Леонид Залата - Волчьи ягоды
— Когда?
— А сколько раз вы там были?
— Один... один раз.
— Так почему переспрашиваете?
— Выходит, все-таки следите за мной, — сумрачно сказал Ярош. — Играете, как кошка с мышью, а говорите о доверии.
Панин кашлянул с досады.
— Никто за вами не следит! Вы расспрашивали бакенщика о той фатальной майской ночи?.. Ну вот, и мы интересовались. А он обмолвился и о вашем визите. Как видите, все просто. Кроме того, Васю Сосновского подстерегаете около калитки, устраиваете ему допрос. А я же просил вас не вмешиваться в расследование. Просил или не просил?.. Теперь больница, хоть тут не ваша вина, я верю, что это случайное стечение обстоятельств... Пошли, Ярош, мы теряем время.
Они вышли во двор. Дождь шел на город с Левобережья. Там, за заводскими трубами, из грозовых туч спускались на землю черно-синие хвосты.
Что-то мучило Яроша на протяжении всего разговора на квартире начальника уголовного розыска и еще там, в больнице, но он никак не мог понять, в чем дело. Когда оно появилось, это чувство? Когда увидел Юлю? Нет, раньше, наверное, еще тогда, когда незнакомец, который словно подстерегал его за кустами сирени, сунул в руки букет. Да, он, Ярош, в эту минуту подумал: неужели Юля успела выйти замуж? Впрочем, он сказал: в девятой лежит девушка. Не жена, а девушка...
— Олекса Николаевич, я вспомнил. Слышите? Вспомнил!
— Что вспомнил?
— Вспомнил того человека, что букет передавал... Не знаю имени, но видел его раньше. Я иногда встречал Нину около проходной, так вот, он тоже выходил из фабричных ворот. Усики у него. Не такие, как у Ванжи, а узенькой полосочкой и черные... Т-точно, он.
— Обрисовали его Гринько?
— А как же! Только тогда я не вспомнил про фабрику. Это сейчас...
— Ну и отлично! А теперь, как говорит наш общий знакомый из уголовного розыска Гринько, шевелитесь, дядя! Потому что вот-вот начнется дождь.
Тучи и на самом деле уже нависли рядом над Днепром, на асфальт падали первые капли, большие, как горох. Тревожно и одновременно весело защебетали ласточки.
Ярош уехал разочарованный. Казалось, что Панин равнодушно отнесся к его сообщению. Почему же тогда Гринько цеплялся к каждому слову: что да как, откуда да куда? Не разберешь эту милицию. А все-таки чего они крутятся вокруг Юли? Неужели она что-то натворила? Шевельнулась жалость к девушке, которая, он это хорошо знал, искренне любила его, а потом, когда они расстались, не упрекнула ни словом, тихо и незаметно ушла из его жизни. Может, были и слезы, но наедине с собой. Раньше Ярош об этом не думал и почувствовал сейчас вину перед Юлей.
Панина тем временем волновало другое. Слушая рассказ звукорежиссера, он догадался, что цветы принес Валиев. Чудеса да и только! Сперва сбил девушку машиной, а теперь дарит розы. Какая-то бессмыслица. Он проводил глазами мотоцикл Яроша и остановил такси.
6Этот июньский понедельник принес сразу несколько неожиданностей. Именно в то время, когда Панин у себя дома разговаривал с Ярошем, старший лейтенант Павелко в своем кабинете слушал путаный рассказ Марины Костюк. Марина так волновалась, что ему, чтобы успокоить ее, пришлось прибегнуть к испытанному средству.
— Вы успели загореть, — сказал Павелко, — и это вам очень идет. На Черном были или на Азовском?
Давно известно, что женщине трудно устоять перед столь безыскусным комплиментом. Какое-то мгновение Марина смотрела на него растерянно, затем ее хорошенькие глазки блеснули, а полные губы расплылись в улыбке.
— В самом деле? Но вы ошибаетесь, на море я не была.
— Неужели на нашем, днепровском песочке? Показать бы вас моей жене, а то она все к морю да к морю!.. — сказал Павелко и, увидев, что Костюк настроилась развивать эту тему дальше, поспешил повернуть разговор в нужное русло. — Итак, вы пришли на Клинчик, когда вдруг Горлач...
— Ага, смотрю — он. Искоса поглядывает на меня, видать, ждет, когда я отойду от прилавка. Узнал же! Я тогда была совсем иначе одета.
— Но ведь и вы узнали? — подкинул Павелко.
— Волосы белесые, а глаза черные. Это не так часто бывает... Приметный мужчина.
Марина уже успокоилась и принялась подробно рассказывать, как она вчера зашла на Клинчик за кормом для цейлонских барбусов, а тут, значит, Горлач. Спрашивает: ну, как — водолазки не залежались? Не тот, говорю, товар, чтобы залежаться. А что же не пришла, как договаривались? Приходила, да меня хозяйка и на порог не пустила. Смеется: это Валька. Вот дура! Ревнивая — не приведи господь. Всех женщин выпроваживает, а вы к тому же такая хорошенькая... Ну, это дело поправимое. В следующую пятницу буду ждать, в первой половине дня. Кивнула я, а ноги дрожат мелкой дрожью. Вроде и симпатичный человек, а в глазах что-то такое... неприятное.
— Он не заметил, что вы испугались?
— Вряд ли. Говорили мы тихо, спокойно... Да, он еще спросил: приварок большой? Ну, сколько я имела сверх цены. Это уж, отвечаю, не ваша забота. О вашем приварке я же не спрашиваю! Он снова засмеялся: «О твой язычок можно порезаться...» Пришла домой — вся трясусь. Зачем мне это? Решила никуда не ходить — ни к нему, ни к вам. А ночью страшно стало, едва утра дождалась. Лучше уж, думаю, в милицию...
Гафурова старший лейтенант нашел в кабинете начальника райотдела. Был там и Панин. Капитан шелестел разложенными на столе бумагами, делая карандашом какие-то пометки.
— Разрешите, товарищ полковник?
Журавко недовольно обернулся.
— Что-то срочное?
— В городе появился Горлач, — сказал прямо с порога Павелко, уверенный, что самое большое впечатление эта новость окажет на Гафурова. И не ошибся. Майор даже подскочил.
— Подробности! — воскликнул он и виновато посмотрел на Журавко. — Извините, Сергей Антонович, но вы же знаете, этот Горлач — моя болячка.
— Твоя, конечно, твоя, — с иронией пробурчал начальник райотдела. — Нам с Паниным они ни к чему.
Павелко рассказал все, что узнал от Марины Костюк. Не успели, однако, участники совещания обменяться мыслями по этому поводу, как зазвонил телефон. Из Левобережного райотдела сообщали, что сержант Шарий видел человека, который вышел из дома № 118 на улице Хабаровской и сел в такси «Волга» ТНЗ 14-75. Приметы совпадали с указанными в ориентировке на так называемого Горлача. Проследить за ним сержант не смог, поскольку вел в милицию двух юных лоботрясов, затеявших драку на трамвайной остановке.
— М-да, — проговорил Журавко, положив трубку. — Не зря говорят, что понедельник — день тяжелый. Посыпалось на нас... Вчера Горлач был на Клинчике, сегодня катается на такси. Валиев приносит Полищук розы. Что-то эта братия слишком уж обнаглела, ничего не боится. Не наша ли бездеятельность тому причиной, товарищи офицеры?
Офицеры молчали. Обвинение было несправедливое, они это знали. Знал это и Журавко. Просто ему вспомнился недавний разговор с председателем райисполкома Лубенцом. На прошлой неделе Лубенец позвонил полковнику и въедливо сказал:
«Выходит, дутая слава у твоего Панина?»
«Мало на его счету раскрытых преступлений? — обиделся за начальника угрозыска Журавко. — Да и в Павлополе, знаешь, какое дело он распутал? К ордену представили».
«Не знаю, что там в Павлополе, а с Сосновской топчется на месте. Ты же сам, Сергей Антонович, говорил мне, что там пахнет чем-то большим, чем самоубийство! Говорил или не говорил?»
«И сейчас говорю».
«Так в чем же дело? Зайди, тут у меня жалоба. Правда, анонимная. Автор советует поинтересоваться, почему милиция взяла под защиту любовника Сосновской Яроша. Слышал о таком? Даже версия разрабатывалась...»
Журавко обещал зайти в райисполком, но, готовя операцию «Пряжа», так закрутился, что разговор с Лубенцом вылетел напрочь из головы. «Сейчас Рахим потребует отложить операцию», — подумал полковник, и, словно подслушав его мысль, Гафуров сказал:
— Горлач назначил аудиенцию Костюк на пятницу. Сергей Антонович, думаю, операцию необходимо отложить. По крайней мере до пятницы. Этого дельца нужно брать с поличным, иначе выскользнет: я не я, и хата не моя.
На какое-то мгновение Журавко растерялся. Он понимал, что начальник отделения БХСС прав, делом Горлача интересовался сам генерал Колодяжный, но и операцию с пряжей откладывать не хотелось. Все продумано до мелочей, оперативные группы сформированы и ожидают только сигнала. Полковник обвел взглядом присутствующих и потянулся к графину с водой.
— Возможно, возможно, — сказал он неуверенно. — Хотя... Ты как думаешь, Олекса Николаевич?
Панин поднял глаза.
— Можно и отложить. Но тогда мы снова не продвинемся ни на шаг в деле Сосновской. Эта пряжа третью неделю поперек дороги!
— Операцию придется все-таки отложить. Распорядись, Панин! А заодно пошли кого-нибудь из своих хлопцев, пусть разыщут такси... — Журавко наклонился к календарю. — Где-то я тут записывал.
