Якоб Пальме - Взрывы в Стокгольме
— Да, если взрыв устроил он, так... Это нанесение ущерба и небрежность, опасная для общества.
— А его посадят в тюрьму?
— Возможно. Или оштрафуют. А может быть, ограничатся условным наказанием.
— Ну, так я знаю, кто он такой. Уж так бы мне хотелось, чтобы вы его сцапали, проходимца!
— Как его зовут?
— Его зовут Леннартссон. Улле Леннартссон. Он продает автомобили. Марки «Вольво».
— Вы знаете, где он живет, или у вас есть номер его телефона?
— Нет, не знаю и знать не хочу. Хватит с меня, надоел он мне сам и надоела его религиозная блажь.
— Он был у вас здесь?
— Да, только что смотался. Он оставил меня с носом. Паршивый нахальный мужичонка.
— Он ушел до или после взрыва?
— Не помню.
— Это-то вы, наверно, должны помнить.
— Ну хорошо, он ушел, кажется, после взрыва. Как раз тогда и начал трепаться о боге и обо всяком таком...
— Значит, взрыв устроил не он.
— Может, и не он. Только жаль. Надо бы засадить его за решетку.
— Почему вы такая сердитая, а? — спросил Фаландер.
— Не ваше дело.
— Да, конечно, это меня не касается. Я только подумал, может быть, это имеет отношение к взрыву.
— Вы думаете, я такая сердитая, устраиваю взрывы?
— Нет, не то чтобы вы устраивали... Но если бы нам заняться вопросом поподробнее...
— Мое настроение не имеет к взрыву никакого отношения. И к причине взрыва тоже. Может, как раз взрыв и виноват, что я рассердилась. На этого скота Леннартссона.
— За что же?
— Да он от меня сбежал. Хлопнул дверью перед самым носом, и все тут. Интересно только, чего он, собственно, тогда добивался? Может, он и ухаживал за мной только для того, чтобы меня надуть. И потом разорялся тут почем зря о боге. Вам не кажется, что вообще вся эта религиозная публика немножко чокнутая?
— Не знаю. Не замечал. Во всяком случае они уважают закон и порядок. Хотелось бы мне, чтобы и о других можно было сказать то же самое.
— Сразу видно, что ты фараон. А фараон — он фараон и есть. Закон и порядок, закон и порядок. Только и знаете. А чтобы посадить этого негодяя Леннартссона, так на это вас нет, посадить вы его не посадите. И это ты называешь закон и порядок, что такой субчик разгуливает себе на свободе?
— Подождите, мы еще присмотримся к нему поближе, я вам это обещаю. Но если дело было так, как вы говорите, и он находился у вас, когда взорвалось, я не знаю, есть ли основание его подозревать. Он у вас долго был перед взрывом?
— Полчаса примерно.
— Ну, он тогда тут совсем ни при чем. Конечно, если только вы не договорились с ним заранее устроить этот взрыв.
— Ты женат? — спросила она.
— А какое это имеет значение? — парировал Фаландер.
— Просто так, интересно.
— Нет, не женат.
— Что ж так?
— Да так, не получается все как-то. И потом, совсем неплохо самому распоряжаться своей жизнью... Ну ладно, я пошел.
— Ты что, обиделся, зачем я спрашиваю о твоих личных делах?
— Нет, мне просто надо идти. Я ведь на работе.
— Ну, пока тогда, всего тебе хорошего,— сказала она.
— Послушай, я спущусь к тебе, когда освобожусь,— сказал он.— Приблизительно через часик. Тогда и поболтаем.
Мужики одно только и твердят — поболтать да поболтать, подумала она, когда он закрыл за собой дверь и вышел на лестницу. Хорошо еще, что это одна только трепотня: говорят, чего не думают. А то жизнь была бы очень тоскливой штукой.
Покончив с делами и сообщив по телефону результаты опроса, Фаландер опять спустился к ней. Оказалось, что он и в самом деле не прочь поболтать. Сидел в кресле и рассказывал одну историю за другой, все из своей работы в полиции.
— ...и ты знаешь, смотрю я, девушка лежит и лицо у нее так все разбито, что прямо, можно сказать, мясной фарш...
Нет, пожалуй, он все-таки грубоват, подумала она. Хотя, может, и он хочет показать, что он настоящий мужчина, сильный и всякое такое. Она это подумала, но виду не показала, сидела и с восхищением на лице слушала все истории, что он рассказывал.
К счастью, Фаландеру хотелось не только поболтать. И как ни странно, он был удивительно приятный и совсем не грубый. С виду жесткий и сильный, но одновременно мягкий и деликатный; этот мужчина знал, чего хочет. Так что в конце концов вечер завершился как надо. Она даже и думать забыла о продавце автомобилей, так некстати распространявшемся о боге.
3
— Так ты говоришь, динамит,— задумчиво протянул Петер Сюндман. Он очень не любит динамит. Во всяком случае, когда динамит взрывают на лестницах больших жилых домов на Риддаргатан в районе Эстермальма.
Для полицейского Петер Сюндман был довольно-таки низенького роста. Стройный, правда, и со спортивной, хорошо тренированной фигурой, но маленький. Так что свой небольшой рост он воспринимал как серьезную жизненную неудачу, почти как инвалидность. До некоторой степени этот недостаток компенсировался у Петера Сюндмана исходившей от него силой, спокойствием и уверенностью, так что, в общем, почти не случалось, чтобы на него кто-ни- будь решался напасть.
Петер Сюндман ненавидел насилие. Может быть, именно из-за своего маленького роста.
— Да, только это не чистый динамит,— ответил Фаландер.
— Что значит «не чистый динамит»?
— Чистый динамит состоит из нитроглицерина, смешанного с каким-нибудь пассивным заполнителем. Но такой динамит очень дорогой, да и не шибко надежный. Нитроглицерин вообще довольно дорогое вещество, зато обеспечивает аккуратный и надежный взрыв. А эта взрывчатка состояла, собственно говоря, из нитрата аммония.
— Нитрата аммония?
— Да, именно. Такое взрывчатое вещество стоит дешевле, это правда, но взрыв с его помощью произвести трудновато. А вот если немного нитроглицерина да смешать с довольно большим количеством нитрата аммония, получишь взрывчатку что надо — и сила динамита, и дешевая цена нитрата аммония.
— Ну, не знал я, что ты такой специалист! — сказал Сюндман.
— Я их изучил специально. Если уж расследовать взрывы, надо сначала разузнать, что вообще за штуковина — динамит.
— А разве для расследования это имеет какое-нибудь значение?
— Ясное дело, имеет. Комиссар Гординг говорит: «Никакая деталь не должна казаться слишком незначительной. Именно незначительные чаще всего помогают найти преступника».
— Так-так... Что там у тебя еще?
— Например, запал состоит из капсюля и бикфордова шнура.
— А разве это особенность?
— В последнее время охотнее всего пользуются все-таки электрическим запалом.
— Сколько же было использовано взрывчатки?
— Большой заряд. Настолько большой, что целый дом мог бы взлететь на воздух.
— Целый дом! А повредили только лестничную площадку ...
— Потому что сила взрыва зависит от того, каким образом его устраивают. Возьми обычный порох. Если насыпать его немного на пол и поджечь, так он вообще не взорвется. А ну-ка, спрессуй тот же порох в стальном цилиндре! Так рванет...
— Значит, тот динамитный патрон просто лежал себе на полу?
— Ну да. Потому и сила взрыва оказалась ничтожной.
— Но как все эти данные помогут тебе разыскать преступника?
— Не очень-то помогут, к сожалению. Этот динамит могли элементарно спереть с любой строительной площадки.
— Напал ты все-таки на какой-нибудь след?
— Да, несколько человек видели, как какой-то мужчина удалялся с места происшествия сразу после взрыва.
— Так это же хорошо!
— Нет. У меня есть вполне надежный свидетель, он дает ему алиби на этот случай.
— Какой свидетель?
— Да женщина одна, со второго этажа этого дома. Мужчина как раз в этот момент был у нее в комнате. И когда грохнуло, он так испугался, что сразу же убежал. Так она, во всяком случае, меня уверяет.
— А не может быть, что взрыв хотели направить как раз против него? Раз он так испугался.
— Нет, не думаю.
— Почему?
— Она уверяет, мужчина, мол, ей сказал, что этим взрывом бог его предостерегает. А бога мы притянуть в суд не можем.
— Тебе удалось этого мужчину разыскать?
— Нет пока что, попытаюсь сегодня. Я знаю, как его зовут и где работает. Вероятно, это не будет слишком сложно. Сомневаюсь только, что он нам чем-нибудь поможет. Свидетель, что дает ему алиби, производит впечатление очень надежного человека.
— Ух, как ты в ней жутко уверен!
— Я ее долго и подробно допросил.
— Ага. В служебное время, конечно?
— Ну, мне пора. Скоро увидимся.
4
Оказалось, однако, не так-то легко разыскать продавца автомобилей марки «Вольво» Улле Леннартссона, как поначалу представлялось Фаландеру. Ни в Стокгольме, ни в его окрестностях никто и слыхом не слыхивал об агенте, которого бы звали этим именем.
Фаландер позвонил Марии Энерюд, двадцатипятилетней женщине, сообщившей ему имя агента. Правда, каких-нибудь других свидетелей она назвать не сумела.
