Николай Оганесов - Мальчик на качелях
– Вы имеете в виду «Второй раунд»?
– И его тоже. В рассказе он все поставил на свои места.
– Теоретически, – поправил Логвинов. – Кстати, он не давал вам читать свои произведения?
– Нет, но я знал, что он пишет.
– А в разговоре вы никогда не касались драки с Зотовым?
– Однажды он пришел ко мне в мединститут, я тогда учился на первом курсе, и мы заговорили о школе. «Я предал тебя, – ни с того, ни с сего сказал Юрий. – Ты прекрасно это знаешь. Я предал и себя тоже и не имею права писать». Еще он сказал, я это хорошо помню, что боксер, которого нокаутировали в первом раунде, во втором не участвует. Тогда я понятия не имел о рассказе, но догадался, что он говорит о себе, и возразил: зато он участвует в следующей встрече...
– Вы часто встречались после окончания школы?
– Не очень. Учились в разных институтах, у каждого появились свои дела, новые друзья. Но изредка он заходил ко мне.
– Рассказывал о себе?
– Иногда. Как-то, помню, пришел расстроенный. «Знаешь, – говорит, – я думал, у меня призвание, а выходит, что право писать тоже не дается просто так». Я спросил: «Тебе, наверное, рукопись вернули?» Он ответил, что, наоборот, последний рассказ понравился, и его могли бы опубликовать. «В чем же дело? – удивился я. – Радоваться надо». «Недавно я понял, – сказал он мне, – что врать нельзя ни в жизни, ни в литературе. Туда пути мне отрезаны». Ни переубедить его, ни даже понять толком, в чем дело, я не смог. Он сказал, что бросает писать, – и все.
– А в следующую вашу встречу настроение у него не изменилось?
– Настроение? – Щелканов задумчиво потер чисто выбритый подбородок. – Изменилось не настроение. Пожалуй, изменились наши отношения. Немного по-детски вышло, глупо, но, раз вам интересно, слушайте. Совершенно случайно я увидел его на улице вместе с Зотовым. Ну, думаю, недоразумение, быстро выяснится, а вышло все не так просто. Когда Вышемирский пришел ко мне в следующий раз, я спросил, что связывает его с этим подонком. «Наивный ты человек, Щелчок, – сказал он мне. – Не хотел я тебя расстраивать, да ты сам нарываешься. Мы с ним встречаемся почти каждый день, и ничего зазорного я в этом не вижу. Так уж получилось. Гуляем, выпиваем вместе. И не говори, что набьешь ему морду, силенок не хватит». Я думал, он шутит. «Ты что ж, – говорю, – забыл, что это за тип?» «Не знаю, Щелчок, – отвечает он. – Все запуталось, и распутывать поздно. Я все понимаю, все вижу, но с тобой мне трудно. Стало трудно после той идиотской драки. А Зотов... он, в сущности, не так уж плох, надо только понять его». «Понять!» – возмутился я, но он не хотел меня слушать. «Ты мрачный идеалист. А Женька просто веселый малый. Ты только хочешь стать сильным, гири вон тягаешь, а он в любой момент тебя сделает. Когда я с ним, все проблемы решаются сами собой. И не делай трагического лица, Щелчок. Не обижайся – друзей не выбирают...» Он дал понять, что не нуждается в моей дружбе, а навязываться я не хотел. Больше мы с ним не виделись.
Похоже было, что это конец разговора, но Логвинов был не из торопливых. Он дождался, когда Щелканов переговорит по телефону, и спросил:
– Вы не знаете, встречался с кем-нибудь Вышемирский?
– Он любил одну девушку. Звали ее... – Силясь вспомнить, Щелканов потер лоб рукой. – Кажется, ее звали Рита. Я никогда ее не видел, но как-то, уже после окончания школы, Юрий жаловался мне, что она встречается с другим парнем.
Логвинов не пожалел, что проявил настойчивость.
– В одном из рассказов Юрия встречается подобная ситуация. Он не называет девушку по имени, но зато упоминает, что соперника главного героя звали Мендозо. Вероятней всего, это кличка. Вам она незнакома?
– Может быть, он был соседом Юры, – неуверенно предположил Щелканов. – Ребят с таким прозвищем ни в нашем классе, ни в школе не было. Это точно.
2Сотниченко вернулся в половине седьмого вечера и успел узнать подробности о встрече с Щелкановым, как говорится, из первых уст. Когда очередь дошла до девушки по имени Рита, и я и Логвинов, не сговариваясь, вопросительно посмотрели на него: оба питали, пусть и слабую, надежду на то, что девушка, которую он увел с кладбища, и Рита – одно и то же лицо.
– Хотите слишком вы много, – сказал Сотниченко. В плохом настроении он имел привычку менять слова местами, за что ему не единожды доставалось от начальства. – Нет, не она. Когда Вышемирский школу заканчивал, Оле было одиннадцать лет.
Так к неизвестной доселе Рите прибавилась еще и малоизвестная Оля. Час от часу не легче!
Втроем мы спустились в гараж, подождали, пока Логвинов заведет машину, и пожелали ему ни пуха ни пера, после чего он с присущей ему педантичностью не забыл послать нас к черту.
Мы с Сотниченко вышли на улицу. Погода была безветренная, воздух – теплым и свежим, луна – полной. Над дорогой стлался туман. Если бы спросили, чего не хватает мне в этот идеальный вечер, я бы, не задумываясь, ответил: семи дней отпуска, который вместе с коротенькой резолюцией на моем заявлении безвозвратно пропал в потоке других, более важных дел, бумаг и резолюций.
– Ты ужинал? – спросил я у Сотниченко.
– Перехватил в буфете.
– Тогда полный вперед.
Отпуск отпуском, а дело делом. В нашем распоряжении было как минимум час-полтора, и мне предстояло выслушать, чем закончилось знакомство инспектора с девушкой по имени Оля.
– На третьем она курсе учится, – начал Сотниченко, но я тут же пресек его попытку жонглировать словами.
– Ты не на эстраде. Или говори нормально, или вообще не говори.
Замечание подействовало, и в дальнейшем он говорил сравнительно гладко.
Девушку звали Ольга Верещак. Она заочно училась на третьем курсе, прекрасно знала профессора Вышемирского. Знала и Юрия. «Профессор умер своей смертью?» – спросила она у Сотниченко по дороге с кладбища. «А у вас что, есть основания сомневаться в этом?» – на всякий случай поинтересовался инспектор. «Ну, раз милиция занимается...» – уклончиво ответила девушка. Далее он выяснил, что с Юрием девушка познакомилась в январе этого года и до последнего времени встречалась с ним.
– Странная она, – говорил мне Сотниченко, когда мы спускались по широкой лестнице, ведущей от центральной улицы к стадиону. – Спрашиваю ее: не знаете, где он сейчас? Не отвечает. Спрашиваю второй раз. Снова молчит. А на третий расплакалась. Не знаю, говорит.
Так вот отчего у Сотниченко испортилось настроение!
– Ты не спрашивал, может, они поссорились?
– Спрашивал. Она говорит, что любят друг друга.
– А ты, значит, сомневаешься?
– Что же это за любовь, если он смотался в неизвестном направлении! – Он пригладил шевелюру – предмет своей особой гордости, и закончил: – Жалко девчонку.
– Красивая? – спросил я.
– Ничего, интересная. Глаза синие, большие. Чуть полновата. Часто щурится, наверное, близорукость, а очки носить стесняется. – Сотниченко подумал и добавил: – Домашняя она какая-то. Врать совсем не умеет – краснеет сразу.
– Выходит, не сказала она тебе, куда Юрий делся? – вернулся я к прежней теме.
– Я так думаю: знает, но не говорит.
– Ну, а представь на минутку, что он вообще никуда не уезжал. Собрал свой чемодан и скрывается все это время у нее на квартире.
– Да что я, Владимир Николаевич, первый день в розыске работаю? – обиделся Сотниченко. – Да я уже метраж знаю в квартире Верещаков. С мамой она живет и с отцом. В новом доме на улице Космической. Нету в квартире никакого Юрия! И соседка подтвердила, знаете, из этих, что всегда в курсе.
– Ладно, ладно, – успокоил его я. – Убедил. Рассказывай дальше.
Мы шли под трибунами стадиона. Здесь было сумрачно и тихо. Футбольный сезон еще не закончился, наша команда где-то на выезде терпела очередное поражение. Высоко над головой нависали мощные бетонные подпорки. Я подцепил ногой камешек, и эхо гулко отозвалось под пустыми сводами.
– Давайте поднимемся, – предложил Сотниченко. – Оттуда видик открывается – пальчики оближете!
Я представил себя стоящим на трибуне и облизывающим пальцы. Нет, на сегодня с меня хватит лазания по чужим заборам.
– Здесь недалеко парк имени Чкалова, – сказал я. – Идем лучше туда.
У меня не было ни хитрого плана, ни определенной цели – просто сказал первое, что пришло на ум. Парк действительно находился в двух шагах от стадиона. Мы свернули на петляющую между деревьями тропинку и пошли, ориентируясь на мигающую в тумане рекламу «Спортлото».
– Значит, познакомилась она с Юрием в январе, – сказал я в спину идущему впереди Сотниченко. – А ты спрашивал, когда они виделись в последний раз?
– Спрашивал, – уныло ответил он. – Не сказала.
– А с профессором?
– Тоже не хотела говорить. Плачет – и все. Тогда я впрямую спрашиваю: «Зачем вы приходили к Вышемирским двадцать четвертого сентября?» Она отвечает... Нет, вы послушайте, что она отвечает! Профессору, говорит, очень понравились мои курсовые, он поручал мне делать доклады во время сессий, просил даже заранее выбрать тему дипломной работы. «Ну и что?» – спрашиваю. «В августе, – отвечает, – я получила курсовую с рецензией Вышемирского. Пришла, говорит, в институт, там сказали, что он болен. Я и решила проведать. – Сотниченко сделал вывод в присущей ему манере: – Чтобы правдой быть, сложно слишком. Так думаю, Владимир Николаевич.
