Фредерик Дар - Потому что красивый
Не отставая в мрачных предсказаниях, германский псих-ос (муж. род от осы) полагает, что трос лопнет и мы свалимся на дно шахты, где наши кости рассыпятся в пыль и пепел.
Вот так и возникает паника.
Лифтовый гарсон читает «Отче наш иже еси…» и модную «Гарри, я возбужу тебя», которая по-испански звучит еще неистовее.
— В штанишки не наложила, кроха? — спрашиваю я маленькую подружку по несчастью.
— С тобой никогда! — бормочет воробышек, у которой ладошки стали влажными.
Нидерландская жена начала рыдать, фройляйн Услада — визжать. Лифтер продолжает читать окаяние души.
Тут я решаю «сделать что-нибудь».
Доверяю зажигалку старому господину. Вытаскиваю перочинный ножик с перламутровой ручкой, у которого очень твердое лезвие. Откручиваю винты крышки спасательного люка на потолке. Чтобы сделать это, взгромождаюсь на плечи голландского зюйдерзеена, в то время как благородный старик подсвечивает мне синим пламенем огнива. Через несколько минут открываю люк. Поток воздуха из шахты обдувает нам головы. Небольшое гимнастическое упражнение и вот я уже на крыше кабины. Зажигалка передана мне, как олимпийский факел. С ее помощью устанавливаю, что мы всего лишь в метре от следующего этажа. Что делает красавец Сантонио? Не стоит об этом даже говорить, к чему зря тратить энергию, но ненавижу наплевательство. Я всегда откровенен, особенно когда нахожусь на откровенно испанской территории: ничего за пазухой, ничего в загашнике. То, что я хочу вам предъявить, находится у меня в носке. Это монтировка. Вынимаю ее и вставляю между резиновыми прокладками дверей для входа в лифт на этаже. Мощно нажимаю. Створки слегка расходятся. Мои усилия удесятеряются (удваивания было бы маловато), и образуется щель, достаточная для протискивания мужчины (а если постараться, и женщины).
— Ну вот, — сообщаю я спутникам по заключению, — путь свободен. Давайте: дети и женщины сначала!
Малый из голландских польдеров подает мне Мари-Мари. P-раз! Малышка на воле. Затем лифтер. Затем соотечественница Ван-Гога, затем кокетка-педик с той стороны Рейна. Потом старик. Чтобы закончить, помогаю голландцу. Последнее упражнение вашего рассказчика, и вот все уже не мостике.
Гостиница бурлит. Клиенты начинают шуметь, что празднование Нового года втемную немного затянулось. Свечи и фонарики бродят по коридорам.
Наконец вспыхивает свет. Щурятся, промаргиваются, кто как может. Стеснительные улыбки. Пожелания доброй ночи. Каждый костыляет на свой этаж, имея в виду, что лифта-на-сегодня-хватит-спасибочки!
Прощаюсь с комариком. Надо вам сказать, что мы явились в гостиницу «Святой Николас» целой кодлой. Считайте сами: оба Берю с племянницей, маман, Антуан — малыш, которого я пригрел во время сенсационного расследования,[2] и я сам, не считая Сосисама, последнего приобретения хозяйства Бурюрье, собаки, которую они квалифицируют как бульдога, но мне кажется, что это следствие скрещивания жабы с сосиской. Мы заняли две анфилады комнат, наши находятся как раз над караваном Толстяков. Маман тает от счастья. Антуан для нее — лучик солнца. Омрачает радость только опасение, что придется вернуть его кому-нибудь: родственникам или администрации. Правда, со времени смерти его родителей еще никто не востребовал его. Будем надеяться, что время сделает свое дело, как говорят консьержки, а они знают жизнь. Но я боюсь поддаваться иллюзиям. Времени нужно опасаться. Оно, зараза, может такое выкинуть! Химера — рассчитывать на него! Оно, как паутина, обволакивает и убаюкивает. Ты пригрелся, мечтаешь… И вдруг, хрясь! Паутинку оборвали ударом топора, и ты летишь! Но, несмотря ни на что, с малышом Антуаном мы надеемся не расстаться. Он такой непредсказуемый, это чудовище! Обаятельный прототип! И каков характер! Зря не орет. Спокойный, глаза голубые, морда чистая с шустрыми ямочками на щеках. Жамкает, как людоедик. Сунь ему что-либо в пасть и увидишь сам. Любимое блюдо — мясо с рисом и зеленым горошком. Или мозги с пюре. Уже гурман, клянусь! Маман прилипла к нему так, что иногда я становлюсь ревнивым. Он ухожен лучше, чем президентский «боинг». Этому негоднику полная профилактика проводится по пятнадцать раз на дню. Ночные кошмары, опускания мошонки, риноцерофарингит — все под суперконтролем! А прививки? Дома только и говорят о БЦЖ, антиштуках и хрен знает еще о чем! Про витамины я знаю больше, чем любой педиатр. А также выучил наизусть диэтическую лексику малышей. Дома пьем только из сосок. Недавно одна даже оказалась на моей тумбочке у кровати, ей-богу! Когда я вижу маман в действии, то ощущаю себя преступником, не сделав ее бабушкой. Антуан зовет ее мамой, а меня папой. Забавно, не так ли? О, я вижу, поглотители моей прозы, что вы припишите мне эдипов комплекс. «Ага! Он завел ребенка от своей матери! Они, наконец, папа-мама, оба!» Ну, это всегда так. Если делаешь, вопят: «Смотрите! Он делает!» Если не делаешь, с тем же ражем: «Смотрите! Он не делает!» В глубине души даже приятно. Если хорошенько подумать, это успокаивает!
Однако я отвлекся… Цепляйтесь двумя руками или двумя пальчикам, если сильны, за глубокомыслие моих хохмочек. Ага, стало быть, я оставил позади поломку лифта. Не двигайтесь, сейчас выберемся на дорогу. Но вначале надо описать вам место действия. Значит, дворец «Святой Николас» в Пуэрто-де-ла-Крус. Тенерифе, 1 января в компании маман, Антуана, Берю, Берты, Мари-Мари и Сосисама! Видели, поняли, засвидетельствовали?
Хорошо, возвращаюсь к своему долгу. Неустанен! Полон энергии, наречий. Мне обходимо выплеснуться. Вот он я. Лафайет! Де Голль! Я воркую за вас! Делаю не просто, а очень просто!
Проводив малышку, я заваливаюсь в собственную комнату. Сурдинит радио — причуда горничной. Я не люблю, когда вокруг что-то беспрестанно звучит. Многие пользуются радио, как светом. Включают его, входя в комнату, и выключают только в момент засыпания. Я же терпеть ненавижу. Надо использовать непрерывный шум сознательно, с достаточным основанием, если хочется сохранить его благородство.
Присаживаюсь у письменного стола красного дерева и кладу на него лист копирки. Из ящика вынимаю коробочку порошка и кисточку с исключительно шелковистыми волосками.
Кропотливая работа. Стук в дверь раздается в тот момент, когда я заканчиваю небольшую проверку. Это Берю, вырядившийся в двубортный голубой костюм и шелковую белую водолазку. Он весь в машинном масле, особенно под ногтями и носом.
— Ну, как-по-вашему, доктор? — спрашивает он, приближаясь.
От него так разит перегаром, что если поднести зажженную спичку к пасти, она превратится в факел.
— Превосходно, Толстый. Ты самый лучший исполнитель короткого замыкания, которого я когда-либо видел.
Он смахивает паутину с шевелюры.
— За этими шпанскими дворцами ухаживают только с фасада, — жалуется Берю. — Видел бы ты за кулисами. По крайней мере, ты смог сфабриковать?
— Как по маслу, парень!
— Браво! А комарик?
— Завалилась спать.
— Хоккей! Тогда я спущусь в гранд-салон и поищу Берту. Когда я ее там оставил, она позволяла себе дурачиться с маленьким похабником, который явно напрашивался в качестве новогоднего подарка получить кулаком по рылу. Ты идешь?
— Присоединюсь попозже, Толстый. Сначала нужно передать сообщение крабу. Он уж, верно, весь истомился, наш Старичок.
Толстяк добавляет еще масла на лоб, массируя его мощной дланью.
— Вот тип, — вздыхает Берю, — он не расслабляется даже в ночь Святого Сильвестра. Уж это точно! Когда он откинет копыта, надо будет бросить ему в сосновый ящик парочку досье, чтобы не подох со скуки на том свете! Знаешь, что я тебе скажу? Как об этом подумаю, меня мучит жажда!
И он отправляется выпить!
Связь так себе. Голос старикана доходит до меня ослабевшим, будто с того света, о котором только что толковал Мамонт.
— Ну что, Сан-Антонио?
— Проверка произведена, Начальник, это точно ОН.
Слышится карканье, похожее на звук, производимый, когда выплевывают после употребления зубную пасту.
— Плохо слышу вас, господин директор.
— Я сказал… печатки?
— Отпечатки? Вот они у меня перед глазами, завтра отправлю вам срочной почтой. К тому же мне удалось прощупать его левую ногу и я почувствовал шрам на левом бедре. Поверьте мне, ошибка невозможна.
— В таком случае, применяйте вариант «Б».
Вариант «Б»! В этом весь старуханец! Ему только бы развязать маленькую войну! Как в мультике.
Он задумывает сюжет.
Но только живу-то в нем я!
Лава два
Люди думают, что к югу от Авиньона мир голубой, охровый и в высшей степени желто-соломенный. Они думают, что ниже четвертой параллели все зеленеет, пылится, лазурится. Излишек почтовых календарей пропитал их ошибками, как говорит Берю. Они слишком загружены цветными брошюрами, фотографиями приятелей и знакомых на отдыхе. Вселенная иллюзорна. Можно и сплоховать, нельзя торопиться подбивать бабки, ненормальненькие мои, проверяй товар перед тем, как выдать пропуск (опять же, как излагает Толстяк).
