сторону Ермакова, – по-моему, не имеет ничего против того, чтобы проявлять снисходительность к желаниям жены. – Деметриос вспомнил сцену в Британском музее. – Я прав, Женя?
Ермаков только пожал плечами. Его лицо выражало скуку. Ну, конечно, с этой девицей Петровской ему было на-а-амного веселее.
– Налаженный бизнес, любимое дело, семья – кажется, все, что нужно для счастья, – Деметриос снова обратился к Гаю. – И вместе с тем есть некая заноза, которая мешает это счастье испытывать в полной мере.
– Что-то вы уж слишком много для счастья перечислили, – усмехнулся Гай. – Я один раз был счастлив по-настоящему, когда… в общем, мы с пацанами в гараже мопед собрали, и он завелся. Мне лет двенадцать было, может, даже меньше тогда.
– А что мешало и мешает вам испытывать то, «настоящее»? – быстро спросил Деметриос. – Зависть?
– Только не зависть.
– Неудовлетворенность, страх?
Гай поднялся с кресла. Он был самый высокий из них. Отошел к окну.
– Я ничего не боюсь, – сказал он. – Просто иногда у меня такое ощущение, что я могу… в общем, я могу причинить кому-то вред… ненамеренно… а может, и нарочно.
– И это вам мешает быть счастливым?
– Жить мне это мешает. Я не… Одним словом, я знаю, я чувствую, со мной иногда что-то не так. – Гай повернулся.
– Ну а в чем это выражается-то? – тихо, как-то даже скрипуче спросил Жуковский. – Вы, конечно, извините меня.
– Да мы все тут в одной лодке, – сказал Ермаков.
– Выражается в чем… Я сам понять не могу, – Гай вздохнул. – Почему, например, меня панически боятся животные?
– Какие именно животные? – уточнил Деметриос.
– Да всякие. Собаки, например… Выть начинают. Потом лошади. Я к одному знакомому как-то приехал – у него дом загородный, ну и двух лошадей он держит, повел меня – показывать. А они… одна на дыбы, храпит, вторая бить задом начала, когда ее ко мне подвести пытались. Прямо взбесилась от страха.
– Животные чувствуют, – сказал Жуковский.
– Чувствуют что?
– Кто их разберет, у них же не спросишь.
– Такое отношение животных было и в вашем детстве или только тогда, когда вы стали взрослым? – спросил Гая Деметриос.
– Всегда.
– А вы не пытались выяснить у ваших родителей? – подал голос Ермаков.
Гай подошел к нему вплотную.
– Вы по какой причине тут с нами?
– По той же, что и вы. Что-то не так в датском королевстве.
– У родителей интересовались – у папы с мамой?
– Поздно интересоваться.
– Вот и мне поздно. Моя мать пыталась меня убить, когда я был ребенком. Дважды пыталась.
Ермаков тоже встал, он выглядел растерянным.
– Простите… слушай, прости меня, я не хотел, я…
– Тихо, тихо, – вмешался Деметриос, потому что своими неуклюжими извинениями Ермаков мог только все испортить… уже испортил. – Вы правильно заметили, мы тут все в одной лодке. И все вместе пытаемся понять – самих себя с посторонней помощью. Гай, продолжайте, пожалуйста.
– А что продолжать? Она пыталась задушить, прикончить меня. Из-за этого очутилась в сумасшедшем доме. Мне, конечно, сначала не говорили, но потом я узнал все, нашлись добрые люди, рассказали. И еще я узнал, что я родился на охоте. То есть во время охоты. В лесу.
– Вы видитесь с матерью?
– Я навещаю ее иногда. Она… порой она делает вид, что меня не узнает. А раньше, когда я был мальчишкой, всегда орала… орала как бешеная.
– Моя мать тоже меня не любила. И отец, – сказал Жуковский. – Я был младший, обычно младшие в семье любимцы. Но у нас все было наоборот. Мой старший брат – он получал все. Он был вундеркинд, и они вечно в рот ему смотрели, а я… я был – так себе, самый обычный. Серая посредственность.
– А я в детстве всегда хотел иметь старшего брата, – усмехнулся Ермаков.
Деметриос наблюдал за НИМИ. Вот ведь взрослые молодые мужики. Современные вполне, женатые, отцы семейств – по крайней мере Жуковский, да и этот Ермаков, молодожен, наверняка сподобится в ближайшем будущем. А произнося слова «мать», «отец», «брат», как будто снова превращаются в подростков. Даже интонация у них меняется. КОРНИ ВСЕГО, видимо, где-то там, очень глубоко, в их детстве. Оно было разным у них, но для всех троих стало ПЕРВОПРИЧИНОЙ. Или он, как специалист, ничего не понимает в своей профессии.
– Моим братом все гордились – родители, школа, потом в университете, в комитете комсомола. И меня заставляли, чтобы я гордился, – Жуковский закрыл глаза. – А я просто хотел, чтобы они все оставили меня в покое.
«Он желает покоя и вместе с тем прилюдно может закатить скандал-демонстрацию с разрушением облицовочного камня в вестибюле фирмы», – подумал Деметриос.
– Покой – это важно для вас? – спросил он Жуковского.
– Да.
– Но есть фактор, который этот покой, эту гармонию нарушает?
Жуковский молчал.
– Помните, вы рассказывали о вашем детстве, о том, как жили на даче под Москвой. Вместе с родителями, с вашим братом. Там это ощущение покоя было?
– Я был мал, мне было всего десять лет.
«Ну вот, возможно, сейчас мы снова поговорим о БАРАБАНЩИКЕ, – подумал Деметриос. – Интересно, я должен объяснять этим двоим, что „Судьба барабанщика“ – это такая повесть Аркадия Гайдара, которую читали все советские дети когда-то. Они моложе Жуковского, могут этого и не знать. Хотя не факт, что Жуковский вспомнит при них своего Барабанщика. Например, Гай не захотел ведь при НИХ упоминать о своем изощренном, каком-то совершенно нечеловеческом чувстве обоняния. А ведь это для него один из главных тревожных, бередящих душу факторов. А Ермаков почти все время молчит. Не намерен раскрываться. Начать задавать ему вопросы? Но сейчас, кажется, это ничего не даст. А ведь я устроил этот сеанс во многом ради того, чтобы в первую очередь познакомиться с его „я“ поближе. То, что говорят эти двое, я уже слышал, и не раз… Это как старая шарманка. Одна и та же мелодия, а прогресса, движения вперед никакого пока».
– Там, на даче в то лето, когда вам было десять. Может, хотите рассказать нам об этом? – Деметриос мягко «направлял» Жуковского. – Рядом, кажется, был сад?
– Через забор, там дача давно сгорела, сад был заброшенный, ничейный.
Гай повернулся к Жуковскому. На его лицо легла тень.
– И дачные пацаны на этой ничейной территории выясняли отношения, так? – спросил Деметриос. – Вы говорили, ваш старший брат Алексей за вас заступался, дрался и побеждал. А вы тоже участвовали в драке?
– Нет. Я потом в сад часто бегал. Прятался там от всех.
– А книжка?
– Какая книжка?
– Та, что брат вам дал, советую всем прочесть: «Судьба барабанщика» – вы ее там, в саду, читали?
– Нет, я ее дома читал на террасе.
– Детская повесть Аркадия Гайдара, очень талантливое произведение, – пояснил Деметриос пациентам. – Вы знаете содержание?
Гай кивнул. Ермаков пожал плечами, потом усмехнулся. Детские книжки? До чего мы докатились, товарищи…
– Там школьник, пионер, оказался в трудных жизненных обстоятельствах, но ведет себя как и полагается советскому пионеру – вполне геройски, – Деметриос усмехнулся. – Борется со шпионами, в одиночку пытается этих шпионов задержать. Один из шпионов, врагов – его дядя, то есть родственник… Мальчик – он называет себя Барабанщиком – не прячется, смело поднимается во весь рост и… Он стреляет в них и убивает одного. А потом его тяжело ранят самого.
Жуковский выпрямился в кресле, ослабил свой дорогой галстук, расстегнул ворот белой сорочки.
– Эффектный конец, хотя, на мой взгляд, не стоило бы делать из ребенка убийцу, – Деметриос вздохнул. – Я как психолог не рекомендовал бы. Но книга была написана, кажется, в тридцать девятом году, тогда критерии были, сами понимаете, какие. Владимир, когда вы читали книгу в детстве, вам нравился этот эпизод с выстрелом?
– Да.
– Вы перечитывали? Может, еще какой-то эпизод?
– Когда он… Барабанщик находит пистолет. «Браунинг» с выщербленной рукояткой и патронами. Их было шесть. Их всегда там, в книге, было шесть, седьмого не хватало, он был использован.
– Оружие… Скажите, а у вас в доме было оружие? Может быть, у вашего отца?
– Нет, ничего у нас не было. Но я всегда хотел… я хотел иметь…
– Оружие? – переспросил Деметриос.
– Пистолет. «Браунинг». Все, достаточно, – вдруг резко оборвал Жуковский. – Я не хочу об этом говорить. Слышите? Я не позволю. Я не желаю обсуждать ЭТО.
На лбу его выступила испарина. Он неловким жестом сорвал и так уже ослабленный галстук и, скомкав, сунул его в карман пиджака.
