Иэн Рэнкин - Вопрос крови
— Он был как ты, — продолжала она. — То есть вернулся из армии. Говорят, что все дело в этом: обида на общество.
Ребус заметил, что руки теперь она держала в карманах пиджака. Ему показалось, что они сжаты в кулаки, хоть сама она и не подозревает об этом.
— Газеты пишут, что у него свой бизнес, — сказал он.
— У него имелся катерок, на котором он возил любителей водных лыж.
— И он был обижен на общество?
Она пожала плечами. Ребус знал, что и она готова была отправиться куда угодно, лишь бы отвлечься от другого расследования, на этот раз внутреннего, — расследования, центром которого была она сама.
Она уперлась глазами в стену, куда-то поверх его головы, словно там находилось нечто иное, помимо картины и вентиляционного отверстия.
— Ты не спросила меня, как я себя чувствую.
Она перевела взгляд на него:
— Как ты себя чувствуешь?
— Начинаю ощущать охоту к перемене мест. Спасибо, что осведомилась.
— Но ты здесь только одну ночь.
— А кажется, что больше.
— А что говорят доктора?
— Никто еще ко мне не являлся. По крайней мере, сегодня. Но что бы они ни сказали, я отсюда удеру.
— И что потом?
— Ты о чем?
— К работе же ты вернуться не можешь. — Она перевела взгляд на его руки. — Ты не способен сейчас ни вести машину, ни напечатать рапорт. Трубку-то телефонную поднять сможешь?
— Исхитрюсь как-нибудь. — Он огляделся, на этот раз сам избегая встретиться с ней глазами. Вокруг были мужчины примерно его возраста, соперничающие с ним в землистой бледности. Было ясно, что шотландские гастрономические пристрастия дают тут свои плоды. Один из парней, кашляя, вымаливал сигаретку. Другой, казалось, с трудом дышал. Перекормленная, одышливая, страдающая гипертрофией печени мужская масса.
Ребус поднял руку, чтобы дотянуться до левой щеки и коснуться ее тыльной стороной кисти; он ощутил колкую небритость. Щетина, как он понимал, будет того же серебристого оттенка, что и стены палаты.
— Исхитрюсь как-нибудь, — повторил он, опуская руку и искренне сожалея, что вздумал поднять ее. Пальцы, когда к ним вновь прихлынула кровь, зашлись искрами боли. — С тобой говорили?
— О чем?
— Брось, Шивон!
Она, не моргнув, выдержала его взгляд. Ее руки покинули свое убежище, когда она подалась вперед на стуле.
— Сегодня у меня очередная встреча.
— С кем?
— С боссом. — Имелась в виду старший суперинтендант Джилл Темплер. Ребус кивнул, довольный, что пока не задействованы чины более высокие.
— И что ты ей скажешь? — осведомился он.
— Мне нечего ей сказать. К смерти Ферстоуна я не имею никакого отношения. — Она сделала паузу, дав еще одному невысказанному вопросу повиснуть между ними: А ты имеешь? Казалось, она ждет, что Ребус скажет ей что-то, но он молчал. — Она станет расспрашивать о тебе, — вновь заговорила Шивон, — о том, как ты очутился здесь.
— Я ошпарился, — сказал Ребус. — Глупо, но так именно и было.
— Я знаю, что так ты объясняешь произошедшее.
— Нет, Шивон, не объясняю, а на самом деле так и было. Спроси у докторов, если мне не доверяешь. — Он опять огляделся. — Полагаю, что когда-нибудь это все-таки станет возможно.
— Небось все еще кружат вокруг лечебницы, ища, где бы припарковаться.
Шутка была натянутой, но, так или иначе, Ребус улыбнулся: Шивон давала ему понять, что не станет долее его мучить. В его улыбке сквозила благодарность.
— Кому поручено Саут-Квинсферри? — спросил он, показывая, что тему он переменил.
— Кажется, инспектор Хоган там.
— Бобби — толковый парень. Если все можно выяснить быстро, он это сделает.
— Газетчики уже принялись за дело. Для связи с ними откомандировали Гранта Худа.
— Тем самым оголив наш отдел, — задумчиво проговорил Ребус. — Тем более мне надо поторопиться.
— Особенно если меня отстранят от работы.
— Не отстранят. Ведь ты же сама сказала, Шивон, что к Ферстоуну не имеешь ни малейшего отношения. Как мне это представляется, произошел несчастный случай. Ну а если всплывет нечто более серьезное, может быть, все само собой и утихнет, так сказать, умрет естественной смертью.
— Несчастный случай, — повторила она за ним.
Он медленно кивнул:
— Так что не беспокойся. Если только, конечно, ты и впрямь не пришила того подонка.
— Джон… — В голосе ее прозвучала настороженность. Ребус опять улыбнулся и постарался лукаво подмигнуть ей.
— Я просто шучу, — сказал он. — Я слишком хорошо знаю, черт возьми, кого Джилл не терпится привязать к делу Ферстоуна.
— Он сгорел во время пожара, Джон.
— То есть это я его убил? — Ребус поднял обе руки и повертел ими так и эдак. — Я ошпарился, Шивон. Ошпарился, и дело с концом. Просто ошпарился.
Она поднялась со стула.
— Ну будь по-твоему, если ты так говоришь.
Она стояла перед ним, когда он опустил руки, сдерживая крик от внезапно нахлынувшей острой боли. К койке направлялась сестра, говорившая что-то о перевязке.
— Я ухожу, — заверила ее Шивон и повернулась к Ребусу: — Ужасно думать, что ты мог сделать подобную глупость, а вдобавок подозревать, что это было ради меня.
Он лишь медленно покачал головой. Она повернулась и пошла к двери.
— Не теряй веры, Шивон, — бросил он ей вслед.
— Ваша дочка? — спросила сестра, занимая его разговором.
— Просто приятельница, коллега.
— Ваша работа как-то связана с церковью?
Ребус поморщился, когда она стала снимать один из бинтов.
— Почему вы так подумали?
— Вы что-то сказали о вере.
— В такой работе, как у меня, без веры не обойтись. Как, наверное, и в вашей, не правда ли?
— В моей? — Она улыбнулась, не отрывая взгляда от бинтов, — некрасивая деловитая коротышка. — Ну, прохлаждаться, ожидая, пока поможет вера, нам не приходится. Как это вас угораздило? — Она говорила о его обожженных руках.
— Обварился кипятком, — сказал он, чувствуя, как бусинка пота начинает катиться вниз по виску. «С болью-то я справлюсь, — решил он, — а вот как с остальным?» — Нельзя ли заменить бинты на что-нибудь полегче? — спросил он.
— Вы хотите получить возможность работать?
— Хочу получить возможность пить из чашки, не роняя ее. — «Или брать телефонную трубку», — подумал он. — А кроме того, наверняка имеется кто-то, кому эта койка нужнее, чем мне.
— Забота о других весьма похвальна. Посмотрим, что скажет доктор.
— И что это будет за доктор?
— Имейте капельку терпения, ладно?
Терпение: как раз на это у него не было времени.
— Может быть, к вам еще посетители заглянут, — прибавила сестра.
Вряд ли. Никто, кроме Шивон, не знал, что он здесь. Он попросил кого-то из персонала позвонить ей, чтобы она сказала Темплер, что он возьмет день, от силы два, по болезни. Но звонок этот заставил Шивон немедленно примчаться к нему. Наверно, он предвидел это: наверно, поэтому он предпочел позвонить ей, а не просто в участок.
Все это было вчера днем. А вчера утром он сдался и отправился в медицинскую часть. Там фельдшер, едва взглянув, велел Ребусу ехать в больницу. В «А2Е» Ребус отправился на такси, и ему было очень неприятно просить шофера самому вынуть деньги за проезд из его брючного кармана.
— Слыхали новость? — спросил таксист. — В школе пальбу устроили.
— Может быть, из газового пистолета?
Таксист лишь мотнул головой:
— Да нет, хуже, по радио сказали…
В «А2Е» Ребусу пришлось ждать очереди. Наконец ему сделали перевязку, ожоги оказались не столь глубокими, чтобы везти его в Ожоговый центр в Ливингстон. Но у него подскочила температура, так что было решено его госпитализировать, и машина скорой помощи отвезла его в Маленькую Францию. Он подозревал, что они сочли за лучшее приглядеть за ним, боясь шока или же опасаясь, не принадлежит ли он к тем, кто сам себе причиняет увечья. Может быть, поэтому они и держали его: ожидали, когда его сможет осмотреть психиатр.
Он подумал о Джин Берчилл — единственной, кто мог обнаружить его внезапное исчезновение из дома. Но в последнее время они охладели друг к другу — проводили вместе ночь раз в дней десять, перезванивались несколько чаще, иногда встречались за чашечкой кофе. Отношения их приобрели характер некоей рутины. Ему вспомнился его недавний короткий роман с медицинской сестрой. Интересно, не уехала ли она еще из городка. Можно было бы расспросить о ней, но как ее звали — выскочило из памяти. Он стал забывать фамилии. Однажды забыл о встрече. Ничего особенного — с годами это неизбежно. Но, выступая в суде, он все чаще ловил себя на том, что вынужден заглядывать в записи. Десять лет назад ему ни записей, ни плана выступления не требовалось. И говорил он увереннее, что всегда производило впечатление на присяжных — это и судейские ему говорили.
