Виктор Пронин - Фотография с прицелом (сборник)
Шаланда поднес кружку к губам, не торопясь выпил не меньше половины.
Потом он отставил посудину подальше, вытер губы, наконец-то поднял глаза на Пафнутьева и изрек:
– Ну?..
– Две недели ребята на свободе. А я места себе не нахожу.
– Ты их ребятами называешь? Ну-ну! Можно и поласковей словцо подобрать. Слушай сюда, Паша. Я тебе сейчас такое скажу, что ты за голову схватишься и пиво тебе в глотку не пойдет.
– Валяй, – покорно проговорил Пафнутьев.
– Да, две недели назад я распахнул перед ними ворота. Дышите, убийцы, воздухом свободы. Истосковались небось по ней, родимой? Это я им на прощанье сказал и кое-что добавил. Сейчас многие произносят эти слова при прощании. Я от всей души выдал им их напоследок.
– Может, и мне скажешь, что это за слова такие заветные?
– Отчего ж не сказать хорошему человеку и давнему собутыльнику Паше Пафнутьеву. «Берегите себя», – сказал я убивцам напоследок. Знаешь, что они мне ответили на это мое отеческое напутствие?
– Знаю.
– Неужто знаешь? – Шаланда от удивления откинулся на спинку стула. – Скажи! Не томи душу!
– Ничего они тебе не ответили.
– Точно, Паша! Ни словечка не обронили! Ни один! Глаза в землю, молча мимо прошли и…
– И?.. – Пафнутьев усмехнулся.
– И сгинули.
– Жора, а ты ведь не только моим ребятам, но и мне лично хотел что-то сказать.
– Скажу. Ты неосторожное словечко обронил. Заявил, что твои ребята, как ты их называешь, на свободу вышли. Так вот, неправда ваша, дяденька. Ни на какую свободу они не вышли. Тебе сказать, о чем они сейчас мечтают? Убивцы спят и видят, как бы им снова оказаться в камере. В относительной безопасности. У них сейчас только срок пошел. Пожизненный, Паша! Всю оставшуюся жизнь они будут вздрагивать, когда громко хлопнет дверь, резко затормозит машина, заорет за стеной какой-нибудь пьяный хмырь. Они сейчас почувствовали себя теми, кем и являются на самом деле, – дикими зверями. Они уверены, что на них идет охота, независимо от того, действительно ли кто-то выслеживает каждого из них! Не твоя полоумная Евдокия Ивановна, дай бог ей здоровья, не банда, которая собралась вокруг этой твоей Евдокии, дай ей бог удачи во всех затеях! У твоих ребят ощущение, что на них охотится сразу все человечество. Эта охота не будет слишком долгой, уж поверь мне! Они сами негаснущим своим страхом создадут охотников. Из ничего, из чистого воздуха возникнут ружья, патроны с кабаньей картечью, ножи из рессорной стали, о которых ты мне рассказывал! Паша, я перечислил то, что им снится каждую ночь. Это и есть свобода? Ты это называешь так?! Они уже не люди, Паша! От страха перед неизбежной расправой эти скоты убьют кого угодно, зарежут, утопят, раздавят бульдозером! Выпуская их из камер, я им сказал про воздух свободы. Это уже не воздух, Паша! Им нельзя дышать.
– Жора, остановись! – взмолился Пафнутьев. – Я уже не могу эти твои ужасы слышать. Ты хочешь сказать, что они обречены?
– Да, Паша! Именно так дело и обстоит.
– Их ничто не спасет?
– В самой глухой, дикой части Сахалина есть мыс Погиби. Там живет один человек. Он у меня проходил по какому-то делу, а сейчас осел там. Один. Больше нигде он жить не может. И не хочет. Многие из Курильских островов совершенно необитаемы. Зато там сказочная рыбалка – кета, горбуша, крабы. Прожить можно. Тоже неплохое место, вполне пригодное для твоих ребятишек, которые десять лет назад так славно провели свой выпускной вечер.
– А вот и Худолей, – с облегчением проговорил Пафнутьев. – Присаживайся, дорогой. Мы тут неплохо провели время, по душам с Жорой потолковали. Он, оказывается, очень высокого мнения о твоих профессиональных данных.
– Тогда с него причитается.
Шаланда молча поднялся, сопя выбрался из-за стола и направился к стойке. Вернулся он с тремя кружками пива и пакетиком соленых фисташек.
– Прошу! – Полковник расположил свои подношения на столе.
– Видишь, Паша, как выгодно быть хорошим работником, – с улыбкой заявил Худолей.
– Это ты хороший работник?! – Шаланда побагровел. – Поганой метлой таких!..
– Милые бранятся, только тешатся, – пробормотал Худолей, пригубливая халявное пиво. – Павел Николаевич, проходил я только что по нашему коридору, встретил Евдокию Ивановну. Как раз у вашего кабинета.
– Как она поживает? – невозмутимо спросил Пафнутьев.
– Хотела вас видеть. Очень важный разговор у нее. Так она объяснила мне свое появление в нашей конторе.
– Позвонила бы. У нее есть мой мобильник. Это все во‑первых, – пробормотал Пафнутьев озадаченно. – А во‑вторых, мы с ней расстались час назад. Как раз в моем кабинете.
– Наверное, вспомнила что-то очень важное, – глубокомысленно предположил Шаланда.
– Да, скорее всего, – согласился Пафнутьев.
– А что, – продолжал куражиться Шаланда. – Она женщина, можно сказать, в цвету, а, Паша?
– Помнишь, Жора, в твоей молодости песня такая была? Расцвела сирень, черемуха в саду, на мое несчастье, на мою беду. – Пафнутьев вынул телефон, набрал номер и спросил: – Евдокия Ивановна, вы хотели мне что-то сказать?
– Я хотела уточнить. Ведь мы с вами между собой все вещи назвали своими именами, не так ли?
– Да. Кроме одной.
– Боже! Какой же?
– Вы не сказали мне, когда выходите на тропу войны.
– Павел Николаевич, вы уж простите меня ради бога! Это мое упущение, это я виновата. Исправляюсь немедленно. В данный момент я как раз и нахожусь на той самой тропке, которую вы только что упомянули.
– Евдокия Ивановна, тоже простите. Вы уверены, что я правильно вас понял?
– Да, Павел Николаевич! В этом я совершенно уверена. Извините, если что не так. Я не вольна в своих поступках. Надеюсь, мы еще увидимся.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – произнес Пафнутьев прощальные слова и отключил связь.
Он, не торопясь, спрятал телефон в карман пиджака, потом все с той же замедленностью в движениях взял кружку, допил пиво, весело посмотрел на Худолея и проговорил:
– Ты самый молодой и проворный из нас. Может быть, своими юными ножками смотаешься ради общего блага? Тут недалеко. А мы с Жорой тебя подождем.
– Куда, Павел Николаевич?
– К бочке. Видишь, у нас кружки пустые. А вокруг уже сумерки, фонари включили, народ прибывает. Как когда-то Клавдия Ивановна Шульженко пела. Там смех, веселье и суета.
– Клавдия Ивановна? – переспросил Худолей. – Так бы сразу и сказали. Уже давно бы принес. А то кружки у них пустые, сумерки у них наступили, фонари, видишь ли, включили. Сказали бы проще, мол, пиво неси! Уже давно все на столе стояло бы! Надо же, Шульженко вспомнили, – продолжал ворчать Худолей, удаляясь с пустыми кружками.
Он действительно управился быстро. Не прошло и пяти минут, как и кружки с пивом, и пакетики с фисташками были на столе.
– И что теперь? – капризно спросил Худолей. – Есть замечания? Нарекания? Недовольство?
– Все прекрасно! – заверил его Пафнутьев. – Все сделано быстро, качественно, уважительно к заказчикам.
– Тогда я отлучусь, пожалуй. – Худолей поднялся из-за стола.
– Ты куда? – строго спросил Шаланда.
– Тут недалеко. В кустики. Может, кто со мной?
– Перебьешься, – проворчал Шаланда, повернулся к Пафнутьеву и будто бы забыл о Худолее.
А напрасно. Приключения этого вечера только начинались.
Худолей успел сделать всего несколько шагов по тропинке, еле заметной в зарослях, как наткнулся на чью-то спину. Человек был в темном пиджаке, и любитель пива его попросту не заметил. Мужик отшатнулся от Худолея, сделал шаг вперед, тут же как-то странно, слишком уж широко качнулся назад, но почему-то не упал.
– Дядя, ты чего? – без гнева спросил Худолей. – Поплохело тебе маленько? Подмогнуть?
Незнакомец молчал. Он вообще не проронил ни слова и вел себя как-то странно, сделал два шага вперед и снова уперся спиной в Худолея.
– Ну, ты даешь, мужик! Это пиво тебя так разобрало? – Худолей хотел было добавить еще какие-то слова, но вдруг онемел в ужасе.
Незнакомец чересчур уж плавно повернулся к нему лицом. На него упал свет фонаря, и Худолей понял, что тот мертв. Физиономия данного типа была сведена предсмертной судорогой, изо рта торчал темный язык. Мимо лица уходила вверх и терялась в листве белая веревка.
– Так, – пробормотал Худолей, чтобы хоть как-то прийти в себя. – С тобой, приятель, все ясно. Ты тут пока поскучай без меня, а я схожу за подмогой. Не возражаешь? – Он бегом вернулся к столику, за которым спокойно беседовали о своем, девичьем, Пафнутьев с Шаландой.
Худолей тоже подсел к столику, помолчал, взял свою кружку и медленно выпил ее до дна.
– Паша, – проговорил Худолей. – Ты бы сходил в кустики.
– А мне не нужно. Организм позволяет, – весело ответил Пафнутьев.
– Паша, я не спрашиваю, что позволяет тебе твой организм, а чего он тебе не позволяет. Я просто говорю – сходи в кустики. По той самой тропинке, по которой шел и я.
