Фридрих Незнанский - Никто не хотел убивать
Судя по всему, спешила в свой фитнес-клуб, которому, по признанию Шумилова, отдавала львиную часть свободного времени. А свободного времени у нее было едва ли не на целые сутки.
Проводив новенькую иномарку глазами, Ирина Генриховна, как следователь на допросе, ощупала глазами притихших мужчин и, уничтожающе пробормотав «Идиоты! Кобели несчастные!», кивком показала на дверцу машины.
Шумилов-старший уже ждал гостей в просторной, ярко освещенной прихожей. Видимо, не очень-то расположенный к «светскому» разговору, что сразу же бросалось в глаза, он пожал мужчинам руки, кивнул Ирине Генриховне и видимо чисто автоматически предложил:
– Кофе? Коньяк?
Не очень-то рассчитывавшего на более теплую встречу, Голованова все же передернуло от той откровенной неприязни, которая разила от отца Игната, и он, стараясь не переключаться на хозяина квартиры, негромко произнес:
– Благодарю. Но сначала хотелось бы...
– Посмотреть комнату Игната, – вклинился Турецкий, видимо опасаясь спецназовской «дипломатичности» Голованова, которая в одночасье могла бы испортить ночной разговор с Шумиловым, с таким трудом давшийся и ему самому, и Шумилову, но главное – Ирине.
– Да, конечно, – кивком головы подтвердила Ирина Генриховна. – Сначала дело, а потом уж и кофейку можно будет выпить.
– В таком случае, прошу! – угрюмо произнес Шумилов и отступил на шаг в сторону, пропуская «гостей» в комнату сына, дверь которой была приоткрыта.
– Он что, я имею в виду Игната, никогда не закрывает свою комнату? – спросил Голованов, с порога рассматривая просторную, светлую комнату, которая, видимо, когда-то была «детской», а затем превратилась в берлогу взрослеющего парня.
– А зачем ему ее от нас закрывать, если он знает, что ни я, ни тем более Зоя в его комнату не войдем без спроса!
Теперь уже в его голосе звучала откровенная неприязнь к человеку, который будет рыться в личных вещах ЕГО СЫНА, все это было страшно неприятно, однако Голованов и это постарался пропустить мимо ушей. Хотя... хотя так бы хотелось послать этого надутого индюка куда-нибудь подальше, хлопнуть дверью, а потом высказать все Турецкому: и о нем самом, любимом, и о его дружке Шумилове, которому его «Клюква» застила глаза.
– Ну-у, а убирает-то кто в его комнате? – как можно спокойнее спросил Голованов.
– С тех пор как я развелся с Леной, то есть с его матерью, он сам и убирает.
– Что ж, похвально, – резонно заметил Голованов, проходя в комнату.
Красивый, сработанный под красное дерево книжный шкаф, полки которого были забиты как классикой, так и современной литературой, диван-кровать, прикрытая небрежно брошенным на нее китайским покрывалом, рабочий стол и компьютерный уголок, также сработанные под красное дерево, телевизор с плоским экраном, небольшой бельевой шкаф и довольно симпатичный журнальный столик с двумя креслами из красной кожи.
Комната дышала комфортом, и чувствовалось, что ее хозяин любит оставаться в ней один.
Голованов вопросительно покосился на Турецкого, как бы прося его о помощи в предстоящей процедуре, однако Александр Борисович, видимо чувствуя какую-то неловкость от присутствия Шумилова, даже глаза отвел, уходя от прямого взгляда Голованова, и Голованову стоило сил, чтобы не выругаться матом.
Однако на помощь ему тут же пришла Ирина Генриховна.
– Дима, так ты позволишь нам?..
Она не договорила и повела рукой в сторону двухтумбового стола, заваленного учебниками и тетрадями, книгами по химии, по которым, судя по всему, Игнат готовил себя к Сорбонне, и еще какой-то дополнительной литературой.
– На то вы и здесь, но... Но это уже без меня! Да и кофе надо приготовить.
Он круто повернулся, чтобы уйти, но его остановил голос Голованова:
– А вот этого демарша, господин Шумилов, делать не надо! И если вас коробит мое присутствие, то уж лучше я уйду.
Видимо не ожидавший ничего подобного, Шумилов как-то сразу обмяк, на его лице отобразилось смятение.
– Зачем вы так?.. Я же... я же сам пригласил вас...
– В таком случае присядьте, пожалуйста, в кресло!
Это был последний всплеск Шумилова, и он послушно опустился в кресло.
Голованов между тем прошел к столу, дернул на себя за ручки один ящичек, второй, третий... и когда не поддался рывку самый нижний ящик правой тумбы, он удовлетворенно хмыкнул и опустился на колени, прощупывая углы ящика.
К нему подалась было Ирина Генриховна, однако Турецкий остановил ее движением руки, и в комнате зависла напряженная, почти гробовая тишина.
Голованов между тем запустил руку в пространственную пустоту между днищем ящика и полом, какое-то время проводил там какие-то манипуляции и удовлетворенно крякнул, поднимаясь с колен.
Потянул на себя ручку ящика, и когда он выдвинулся наполовину, повернулся лицом к Шумилову, на которого больно было в этот момент смотреть. Был он бледный, как полотно, у него дергался нервным тиком правый глаз, и казалось, что еще минута-другая и мужика хватит удар.
– Прошу вас, подойдите сюда.
К столу подошли все трое одновременно, и Голованов начал поочередно доставать из ящичка старые, еще за прошлые классы тетради, которые неизвестно зачем хранились в тайничке рабочего стола Игната. Когда выложил на стол все, что было в ящике, аккуратно приподнял вырезанную по форме днища фанерку, которая прикрывала собой четыре плоских пакетика с каким-то белым порошком.
В какую-то секунду Голованову показалось, что Шумилова «хватит кондратий», и он негромко попросил:
– Ира, срочно воды! Но лучше рюмку коньяка.
– Не надо! Мне уже лучше, – через силу произнес Шумилов и, опираясь правой рукой о край стола, левой взял из ящичка один из пакетиков. Спросил каким-то совершенно чужим голосом: – Героин?
Теперь он обращался только к Голованову.
– Вряд ли. Похоже, что кока.
– Кокаин?
– Да. Но надо, конечно, проверять.
Без лишней суеты, не торопясь, он развернул пакетик, попробовал порошок на язык.
– Да, судя по всему кока, но грязная. Я этой дряни в Афганистане столько навидался, что даже мог на вкус определить, балованная она или нет. А эта... эта точно балованная.
Он аккуратно завернул пакетик, положил его на прежнее место, после чего прикрыл пакетики фанеркой и в прежнем порядке заложил его тетрадями Игната.
Все это время Шумилов находился в какой-то прострации, и только когда Голованов стал задвигать ящик стола, он вдруг словно очнулся, в его голосе снова появилась прежняя сила:
– Вы... вы что?! Вы его ставите на место?
– А вы что же, хотите, чтобы ваш сын увидел, что мы рылись в нем?
– Но ведь это же... это же наркотик! Кокаин!
– Да, кокаин! И поэтому лучше будет, если мы все это обсудим в более спокойной обстановке.
– Но ведь он же... он же будет...
– Я рад, что вы самолично убедились в этом! Но сейчас главное самим не наделать ошибок. Кстати, то же самое могут сказать и ваши друзья. Ирина... Ирина Генриховна...
– Да, Дима, – кивнула головой Ирина Генриховна. – Сева... то есть Всеволод Михайлович, он прав. И... и послушай его... пожалуйста.
Турецкий стоял словно воды в рот набрав. Видимо, и он не ожидал ничего подобного, когда просил Голованова «поводить немного» его крестника.
Кофе варила Ирина Генриховна, а мужчины перебирали варианты разрекламированных и малоизвестных наркологических клиник, где мог бы пройти реабилитацию Игнат. Было уже выпито полбутылки коньяка, и хозяин дома стал возвращаться в свое обычное состояние. А вместе с этим к нему стала возвращаться его утренняя агрессивность, но теперь уже направленная на Игната.
– Я его запру... запру в клинике! И он не выйдет оттуда, пока я самолично не убежусь в том, что навсегда, нав-се-гда покончил с этой дрянью!
– Нет такого слова «убежусь», – попыталась было сбить его тон Ирина Генриховна, но это принесло обратный результат.
– Это не имеет значения! – взвился Шумилов. – Я говорю о том, что больше я не дам ему ни копейки, и никакая Сорбонна ему не светит, пока он...
Голованов молчал, позволяя выплеснуть свои чувства отцу парня, зато вмешался Турецкий:
– А может все гораздо проще? – негромко произнес он, разливая по рюмкам коньяк.
– Не понял!
– А чего тут понимать? – произнес Турецкий, ставя бутылку на стол. – Может, тебе просто надо перестать быть тем сукиным сыном, который думает только о своей «Клюкве» да о том еще, как бы бабок побольше сбить за эту клюкву.
– Чего-о? Ты о чем это? – снова взвился Шумилов.
– Да все о том же, – устало произнес Турецкий. – Ты помешан на своей разработке, а о сыне...
– Так это же все ради него, ради Игната!
– Сомневаюсь! – продолжал мордовать Шумилова Турецкий. – Ты вспоминаешь о своем сыне только тогда, когда заполняешь анкету для загранпаспорта!
– Да как ты... как ты смеешь? – сунулся к Турецкому вконец оглушенный Шумилов.
– Смею! И потому смею, что это я крестил его в церкви Петра и Павла! А ты... ты лишил пацана его матери! Женился на какой-то девчонке, которая не намного старше его... И что ты хочешь после этого? Сыновней любви, взаимопонимания и уважения? Нет уж, хре-ну-шки! За все, Дима, надо платить, за все!
