Луиза Пенни - Убийственно тихая жизнь
– Возможно, ее потребность всегда быть правой смягчится ее любопытством.
«А возможно, скорпион потеряет свое жало», – подумал Бовуар.
– Старший инспектор!
Они повернулись и увидели, что Клара Морроу бежит к ним под дождем, а ее муж Питер, сражаясь с зонтиком, пытается не отстать от жены.
– Старший инспектор, мне пришла в голову одна странная мысль.
– Ага, после еды мозги лучше работают, – улыбнулся Гамаш.
– Мысль так себе, но кто знает. Меня поразило необычное совпадение, и я подумала, что вы должны знать. Я говорю о Джейн как о художнике.
– Ну, не думаю, что это чего-то стоит, – мрачно сказал промокший Питер.
Клара метнула в него удивленный взор, не ускользнувший от внимания Гамаша.
– Дело в том, что Джейн рисовала всю жизнь, но никому не показывала свои работы.
– Разве это так уж странно? – спросил Бовуар. – Многие художники и писатели хранят свои работы под спудом. Об этом все время пишут. А после их смерти эти работы находят и выручают за них целые состояния.
– Да, но тут другой случай. На прошлой неделе Джейн решила представить свою картину на выставке в Уильямсбурге. Она решила это в пятницу утром, а жюри принимало работу в пятницу днем. Ее картина была принята.
– Картину приняли, а ее убили, – пробормотал Бовуар. – Странно.
– Если уж речь зашла о странностях, то верно ли, что мисс Нил никого не приглашала в свою гостиную?
– Это верно, – сказал Питер. – Мы к этому так привыкли, что не находили здесь ничего необычного. Это как хромота или хронический кашель. Небольшое отклонение, которое становится нормой.
– Но почему она никого не приглашала?
– Я не знаю, – в замешательстве призналась Клара. – Как сказал Питер, я к этому так привыкла, что мне ее поведение не казалось странным.
– И вы никогда не спрашивали?
– У Джейн? Кажется, спрашивали в самом начале, когда приехали. А может, спрашивали у Тиммер и Рут, но ответа мы точно никакого не получили. Похоже, никто не знает. Габри думает, что у нее оранжевый ворсистый ковер и порнография.
Гамаш рассмеялся:
– А вы что думаете?
– Я не знаю.
Наступило молчание. Гамаш задумался об этой женщине, которая предпочитала так долго жить с таким множеством тайн, а потом решила расстаться с ними. И поэтому умерла? Вот это-то и был главный вопрос.
Нотариус Норман Стикли встал из-за стола и приветственно кивнул, затем опустился в кресло, не предложив сесть трем полицейским. Он надел большие круглые очки и, глядя в бумаги, разразился речью:
– Это завещание было составлено десять лет назад, и тут все очень просто. После вычета нескольких незначительных даров все имущество переходит к ее племяннице, Йоланде Мари Фонтейн, или ее сыну. Наследство включает дом в Трех Соснах и все его содержимое, а к этому все денежные средства, которые останутся после вручения даров и затрат на похороны и оплаты всех прочих счетов за расходы, которые понесут душеприказчики. И за вычетом, конечно, налогов.
– А кто назван душеприказчиками? – спросил Гамаш, спокойно приняв удар, нанесенный следствию, хотя и выругавшись про себя.
Он чувствовал: что-то здесь не так. «Может быть, это твоя гордыня, – подумал он. – Ты слишком упрям и не хочешь признать, что ошибался и эта пожилая женщина вполне естественно оставила дом своей единственной родственнице».
– Рут Зардо, урожденная Кемп, и Констанс Хадли, урожденная Пост, известная, насколько я знаю, как Тиммер.
Эти имена взволновали Гамаша, хотя он и не понял, по какой причине. Может быть, дело в самих людях. В том, что покойная выбрала их. В чем же еще?
– А других завещаний она у вас не оставляла? – спросил Бовуар.
– Оставляла. Было завещание за пять лет до этого.
– У вас есть его копия?
– Нет. Неужели вы думаете, у меня есть место, чтобы хранить старые документы?
– А вы не помните, что там было? – спросил Бовуар, предполагая услышать еще один ответ в таком же духе.
– Неужели вы…
Но Гамаш прервал его.
– Если вы не помните точных условий, то, может, вспомните в общих чертах, почему она решила изменить завещание пять лет спустя? – спросил он самым дружелюбным и рассудительным тоном, на какой был способен.
– Многие люди меняют завещания каждые несколько лет, – сказал Стикли, и Гамаш начал думать, что такой немного капризный тон – это манера общения нотариуса. – И мы сами рекомендуем, чтобы клиенты делали это каждые два или пять лет. Но конечно, – добавил Стикли, словно предупреждая обвинение, – не ради нотариального сбора, а потому, что жизненная ситуация склонна меняться. Рождаются дети, внуки, супруги умирают, разводятся.
– Большой поток жизни, – вставил Гамаш, чтобы пресечь этот поток.
– Вот именно.
– И тем не менее, мистер Стикли, ее последнее завещание составлено десять лет назад. Почему? Думаю, мы можем предположить, что она составила это завещание, поскольку прежнее стало недействительным. Но, – Гамаш наклонился и постучал пальцем по длинному тонкому документу, лежащему перед нотариусом, – и это завещание тоже устарело. Вы уверены, что оно последнее?
– Конечно последнее. Люди заняты своими делами, а завещание не является приоритетом. Составление завещания – занятие неприятное. Есть масса причин, по которым люди откладывают это на потом.
– А что, если она обратилась к другому нотариусу?
– Это невозможно. И я возражаю против таких домыслов.
– Почему вы думаете, что это невозможно? – не отступал Гамаш. – Она что, должна была непременно известить вас?
– Я просто знаю. Город у нас маленький, и мне стало бы известно.
Point finale[33].
Когда они уходили с копией завещания, Гамаш обратился к Николь:
– И все же я не убежден насчет этого завещания. Я хочу, чтобы вы сделали кое-что.
– Да, сэр, – сказала она, сразу же насторожившись.
– Выясните, последний ли это вариант. Сможете это сделать?
– Absolument[34].
Николь была на седьмом небе.
– Есть тут кто? – громко спросил Гамаш, просовывая голову в дверь Уильямсбургской художественной выставки.
После посещения нотариуса они прошли к галерее – прекрасно сохранившемуся и отреставрированному зданию бывшей почты. Огромные окна пропускали всю ту малость света, какую предлагали небеса, и этот серый свет падал на узкие потертые деревянные полы, налипал на девственно-белые стены небольшой открытой комнаты, придавая ей чуть ли не призрачное сияние.
– Bonjour, – снова проговорил Гамаш.
В центре комнаты стояла старая пузатая печка. Она была прекрасна. Простая, прямая, никакого изящества, просто большая черная печка, которая вот уже сотню лет противостояла канадским холодам. Николь нашла выключатель и щелкнула им. На стенах висели громадные абстрактные холсты. Это удивило Гамаша. Он ожидал увидеть милые сельские акварельки, романтические и пользующиеся спросом. А вместо этого оказался в окружении ярких полос и сфер высотой в десять футов. От них исходило впечатление молодости, энергии, силы.
– Добрый день.
Николь вздрогнула, а Гамаш повернулся и увидел идущую к ним Клару. На выбившейся пряди волос у нее висела заколка в виде уточки, готовой к последнему полету.
– Какая неожиданность, – сказала она, улыбаясь. – После нашего разговора о Джейн я решила приехать и еще раз посмотреть ее картину, тихо посидеть перед ней. Словно бы посидеть с ее душой.
Николь закатила глаза и застонала. Бовуар вздрогнул от этого и задумался, не был ли он таким же омерзительным и упертым, когда шеф говорил ему о своих чувствах и интуиции.
– И этот запах… – Клара глубоко, чувственно вдохнула воздух, не обращая внимания на Николь. – Каждый художник реагирует на этот запах. Сердце начинает биться чаще. Это все равно как приехать к бабушке и почувствовать запах печенья с шоколадной крошкой. Для нас это – сочетание лака, масляной краски и фиксатора. Даже у акриловых красок свой запах, если у вас хороший нюх. У вас, наверное, тоже есть свои запахи, на которые полицейские реагируют профессионально.
– Да-да, – со смехом сказал Гамаш, вспоминая вчерашнее утро. – Когда агент Николь заехала за мной, она привезла кофе из «Тима Хортона». Четверной. От него мое сердце пускается вскачь. – Он приложил руку к груди и задержал там. – Этот запах полностью и исключительно связан с расследованием. Я могу пойти в концертный зал, но если почувствую там запах четверного из «Тима Хортона», то начну искать труп на полу.
Клара рассмеялась:
– Если вы любите рисунки мелом, то вам понравится работа Джейн. Я рада, что вы заехали ее посмотреть.
– Это оно? – Гамаш обвел взглядом яркие абстрактные полотна.
– Ничего похожего. Это совсем другой художник. Их выставка заканчивается на этой неделе, и тогда мы вывесим наши экспонаты. Выставка откроется дней через десять. Не в эту пятницу, а в следующую.
– И через две недели предполагается вернисаж?
