Виктор Пронин - Банда 4
С этим решением и вошел Пафнутьев в свой кабинет. Заперев дверь, он снял с себя пиджак, достал из сейфа пистолет в ременной упряжи и влез в кожаные петли, расположив кобуру под мышкой. Подвигал плечами, находя для пистолета наиболее удобное место, надел пиджак.
В этот момент в дверь постучали.
— Да! — крикнул Пафнутьев и только тогда вспомнил, что дверь заперта. Он тут же открыл ее — на пороге стоял Андрей.
— Всегда рад! — Пафнутьев пожал парню руку. — Что нового?
— Павел Николаевич, скажите.,. Вы спросили у Чувьюрова о том снимке, который мы нашли при обыске?
— Нет, — быстро ответил Пафнутьев, направляясь к своему столу. — Забыл.
— Надо бы спросить, Павел Николаевич... Это все упростит.
— Невозможно. Нет старика. Помер.
— Как помер? — не понял Андрей.
— Насильственной смертью, — Пафнутьев сел в кресло и потер ладонями лицо.Да, Андрюшенька, у нас чрезвычайное происшествие. Сегодня ночью в камере предварительного заключения убит Чувьюров Сергей Степанович. Ударом иглы в сердце.
— Кто? — спросил Андрей, присаживаясь у стены.
— Не знаю. Наверное, и не узнаю. В камере семнадцать человек, все в равных условиях, всех можно подозревать. Все будут колотить себя кулаками в грудь и обижаться на мою подозрительность. На всякий случай велел составить список тех, .кто был в камере, но надежд немного.
— Как быть со снимком?
— Зацепил он тебя?
— Дело не в этом... Пострадал человек, который пытался мне помочь... Я должен отработать.
— Отрабатывай. Телефон у тебя есть, в газете указан.
— Нет у меня телефона, Павел Николаевич. — Андрей помолчал. — Эта фотография безымянная. Поднимет трубку совсем не тот человек, который на снимке. Это, так сказать, обобщенный образ. Только Чувьюров мог сказать, кто именно на фотографии.
— Тоже верно, — согласился Пафнутьев. — Эта женщина наверняка имеет к старику какое-то отношение. Пройдись по квартирам, поспрошай — кто на фотографии? Это один ход. Или позвони по телефону, который указан в газете, скажи, что хочешь говорить именно с этой женщиной и ни с какой другой. Третий ход...
Закончить Пафнутьев не успел, — в дверь протиснулась физиономия Худолея и, уставившись в глаза Пафнутьеву, замерла в ожидании — как, дескать, дальше быть?
— Входи, — сказал Пафнутьев.
— Представляете, Павел Николаевич, — возбужденно начал Худолей, приближаясь к столу разновеликими своими шагами, — включаю я вашу пленку, а в голову мне в этот момент приходит совершенно потрясающая мысль о том...
— Остановись! — Пафнутьев поднял руку. — Я догадываюсь, о чем была эта мысль. Тебе каждый раз приходит в голову одна и та же мысль. Во всяком случае, последние лет десять-пятнадцать.
— И это вы говорите мне? — Худолей прижал красноватые ладошки к хилой своей груди и так обиженно заморгал глазами, что смотреть на него не было никаких сил.
— Виноват, — сказал Пафнутьев. — Согласен, у тебя бывают разные мысли. Очень отличающиеся одна от другой. Правда, об одном и том же.
— О чем же? — спросил Худолей, бесстрашно уставившись Пафнутьеву в глаза.
— Да все о том же... Ладно, замнем для ясности. Ты же знаешь, за мной не заржавеет.
— Павел Николаевич! Я всегда верил, всегда в моей душе теплилась надежда!
Когда я думаю о вас, все мое существо...
— Слушаю тебя. Очень внимательно слушаю.
— Значит так... Я прослушал пленку, которую вы мне дали и понял все, о чем там говорится.
— Слава тебе, Господи! — вырвалось у Пафнутьева.
— Не спешите, Павел Николаевич, произносить такие жестокие слова, не спешите. Я расшифровал треск набираемого телефона. Вас, конечно, интересует, какой номер набрал злоумышленник? Ему не удалось замести следы. Когда дело попадет к эксперту Худолею, все уловки бесполезны и тщетны. Вот номер, по которому звонил злодей некоему Борису Эдуардовичу, — и Худолей, приблизившись к столу Пафнутьева с каким-то вычурным телодвижением, положил на стол кассету и небольшой листок бумаги с цифрами. На Андрея он взглянул с нескрываемой горделивостью — вот так, дескать, надо работать.
— Удалось, значит, — пробормотал Пафнутьев.
— Вы сомневались?! — взвыл Худолей и на этот раз обернулся к Андрею, ища сочувствия.
— Родина тебя не забудет, — сказал Пафнутьев деловым тоном, давая понять, что разговор окончен.
— Надеюсь, — и Худолей холодновато окинув взглядом кабинет, вышел, плотно закрыв за собой дверь.
Наступил момент, которого Пафнугьев ждал, которого опасался, но который, тем не менее, поторапливал. Пора было объявить противнику, что он принял вызов и готов к схватке. Здесь важно было не заявить о себе преждевременно, не сорваться. Но для того, чтобы напрямую выйти на фокусников, как выразился Андрей, нужны были сильные козыри, а их не было. Взорванное ателье, старик, убитый в какой-то камере — этим их не возьмешь. И фотография в газете не может быть козырем. Пока в более выигрышном положении сами фокусники — они потерпевшие, они потеряли двух человек, и правосудие не смогло достойно покарать кровавого маньяка.
Но знал Пафнутьев и не один раз испытывал надежный прием — не надо давить, уличать, обвинять. Достаточно поинтересоваться, напомнить о себе, простовато и неуклюже, глуповато и безобидно. И не вытерпит противник, не сможет сохранить спокойствие и невозмутимость — обязательно покажет зубки, коготки, торжествующе и хищно сверкнет глазками. Не подводил еще Пафнутьева этот простенький прием, да никого он никогда не подводил и не мог подвести, поскольку выверен веками, поскольку великий народ, прошедший через тысячелетия, освятил этот прием своим характером, нравами, привычками, сделал формой общения, как с друзьями, так и с врагами, как с начальством, так и с подчиненными. Хороший прием, в любую секунду он позволял и проявить твердость, и слинять, когда к этому вынуждают обстоятельства. И Пафнутьев, глядя на ряд цифр, написанных неуверенной, подрагивающей рукой Худолея, уже прикидывал будущий разговор, и струились, струились в его сознании вопросы-ответы. Опыт, какой-никакой умишко, сохранившаяся непосредственность позволяли Пафнутьеву худо-бедно предвидеть события, содержание предстоящих разговоров, результаты будущих допросов. Когда Пафнутьев взглянул на Андрея, тот подбадривающе кивнул, вперед, дескать, Павел Николаевич.
— Ни пуха! — сказал он.
— К черту! — и Пафнутьев набрал номер. Гудки пошли какие-то разноголосые — все ясно, телефон с определителем, и хозяин кабинета уже пытается вспомнить номер, вспыхнувший на табло. Не вспомнит, потому что Пафнутьев звонил ему первый раз.
— Да! — раздалось, наконец, в трубке басовито и напористо.
— Здравствуйте, — произнес Пафнутьев улыбчиво.
— Слушаю вас! — собеседник не пожелал принять благодушный тон.
— Простите, я хочу поговорить с главой фирмы «Фокус».
— Слушаю вас!
— Это Борис Эдуардович? — терпеливо спросил Пафнутьев, прекрасно сознавая, какое раздражение он вызывает там, в неведомом ему кабинете.
— Да! Что вам угодно?
— Еще раз простите... Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?
— Шанцев.
— Вас беспокоит Пафнутьев. Наверное, вы меня не знаете?
— Впервые слышу.
— Пафнутьев Павел Николаевич... Запишите, пожалуйста, вполне возможно, что это вам пригодится.
Вязкая настойчивость Пафнутьева сделала свое дело. Борис Эдуардович Шанцев на том конце провода понял, что не станет случайный человек говорить столь бесцеремонно, а если ведет себя вот так, значит, есть у него на то основания.
— Записал.
— Теперь должность... Начальник следственного отдела прокуратуры.
— A! — радостно закричал Шанцев. — Павел Николаевич! Господи! Есть у меня ваш телефон, есть все ваши данные... Я сам собирался звонить вам, хотел пригласить к себе для разговора!
— И я хотел пригласить вас к себе для разговора, — улыбнулся Пафнутьев в трубку. — Давайте встретимся, если уж наши желания совпадают. А? Приходите завтра с утра, Эдуард... Простите Борис Эдуардович! Сможете?
— Уезжаю, Павел Николаевич! Простите великодушно! Никак не смогу!
— Надолго?
— Неделя, полторы... Дела... А тут еще двое погибших... Это такая трагедия для всего нашего коллектива... Мы в ужасе! Можете поверить? Остановилась вся работа. Только и разговора... Отличные были ребята, Павел Николаевич! Остались семьи, малые дети, юные жены... Что делать — ума не приложу! Если уж в нашем городе такой разгул бандитизма... Голова идет кругом! До чего дошло — престарелые ветераны берутся за ножи! Что же будет завтра?! Кстати, когда суд?
Ведь ему же расстрел положен, не меньше!
— Не будет расстрела, — тихо обронил Пафнутьев.
— Пожизненное?
— И пожизненного не будет.
— Почему?! Павел Николаевич?!
— Помер старик. Этой ночью в камере помер, — последние слова Пафнутьева были ловушкой. Нужно было обладать настоящим талантом актера, чтобы ответить непосредственно и легко. Человеку, непричастному к кровавым событиям последних дней, человеку совершенно постороннему это сделать нетрудно — он может и замолчать, и ужаснуться, и воскликнуть что-нибудь заурядное. Но человек, хоть как-то замешанный в преступлении, все-таки должен обладать особыми способностями, чтобы вывернуться и не выдать себя неуместным словом, тоном, замечанием. И похоже, Шанцев обладал ими в полной мере.
