Донна Леон - Выстрел в лицо
Как это нередко случалось в Венеции, Брунетти с Катальдо никогда не были официально представлены друг другу, но тем не менее Гвидо в общих чертах знал, что за человек Маурицио. Его семья была родом из Фриули, и сюда они перебрались где-то в начале прошлого века. В период правления фашистов Катальдо процветали, но основной капитал сколотили во время строительного бума шестидесятых годов. Впрочем, чем конкретно они занимались, Брунетти не знал — то ли недвижимостью, то ли перевозками.
Добравшись до Паолы и Брунетти, граф расцеловал их и кивком указал на пару, с которой только что беседовал:
— Паола, ты с ними уже встречалась, — сказал он, — а вот с тобой, Гвидо, они просто жаждут познакомиться.
Это утверждение смело можно было отнести к Катальдо, который смотрел на них, приподняв брови и склонив голову. Он с явным любопытством переводил взгляд с Паолы на Брунетти. Выражение лица его спутницы понять было невозможно. Вернее, не так: благодаря стараниям пластических хирургов на ее лице навечно застыла маска вежливого интереса. Она была обречена провести остаток своей жизни с любезной улыбкой, какие обычно изображают при виде внуков своей горничной. Улыбка была тонкой, а губы, напротив, пухлыми и полными, цвета спелой черешни. Тугие розовые щеки, формой похожие на половинки киви, толстыми наростами окружали нос и подпирали снизу глаза. Сам нос, плоский и приплюснутый, словно по нему прошлись шпателем, начинался почти от самого лба, гораздо выше, чем полагается быть нормальным носам.
Зато ни морщин, ни других изъянов у нее не было. Кожа безупречная, как у ребенка. Светлые волосы сверкали, как чистое золото, а платье стоило дороже, чем любой из костюмов Брунетти.
Выходит, перед ним стояла вторая жена Катальдо, «la super liftata»[5] — далекая родственница графини. Брунетти кое-что про нее слышал, но в глаза никогда не видел. Он мысленно пролистал папку со светскими сплетнями города и вспомнил, что женщина родом откуда-то с севера. Поговаривали, будто она крайне замкнутая и со странностями — впрочем, с какими, не уточнялось:
— Ах, — прервал размышления Брунетти граф.
Паола тем временем расцеловала женщину и пожала Катальдо руку.
— Франка, — продолжил граф, — позволь представить тебе моего зятя Гвидо Брунетти, мужа Паолы. Гвидо, познакомься с Франкой Маринелло и ее супругом Маурицио Катальдо. — Граф отступил в сторону и подтолкнул Брунетти вперед, словно они с Паолой были подарком, который он хотел преподнести своим гостям.
Брунетти поприветствовал девушку, чье рукопожатие оказалось на удивление крепким, и Маурицио — ладони у того были сухими, словно припорошенные пылью.
— Piacere[6]. — Брунетти с улыбкой посмотрел на Франку и затем перевел взгляд на мужчину с водянисто-голубыми глазами. Тот кивнул в ответ.
— Ваша теща так много нам о вас рассказывала, — заговорила Франка. — Очень приятно, что мы наконец познакомились.
Прежде чем Брунетти успел придумать какой-нибудь ответ, распахнулись двойные двери в столовую и тот же мужчина, что принимал у гостей пальто, сообщил, что ужин подан.
Пересекая зал, Брунетти пытался вспомнить, упоминала ли когда-нибудь графиня при нем о Франке, но у него отложилось лишь, что они познакомились много лет назад, когда Франка приехала в Венецию на учебу.
При виде стола, заставленного фарфоровой посудой и серебряными приборами и украшенного пышными букетами, Брунетти пришел на ум вечер, который он провел в гостях у тещи две недели назад. Он заглянул к графине, чтобы отдать ей две книги — в последние годы они завели обычай обмениваться прочитанными романами, — и встретил у нее собственного сына. Раффи объяснил отцу, что заехал к бабушке, чтобы забрать реферат по итальянскому языку, который графиня любезно вызвалась прочитать.
Брунетти обнаружил бабушку с внуком в кабинете графини. Они сидели рядышком за письменным столом и изучали восемь страниц реферата, сплошь покрытого пометками в трех разных цветах. Слева от бумаг примостилась тарелка с сэндвичами, вернее, с тем, что когда-то было сэндвичами. Брунетти быстренько прикончил остатки бутербродов. Графиня в это время объясняла внуку смысл своих пометок: красной ручкой она подчеркивала грамматические ошибки; желтой — любое употребление глагола essere[7], синей — фактические неточности.
Раффи, имевший манеру бурно возмущаться, стоило отцу поймать его на исторической неточности или матери исправить ошибку в речи, против бабушкиной правки, кажется, нисколько не возражал. Он сидел и сосредоточенно вбивал в ноутбук все ее замечания; Брунетти поразило, с каким вниманием он выслушивал каждый комментарий.
Из воспоминаний Брунетти вырвал голос жены:
— Ищи свое имя, — шепнула она ему.
Оглядевшись, Брунетти обнаружил, что перед каждым стулом лежит по маленькой заполненной от руки карточке. Быстро отыскав карточку, надписанную «Гвидо Брунетти», он вздохнул с облегчением: Паолу посадили рядом с ним. По другую руку от нее сидел сам граф, ее отец.
Брунетти с любопытством наблюдал, как рассаживаются гости. Похоже, все они благополучно нашли свои места. Самых подкованных в тонкостях этикета могло шокировать, что жены сидят так близко от мужей: оставалось-только надеяться, что их возмущение немного уляжется при виде графа и графини — уж они-то сидели, как полагается, на противоположных концах прямоугольного стола. Адвокат графа, Ренато Роччетто, любезно отодвинул для графини стул. Как только хозяйка уселась, за ней последовали все остальные женщины. Мужчины заняли свои места последними.
Прямо напротив себя, в каком-нибудь метре, Брунетти увидел жену Катальдо. Пока что она слушала мужа, рукой почти касаясь его ладони, но Брунетти понимал, что это ненадолго.
— Coraggio[8], — прошептала Паола, похлопав Брунетти по ноге.
Но вот Катальдо улыбнулся жене и обратил взор на Паолу и ее отца; Франка Маринелло уставилась на Брунетти.
— Страшно холодно сегодня, не правда ли? — произнесла она, и Брунетти, вздохнув, приготовился вести типичную для званых обедов беседу.
Но прежде чем он успел придумать нейтральный и ни к чему не обязывающий ответ, заговорила графиня.
— Надеюсь, никто не против, если сегодня мы обойдемся без мяса? — громко спросила она. С улыбкой оглядела гостей и немного смущенно добавила: — Видите ли, у нашего семейства довольно причудливые вкусы… Наверное, мне надо было заранее всем вам позвонить и поинтересоваться вашими предпочтениями. Одним словом, я решила, что будет гораздо проще вовсе исключить из меню мясные и рыбные блюда.
— Причудливые вкусы? — прошептала порядком озадаченная Клаудия Умберти, жена адвоката графа.
Брунетти, сидевший рядом, частенько встречался с ней и ее родственниками за всевозможными семейными трапезами. Уж она-то прекрасно знает, что единственная причуда, которая наблюдается у семейства Фальер — если не считать регулярных попыток Кьяры стать вегетарианкой, — это склонность к обильным порциям и вкусным десертам.
Паола не могла допустить, чтобы графиню поймали на откровенной лжи, и поспешила вмешаться.
— Понимаете, — в полной тишине заговорила она, — я вот, к примеру, не ем говядины; моя дочь Кьяра не ест мяса и рыбы — во всяком случае, на этой неделе; сын Раффи терпеть не может овощи и сыр; ну а Гвидо, — Паола водрузила ему на плечо свою руку, — не ест вообще ничего, если порция размером меньше слона.
Благодарные гости негромко рассмеялись, и Брунетти поцеловал жену в щеку — показать, что оценил ее чувство юмора и мужественное поведение. Про себя Брунетти поклялся, что уж сегодня добавки брать не будет.
— Что это вообще было? — не переставая улыбаться, поинтересовался он у жены.
— Я тебе потом объясню, — пообещала она и повернулась к отцу, чтобы задать ему какой-то вопрос.
Франка Маринелло решила оставить выступление графини без комментариев.
— А снегу-то навалило — просто невероятно, — сказала она, как только Брунетти вновь повернул к ней голову. В ответ он лишь вежливо улыбнулся, как будто и не видел ее не подходящих для такой погоды туфель и последние два дня не выслушивал подобные реплики от всех своих знакомых.
Согласно правилам ведения светских бесед, настала его очередь выдать какую-нибудь банальность.
— Зато лыжникам благодать, — прекрасно справился с нелегкой задачей Брунетти.
— И фермерам.
— В каком смысле?
— В тех местах, откуда я родом, — сказала Франка на чистейшем итальянском, не оставляющем ни шанса догадаться о ее происхождении, — есть такая поговорка: «Под снегом — хлеб; под дождем — голод».
Она говорила приятным низким голосом. Будь она певицей, непременно пела бы контральто.
— Не уверен, что правильно вас понял, — извиняющимся тоном ответил Брунетти, горожанин до мозга костей.
