Стеклянные крылья - Энгберг Катрине
Трина выпустила из рук катетер и побежала на звук. Сигнал вогнал ее в состояние стресса – и коллег тоже. Для этого он и придуман: для немедленного реагирования. На мгновение она обрадовалась. Ее навыки могли решить вопросы жизни и смерти.
Она бежала изо всех сил по бело-серому коридору мимо открытых дверей, стульев и коек. Когда она, запыхавшись, добежала до палаты 17, организм вырабатывал эндорфины – она прекрасно себя чувствовала.
Небольшая группа уже стояла у кровати, которая была ближе всего к двери, – там, если Трина правильно помнила, лежала слабая женщина с инфекцией, начавшейся после замены кардиостимулятора. Врач Бух реанимировал пациентку вместе с санитаром и двумя медсестрами – ее коллегами: Пия делала искусственную вентиляцию легких, а Ребекка держала наготове дефибриллятор. Звучали резкие указания.
– Какой ритм?
– Дифибрилляция, пульса нет!
– Разряд. Не останавливаемся!
– Продолжаем реанимацию.
Они были единым организмом – сгустком энергии, хорошо смазанным механизмом, притягательным клубом. Трина подошла к кровати.
– Готовить адреналин?
Врач бросил на нее взгляд. Молодой, ненамного старше нее, недавно отучившийся.
– Спасибо, Трина. Мы справимся.
Отказ ранил. Но лишь вполсилы – если сравнить с тем, как быстро переглянулись над кроватью Пия с Ребеккой. Ее здесь не ждали.
Трина развернулась и вышла из палаты, ничего не сказав. За спиной остались голоса и лихорадочная спешка, она вернулась в тихий коридор. Они не увидят, как она плачет, – такого удовольствия она им не доставит.
– Это разве здесь?
Йеппе съехал на обочину и посмотрел в окно.
Идиллическая картина: среди плакучих ив и буков, чьи ветви тянулись к висящим на небе низким облакам, лежала блестящая и темная гладь озера. Листья – от бутылочно-зеленых до ярко-желтых и темно-красных – начинали увядать.
По другую сторону, за Ларсеном, расположились белые здания – Бред-Верк, колыбель датской промышленности, – а чуть ниже текла река Мёллеоэн, когда-то снабжавшая энергией производство меди и швейную фабрику. Теперь здесь музей – ни людей, ни машин, ни грохота поршней и конвейеров.
Йеппе припомнил выставку, посвященную Китаю, на которую его притащила сюда мама, когда в списке приоритетов одно из первых мест занимало культурное воспитание. Тогда они каждые выходные бывали в «Луизиане» [14] и Национальном музее или проводили время на театральных постановках, за чтением или просмотром художественных фильмов на языке оригинала. Бедная мама. Наверное, то, что он стал полицейским, – главное разочарование в ее жизни.
– Навигатор говорит, чуть дальше, в сторону музея под открытым небом.
Ларсен ткнул в запотевшее ветровое стекло.
– Прямо, затем на холм и направо.
Они переехали реку и направились к высоким деревьям. Когда дорога привела их к холму, снова пошел дождь.
– Должно быть справа.
Йеппе припарковал машину перед белой виллой с глянцево-черной крышей, живой изгородью и металлическими автоматическими воротами. Скромная табличка под звонком сбоку от ворот подтверждала, что перед ними центр «Опушка». Они вышли из машины, и Ларсен захлопнул дверь так, что в тишине среди деревьев отдалось эхо. В лесу уныло капал дождь – больше не раздавалось ни звука. Это одновременно успокаивало и пугало.
Ворота открылись, прежде чем они успели позвонить, у входной двери стояла женщина шестидесяти с небольшим лет. Коротко стриженная, в очках, среднего роста, одета в практичную застиранную повседневную одежду. В одной руке она держала зажженную сигарету.
– Заходите! Ворота автоматически закроются.
Судя по голосу и серой коже лица, сигарета в ее руке явно не первая. Похоже, Рита Вилкинс много работает, и жизнь у нее непростая.
– Мы сегодня день рождения празднуем, на кухне остались кофе и пирог. Давайте там посидим.
Рита Вилкинс в последний раз жадно затянулась и привычно затушила окурок пяткой, после чего подала им руку, рассеянно глядя в другую сторону, и повела через прихожую, где обнаружилось столько ветровок, сумок и ботинок, что стен было почти не видно. В огромной кухне на столе лежала скатерть в цветочек, на верхних шкафчиках висели детские рисунки, а в раковине стопками громоздились тарелки, липкие от уже упомянутого именинного пирога. Кухня была похожа на кухню обычной семьи – только размерами больше.
– Думаю, кофе еще горячий, вы угощайтесь.
Она указала на термос, стоящий на длинном столе в окружении разноцветных кружек, а сама стала споласкивать тарелки и ставить в посудомоечную машину. Двигалась она неловко, почти скованно, не думая о том, что гремит или что может разбить посуду.
Они сели, Ларсен налил обоим кофе, а Йеппе достал блокнот.
– Как следователь Ларсен объяснял по телефону, мы приехали поговорить о двух убийствах, которые произошли за последние два дня в Копенгагене. Обе жертвы раньше работали у вас – в интернате «Бабочка». – Йеппе умолк, давая ей возможность ответить, но она лишь кивнула и продолжила возиться с посудой. – Не расскажете нам немного об интернате?
Она заговорила, не оборачиваясь.
– Если вкратце, то интернат «Бабочка» занимался реабилитацией детей и подростков с психическими и социальными проблемами: шизофрения, тревожность, расстройства пищевого поведения и так далее. Серьезные случаи, которые тем не менее не давали права на стационарное лечение. Мы с моим тогдашним мужем Робертом открыли интернат пять лет назад, набрали небольшую группу энергичных сотрудников. У нас было место максимум для шести пациентов.
– Но интернат закрылся два года назад. Как так получилось?
Она выключила воду и стала рыться в шкафчике под мойкой, достала губку и снова выпрямилась.
– Всему свое время. Подростки выросли. Когда им исполняется восемнадцать, они переходят в разряд взрослых… – Йеппе коснулся бумаги ручкой, но ничего не написал.
– Можно ведь принять новых?
Она пожала плечами и снова включила воду.
– С персоналом были проблемы?
– Никаких, сотрудники стали отличной командой. Нам приходилось много работать вместе – нужно было сработаться.
Тем не менее всего через три года интернат закрылся.
– Значит, в интернате все было благополучно?
Стоявшая к ним спиной Рита секунду помедлила.
– Когда имеешь дело с душевнобольными, всегда возникают трудности. Иногда работа тяжелая. Но да, «Бабочка» была хорошим местом.
В ее голос закралась нотка грусти, которую Йеппе не совсем понимал.
– Было несколько медсестер…
– Три. Одна – на постоянной основе, две приходили на замену. Танья Крусе работала на полную ставку и… – Она устало помотала головой. – Я не успела найти имена остальных и фамилию Алекса тоже. Старые договоры лежат в какой-то коробке на чердаке, у меня не было времени там покопаться.
– А четверо пациентов? Куда они переехали, когда «Бабочка» закрылась?
Она замерла у раковины, после чего отстраненно ответила:
– Их разбросало по системе. Как и всех нас.
– Возможно ли, что кто-то из подростков… – Йеппе подыскивал слова. – Имел ли кто-то основания отомстить старым сотрудникам?
На этот вопрос она не ответила.
Переглянувшись с Ларсеном, Йеппе хотел было снова задать вопрос, когда Рита Вилкинс сбросила столовые приборы с тарелки в раковину, а потом застыла, держа руки под краном. Йеппе с удивлением понял, что она плачет.
– Извините нас за прямоту…
Она подняла руку, перебивая его.
– Понимаю. Конечно, так надо. Просто это все… болезненно.
Она выключила воду, вытерла руки о брюки и подошла к столу. Впервые посмотрела Йеппе в глаза.
– Вы спросили, что случилось с нашими подопечными.
Она сделала глубокий вдох и выдохнула. Села на краешек стула и положила руки на стол, словно верила, что ладони успокоятся, если она будет их видеть.
– Вы о Пернилле слышали?
