Василий Добрынин - Что такое ППС? (Хроника смутного времени)
А Лок не спит по ночам. «А я сплю… — сравнил Потемкин, глядя сквозь стекло в ночной мир. — Но, то, что он ждет, он получит. А я?»
Не сойдет горы острой, массивной вершиной, вниз; оба ножа отойдут, и в небытие уйдут, если Потемкин скажет Лахновскому: «Yes».
Авторучка легла на бумагу и вывела первые строки к итогам его деловой встречи с Лахновским...
В окно постучали первые капли, пошел ночной дождь.
Шаловливый бесенок внутри, пробежался, пощекотал: «Потемкин, не отдавай этот рапорт!»…
Вместо приветствия впилось железо…
«Пасмурная погода, — считают французы, — сближает людей. Побуждает к общению в плане духовном». Пряча небо, она приземляет, напоминая о том, что есть одиночество в мире. Что счастье — предмет очень хрупкий, не существующий в одиночестве. Взглядом, словом, невольно, в такую погоду, один человек начинает искать другого…
Водитель французом не был. Да, все-таки в ночь, за рулем и в такую погоду, поговорить не хотелось даже, — а надо было! Он мог говорить с удовольствием, а собеседник, сержант Ромашкин, — нет. Потому, что сержанту, кроме погоды, не нравилось то, что автобус заметно, до беспокойства — от сопровождения отставал. Ромашкин просил, и не раз, подтянуться. Но «Синий», догнав головную машину, опять отставал. «Пистолет упакован, — припомнил Ромашкин, — должен быть так, чтоб успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней».
— Пройдусь по салону, — сказал он.
Улыбку прогнал по лицу, оглянулся водитель:
— Зачем? Да все хрюка давят…
— У Лонга есть термос с горячим кофе.
— А-а, ну давай...
Отпив кофе, Ромашкин достал пистолет. Увидел блеснувший в недоумении глаз одного из соседей Лонга, но, гнавший навстречу тяжеловес-автопоезд, тряхнув вправо-влево автобус, гасил все звуки. Ромашкин отвел до упора и отпустил затвор. Коротко лязгнув, застыл тот на прежнем месте, вогнав, на возврате патрон в патронник. Запирая механику, вверх до упора, поднялся флажок.
Допив кофе, Ромашкин прошел по салону, вернулся назад.
— А-а, я смотрю, посвежел, аж щеки порозовели! — смеясь, оценил водитель.
— Ага. А что с «Красным»? Чего он с тобой не поехал?
— Да, приболел.
— Чем это, в летнюю пору?
— Да, был на рыбалке. Не знаю, съел что-нибудь…
— Мотыля?
— А черт его знает… Ты что? — спохватился водитель, — Да, мотыля не едят.
— Значит, что-то другое.
— Да что, сам не справлюсь? Устану, конечно. Уже устаю. Но они, — кивнул он в салон, — за двоих заплатят.
— Устаешь, я вижу. Но догоняй их.
— Ну, не потеряемся, в самом-то деле.
— КАМАЗист не из ваших?
— В первый раз его вижу. Заказывал Лок, в гараже.
КАМАЗ шел впереди: огоньки едва видел Ромашкин. И, время от времени, просто терял их из виду.
— Он резвый, однако?
— Да пусть. Пока что мы — порожняк, чего нам волноваться? Обратно вот — да, главные ценности — там. Тогда по-другому. От нас ни на шаг. А сейчас — пусть бежит!
— Ну, да, — согласился Ромашкин, и глянул в дремотный салон, — сейчас главные ценности здесь…
Свисток. Светящийся полосатый жезл перекрыл дорогу. «Не заметил поста! — удивился сержант, — освещения нет. Светофор? Ах, ну да, — света нет…». Но это был, безусловно, знакомый ему, пост ГАИ.
Обычное дело. Проверка. Свои.
«А КАМАЗ чего пропустили? — хотел пошутить Ромашкин, — Не наш он, — чужой!».
Но вместо приветствия, тут же, в затылок Ромашкину впилось железо обманки-жезла. Опрокинутый им, Ромашкин ткнулся левой щекой в колени водителя. Через долю секунды тот ощутил на себе кровь. Второй из вошедших, сорвал с плеча Ромашкина автомат, не найдя кобуры, сдернул с пояса рацию и передернул затвор.
В глубь салона, в упавшей на плечи, как смерть, тишине, смотрел автомат Калашникова.
— Деньги! Быстро, без шуток, — деньги!
Зрачок автомата смотрел в побелевшие лица. Подельник пошел по салону. Торопливые руки его — без труда, — из чужих, непослушных рук — вырывали пакеты и сумки.
Мозг сержанта Ромашкина, внезапно и потрясающе быстро увидел во сне, как его, идущего как по канату — по высокой стене забора — бьет током! Он сам виноват: схватился руками за провода над собой. Теряя сознание, падает он, обрывая провод. Но теперь было что-то не так. Налево летел он — на острые колья в гороховых грядках. На самом же деле, свалился направо — в траву. Он же помнит! Давно это было — в детстве. Летел он, как будто в колодец — обратно. Не надо, Ромашкин, возьми себя в руки — не то!
Салон: колыхания, звуки его, через струйки крови — обратным током, просачивались в сознание. Вслепую, мысленно, стал он ощупывать, проверять свое тело, как командир перед боем, считает гранаты и уцелевших людей.
Кровь текла горячо и обильно. «Уплыву, значит, скоро», — подумал Ромашкин, и понял, что остался без автомата. Потемкина вспомнил: урок, который он же, Ромашкин, провел у доски!
Ладонью, от пряжки, наощупь, прошелся налево. Есть! «Ребятки, постой — усмехнулся Ромашкин, — Я ж еще не сказал свое слово — не дали. А надо!».
Со стороны и потом — всегда легче принять решение верно — мозг имеет возможность спокойно пошевелить извилинами. Ромашкину лучше бы и оставаться таким, умирающим: не привлекая внимания, он бы остался нетронут. Объект нападения — деньги — не он. А там: повезет с медициной, — спасут. Обнаружив себя, Ромашкин получит ответ — пулю из своего автомата.
Но он не закончил еще свой расчет боевых возможностей. Скользнув в кобуру, большой палец нащупал флажок предохранителя. Верхнее положение… Верхнее, — заперто! О, это много значит! «В пустом стволе, запирать ему нечего». Значит, Ромашкин — там заперта пуля — «в исходной позиции». Пуля — в стволе!
Вперед, вверх! Как бросок в воду — больше воздуха в легкие, силы — в мускулы. На ходу, как это делал Потемкин: флажок — вниз, ствол — на линию огня. «Можно снова в туман…», — согласился Ромашкин, чувствуя, что палец уже прижимает крючок к рукояти. «Можно…».
Со скоростью 315 метров в секунду покинув ствол, пуля нашла свою цель в двух метрах от дульного среза… Не признавая препятствий, она вонзилась в затылок новоиспеченного автоматчика. Удар выбил из рук угрожающее железо. Сбил с ног, бросая вперед — лицом вниз и «отменил» всеобщее оцепенение. Десятки рук в порыве ненависти скрутили-скомкали, затоптали ногами второго налетчика.
***
Ротный качал головой: как же так — убитым был свой, — сотрудник милиции! Он понимал, что теперь будет круто: проверки, комиссии, выводы. Резонанс сильнейший, как шквал вулканический: если не пеплом на голову, — то жарким духом, коснется каждого. А потом будет долго, каждый, подозревать другого. Обоснованно и не очень… Слаженность, четкость, уверенность, непроизвольно, — как в сырости пламя костра — пригаснут. Ослабнут на время. До тех пор, пока не утратят своей остроты издержки, не притупятся, — как со временем притупляется нож.
***
Начальник Управления уголовного розыска, каменел лицом: огневой контакт на поражение между своими! И где? В «хозяйстве» где служит Потемкин.
Розыск работал. Работа была кипятком, и по самое горло! Есть ли сообщники? Кто? Сколько? Где?
Есть одна нить, да пока что в руках у судьбы и врачей. Случай, когда врагу, моля бога, желают здоровья! Второй нападавший в больнице, но документов при нем, — никаких, даже водительских... Убитый себя не таил: удостоверение было при нем: ИДПС ГАИ, Гапченко. «Девяносто девятка» техпаспорт — его. На его же имя. А толку? Убит наповал.
Полковник ткнул кнопку селектора:
— Что по второму, как он?
— Только что сообщили, скончался.
В руке полковника хрустнула и переломилась ручка...
Потемкина дайте!
— «Тантал», я седьмой! — сообщила рация, — Мы на подходе, минут через сорок будем.
— Добре, седьмой. Я вас понял.
— «Тантал», сообщите, Потемкин на месте? Водитель волнуется — просит, чтобы Потемкин встретил.
— Потемкин? Ну, хорошо, передам…
— Обязательно! Просит…
— Что за новости? — удивился ротный.
И обернулся к Потемкину.
Потемкин пожал плечами:
— Но сейчас же приедут — узнаем.
Потемневший лицом, уставший, не сразу поднялся водитель. Непослушные руки нашли, сигареты и спички. Он прикурил и увидел Потемкина. «Пора!» — сказал он себе и поднялся навстречу. Нерешительно, да потому, что первым подал Потемкин — пожал он руку.
— Юрий Юрьевич, — попросил Потемкин, — я доложу Вам. А пока, мы с Иваном Петровичем, поговорим без свидетелей. Хорошо?
Птицын махнул рукой:
— Полчаса, Потемкин!
Он просто не знал, что сказать.
— Спасибо. А это Вам, — протянул он папку.
— Что это, Потемкин?
