Виктор Пронин - Банда 4
Ведь ему же расстрел положен, не меньше!
— Не будет расстрела, — тихо обронил Пафнутьев.
— Пожизненное?
— И пожизненного не будет.
— Почему?! Павел Николаевич?!
— Помер старик. Этой ночью в камере помер, — последние слова Пафнутьева были ловушкой. Нужно было обладать настоящим талантом актера, чтобы ответить непосредственно и легко. Человеку, непричастному к кровавым событиям последних дней, человеку совершенно постороннему это сделать нетрудно — он может и замолчать, и ужаснуться, и воскликнуть что-нибудь заурядное. Но человек, хоть как-то замешанный в преступлении, все-таки должен обладать особыми способностями, чтобы вывернуться и не выдать себя неуместным словом, тоном, замечанием. И похоже, Шанцев обладал ими в полной мере.
— Помер? — воскликнул радостно. — Свершилась, значит, кара небесная?
— Свершилась, — кивнул Пафнутьев разочарованно. Шанцев из подготовленной западни сумел выскользнуть.
— От чего помер?
— Бог его знает... Сердце, наверное.
— Неужели у такой сволочи может быть сердце? — спросил Шанцев с нескрываемой ненавистью и только после этих слов к Пафнутьеву вернулась его обычная настороженность, а то уж больно ласков был его собеседник.
— Повидаться бы, Борис Эдуардович.
— Зачем? О чем говорить будем, Павел Николаевич?
— Мне непонятно, почему Чувыорову так хотелось убить именно ваших ребят.
— А что тут непонятного — маньяк. Умом старик тронулся. Крыша поехала.
— И дело закрыть?
— Конечно!
— Так не бывает. Чувьюров не показался мне сумасшедшим.
— А мне показался! — брякнул Шанцев и этим допустил ошибку.
— Вы были с ним знакомы?
— Я сужу по его действиям, Павел Николаевич, — назидательно произнес Шанцев, и Пафнутьев понял, что легкой победы не будет. — Уж если он в кабинете начальника милиции за нож хватается, о чем говорить? Маньяк он и есть маньяк.
Поступки непредсказуемы, поведение злобное, сознание сумеречное. Человек явно опасный для общества. Удивляет меня во всей этой истории только одно — почему его не изолировали раньше? Раньше надо было к психам посадить.
— Видимо, не сочли нужным, — вяло проговорил Пафнутьев, понимая, что эту схватку проигрывает. Позиция Шанцева оказалась достаточно надежной. С налету, с повороту его не возьмешь, тут нужна подготовка основательная, обкладывать его нужно, как медведя в берлоге. — А вам не кажется странным, что Чувьюров совершает одно убийство, затем через неделю пытается совершить второе и в обоих случаях жертвами оказываются сотрудники фирмы «Фокус»?
— Нет, Павел Николаевич, не кажется! — твердо заявил Шанцев, не задумавшись ни на секунду. — Он ведь по дурости своей, или по болезни, называйте как хотите, заранее был обречен на разоблачение, поскольку орудовал в собственном подъезде. И мои ребята жили в этом же подъезде. Чувьюров не считал нужным даже следы заметать! Он не просто маньяк, это злобный, сутяжный, завистливый тип. Сейчас таких развелось столько, что их уже давно пора прореживать! Ребята прилично одеты, подстрижены, ухожены... А маньяки, вроде этого Чувыорова, зубами от зависти скрежещут, когда видят молодых, здоровых, красивых, модно одетых... Вот он и выбрал их, чтобы добиться социальной справедливости! Он же всю жизнь за справедливость боролся и так увлекся к старости, что уже не мог остановиться. Вы согласны со мной, Павел Николаевич?
— Знаете, мне ничего не остается, как признать вашу правоту. Все это звучит убедительно.
— Ну вот! — обрадовался Шанцев. — А вы говорите — расследование! Закрывайте дело, Павел Николаевич! Не морочьте себе голову. Кстати, вы знаете, чем занимается наша фирма?
— Приблизительно.
— Мы ремонтируем квартиры. Мы очень хорошо ремонтируем квартиры. На европейском уровне! Дубовые полированные двери, перепланировка комнат, испанская плитка, итальянский кафель! Не поверите, но мы даже в обычных хрущевских домах камины ставим!
— Не может быть! — восхитился простодушный Пафнутьев.
— Могу доказать. Знаете, как? Скажу, хотя вы можете мои слова истолковать как угодно... Так вот, мы готовы отремонтировать вашу квартиру. Да!
— Разорите, — засомневался Пафнутьев.
— Ничуть! Плата будет чисто символическая. Даже вашей зарплаты хватит.
— Вы знаете, какая у меня зарплата?
— А! — отмахнулся Шанцев. — Представляю. К тому же вы расплатитесь иначе...
Вы пообещаете мне, что, показывая квартиру, будете всем своим друзьям говорить, кто такое чудо сотворил, как этих чудесников найти, где они находятся. А эти чудесники — мы!
— Фокусники, — невольно вырвалось у Пафнутьева, и он тут же пожалел об этом.
— Что? — не понял Шанцев.
— Да так, сорвалось... Вы назвали себя чудесниками, а я добавил — фокусники. От названия фирмы.
— Но не иллюзионисты, Павел Николаевич! — расхохотался Шанцев. — Все, что мы делаем — грубо и зримо, как сказал поэт! Вы принимаете мое предложение?
— Надо бы с женой посоветоваться, — промямлил Пафнутьев.
— Тоже хорошее дело, — согласился Шанцев.
Пафнутьев догадался — это были завершающие слова, сейчас шеф «Фокуса» произнесет нечто прощальное.
— Я рад, что позвонил вам, — сказал Пафнутьев.
— Звоните, Павел Николаевич! Будем дружить квартирами, если можно так выразиться.
Пафнутьев в ответ произнес нечто совершенно бестолковое и с облегчением положил трубку.
Впечатление от разговора осталось тягостное. Ни в чем не дрогнул его собеседник, ни в чем не прокололся, не выдал себя. И взятку предлагает не робея — уверенно и напористо. Потому что это уже не взятка, а естественная и единственно правильная форма общения. Но его совет закрыть дело и забыть о случившемся прозвучал, как жесткое, неприкрытое требование. Да, это было его условием. Закрывай дело, Павел Николаевич, и поехали дальше.
Жизнь продолжается. Наслаждайся немецкими дверями, испанской плиткой, итальянским кафелем. Короче, балдей на доброе здоровье.
— Крепкий орешек? — подал голос Андрей, понявший состояние начальства.
— У нас с тобой таких еще не было. Представляю, каков у него шеф, если этот в шестерках ходит.
— А шеф-то может оказаться и попроще.
— Не думаю, Андрюша, не думаю. Знаешь, в чем его сила? Он вписался в нынешнюю систему ценностей. Он не борется с общественной моралью, он ей служит.
Соответствует. Больше того — он нужен. И знает это. Он хорошо это усвоил.
— А мы, Павел Николаевич? Мы нужны нынешнему обществу?
— Я в этом не уверен, — негромко проговорил Пафнутьев. — Я не уверен в этом, Андрюша, — повторил он. — Может быть, нас держат или лучше сказать, нас содержат только для того, чтобы создавать видимость некоей борьбы с преступностью, вроде бы озабоченности. Мы похожи на декоративных собак. Лежит такая собака на диване, ухоженная, причесанная, с бантиком на шее... Может гавкнуть на кого-нибудь, может нерасторопного гостя за пятку схватить, но не больно, играючи, чтобы напомнить о себе, чтобы о ней на забыли, когда кости со стола сгребать будут. Так примерно.
— Что же делать?
— Делать свое дело. Тихо, спокойно, изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Иногда и комнатная собака может в горло вцепиться. Если, конечно, ее довести до такого состояния.
— Вцепимся? — спросил Андрей с улыбкой.
— Я уже вцепился. Уже не смогу разжать зубы, даже если мне этого и захочется. У меня их судорогой свело, — проговорил Пафнутьев, не разжимая зубов, будто их и в самом деле свело намертво.
Часть вторая
Купите девочку!
Крутой мужик был Шанцев Борис Эдуардович, достаточно крутой. Ничто в жизни его не удивляло, не озадачивало, все ему было ясно раз и навсегда. Не потому, что был глуп или слишком уж прост, нет-нет. И образование в свое время получил, что-то педагогическое, и по спорту прошелся, медали до сих пор болтались в его квартире на самых видных местах, и кубки стояли на книжном шкафу, посверкивая хромом, никелем, бронзой. Оставив спорт, Шанцев за несколько лет погрузнел, потяжелел, но сохранил в движениях и живость, и быстроту. Если возникала неприятность — Шанцев ее устранял и знал твердо, что все средства для этого хороши. Если же появлялся человек, который мешал, значит, он должен исчезнуть с его пути. Нет человека — нет проблемы, как сказал однажды очень умный человек.
Лишенный всяких сомнений и колебаний, Шанцев был постоянно уверен в себе, готов к общению дружескому и открытому. Однако же, если человек не ценил такого к себе отношения, пренебрегал Борисом Эдуардовичем или, еще хуже, начинал мешать и строить козни, Шанцев искренне огорчался, но ненадолго, ровно настолько, сколько требовалось времени на устранение невежи. Способ устранения не имел ровно никакого значения — его можно было разорить, сделать калекой, вообще убрать с лица земли. И в этом случае не было у Шанцева колебаний. Жизнь, которая установилась вокруг, убеждала его в том, что иначе поступать просто невозможно. А раз Нет выбора, то нет и угрызений.
