Юзеф Хен - Тост
Чесек подошел к нему.
– Ты, ты! Ты там тоже был такой чистый? – рявкнул он. Хенрик отступил па шаг.
– Думаешь, к моим рукам что-то прилипло? – Он вытянул руки вперед: – Вот! Посмотри!
– Пальцы дрожат.
– Не беспокойся, когда я стреляю, у меня ничего не дрожит. Чесек посмотрел на него с интересом.
– В меня не выстрелишь, – сказал он.
– Там видно будет.
– Я тебя до этого укокошу, – сказал Чесек.
– Хорошо, хорошо.
– Не думай, что после мне будут сниться кошмары.
– Закрой свою пасть, – тихо сказал Хенрик. – Чем ты хвастаешься? Я тебе заявляю, что ты не вывезешь отсюда ни одной картины, ни одной клизмы.
– Если бы это слышал шеф…
– Не держись за карман, все равно не успеешь. Шефа я уломаю, увидишь. Он один из вас что-то понимает. Стой, я подам тебе ящик.
Хенрик поднял ящик и поставил на плечо Чесеку. Освенцимец повернул к нему лицо.
– Хенек, побойся бога. Нам за все это что-то причитается? Причитается или нет?
– Да. Две пары туфель, костюм, чемодан тряпок.
– Эх ты, падло, – сказал с ненавистью Чесек.
Хенрик проводил его до грузовика и помог поставить ящик в кузов.
– Подумай, – сказал он Чесеку. – Мы вдвоем можем очень много сделать. Подумай, Чесек.
– Нет, – ответил освенцимец. – Я еще с ума не сошел.
Он отвернулся и пошел в музей за следующим ящиком. «Теперь я действительно один», – подумал Хенрик.
18
Он провел рукой по лбу и глубоко вздохнул; легкие наполнил сухой горячий воздух. Лоб был уже сухой. Хенрик вытер руку о штаны. «Душно, как в пустыне», – подумал он. Провел сухим языком по губам. – «Адская жара». Какая-то неуловимая мысль приходила и уходила. «Я один, – вспомнил он, – ничего не выйдет, я один». Дома, обжигаемые солнцем, стояли немые, как пирамиды, смотрели темными окнами, покрытыми пылью, внутри жила пустота и молчание. «Не хватает еще сов», – подумал Хенрик, топча порыжевшую хрустящую траву. Из-под ног с радостным хлопаньем взлетели голуби и закружили над памятником Великому Фрицу. Оттуда донесся какой-то новый шум, упорный и монотонный, жемчужный, как дождь, как вода из лейки, льющаяся на цветы, он вызывал в памяти горный поток, разбивающийся о подводные камни, соленый запах моря, кафель в ванной гостиницы «Tiwoli» и босые ноги Анны, а может быть, только напиток, пенящийся в тонком прозрачном стекле, с кусочком плавающего льда сверху. Голуби все еще летали, описывая круги над каменным фонтаном, который ночью был покрыт пылью и сухими листьями, а теперь из него била высокая струя, рассеивая влагу и прохладу. Он умыл в фонтане лицо и смочил губы. «Попробую поговорить с Мелецким».
Женщины, раздевшись до белья, загорали на каменной террасе отеля. Среди них он увидел Анну, она лежала на широких каменных перилах в бюстгальтере и в юбке, подвернутой выше колен. «Ушат помоев», – вспомнил Хенрик, глядя на обнаженное тело, которое она так педантично подставляла солнечным лучам. Поправила лист на носу.
– Здравствуйте, – буркнул Хенрик. Анна открыла глаза.
– Здравствуйте, – ответила она с улыбкой. Все пробормотали приветствия. Янки среди них не было. «Отсыпается», – решил он.
– Вы едете с нами? – спросила Анна.
Она села и сняла с носа лист. Теперь стало видно, что под головой у нее лежала полосатая куртка. «Дорожная форма», – догадался Хенрик.
– Не знаю, – ответил он и, перепрыгнув через несколько ступеней, вошел в отель.
Погруженный во мрак холл все еще был пропитан тяжелым запахом стеарина. Возле пальмы стояли чемоданы. Десять чемоданов, по два на каждую. Интересно, которые из них ее и чем она их набила!
– Алло! – услышал он голос Янки.
Янка подошла и поцеловала его в щеку. «Она уже считает меня своей собственностью», – подумал он.
– Алло, роднулик.
Он обмер. «Роднулик! Это их словарь».
– Ну как у тебя с бандитами? – спросила она.
– Средне. Я должен найти Мелецкого.
– Они нас, случайно, не оставят?
– Об этом не беспокойся.
– Все равно ты им не позволишь уехать, да?
– Не знаю. Все девушки загорают, а ты?
Со стороны ресторана шел Шаффер. Хенрик подтолкнул Янку к выходу. Эта по крайней мере не должна ждать два года.
– Здравствуйте, пан профессор, – сказал парикмахер. – Пан бургомистр спрашивал о вас. Но я промолчал.
– Где он?
– Внизу на кухне. Закусывает перед дорогой. Минутку, пан профессор! – воскликнул Шаффер, видя, что Хенрик хочет идти. Он вытянул шею так, что почти коснулся своей головой головы Хенрика. – Я установил, что вы вынесли оружие.
Хенрик не отвечал. «Шаффер сегодня не пил», – отметил он, чувствуя на щеке дыхание парикмахера. Шаффер продолжал:
– Разумеется, я даже словом об этом не обмолвился. Правда, что бургомистр нас бросает?
– Кажется, нет.
– Это чертовски скорострельный пулемет, пан профессор.
– Знаю, – сказал Хенрик.
Он сказал это со злостью, но, уже спускаясь в подвал, понял, что не Шаффер объект его злости. «Ничего у меня не получится, – подумал он с горечью. – Смулка, Чесек, Рудловский, – перечислял он свои поражения. – Он чувствовал, что его обманули. – Мне не везет, какой-то я нескладный, ничего у меня не получается». Шеф – его последний шанс. Если он убедит шефа, все предыдущие поражения не в счет.
Мелецкий намазывал вестфальский пряник паштетом.
– Французские консервы, – сказал он, – попробуйте. «Я сегодня ничего не ел», – вспомнил Хенрик и повторил это вслух. Шеф подал ему намазанный пряник.
– Ну как? – спросил он.
– Объедение, – ответил Хенрик.
– Запивать можно вот этой водой, местная.
Мелецкий открыл бутылку минеральной воды и пододвинул Хенрику стакан.
– А вы все бродите без работы, паи учитель? – спросил он Хенрика. – Надо приняться за погрузку какой-нибудь машины.
– Машина Смулки уже нагружена.
– Правильно, – усмехнулся шеф. – Интеллигент всегда от работы увильнет.
Мелецкий ел и пил, не выказывая никакого раздражения. «Он ничего обо мне не знает», – решил Хенрик. Рудловский и Чесек посчитали за благо молчать. Хенрик неприязненно разглядывал шефа. «Выпуклость на кармане пиджака – это пистолет. Если шлепнуть шефа, все будет кончено. Власть перейдет ко мне. Искушение было велико – выстрелю, и все хлопоты позади, остальные подчинятся, а этот гад сдохнет, он того и стоит. Нет, не могу начинать с убийства. Я еще не сделал всего, что можно, я еще с ним не поговорил». Мелецкий ковырял вилкой в консервной банке, потом подбавил Хенрику немного паштета на пряник.
– Тряпок себе набрали? – спросил он.
– Еще нет.
– Я вижу, вы не мелочный. Я тоже себе ничего не взял. При наших масштабах тряпки не имеют значения.
– Значит ли это, что мы сматываемся отсюда и оставляем Сивово на произвол судьбы? – спросил Хенрик.
– Именно так.
– Нас послали охранять этот объект.
– А разве он не охраняется? Дома стоят, люди могут вселяться.
– Вы вывозите аппаратуру. Парализуете курорт. Эшелон с ранеными в пути.
– Их направят в Крыницу. А через два-три года установят новую аппаратуру. Вы ешьте, пан Коних, это излишняя щепетильность.
– А вы не боитесь последствий?
– Каких?
– Труп Смулки, ограбление городка.
– А разве это мы его ограбили? Его могли ограбить сами немцы. Или кто-нибудь еще.
– Приедут из Зельна переселенцы и увидят, что мы удрали.
– Потому что нас выбила банда вервольф,[3] После ожесточенного боя, разумеется.
– Вы намерены сюда еще вернуться?
– Кто знает. Я подумаю.
– А потом заняться общественной деятельностью?
– Да, пан Коних, я уже вам говорил. Я хочу организовать в Польше здравоохранение. Могу пригодиться и в других областях. Я неплохой организатор, люди меня слушаются.
– Сделаете карьеру.
– Может быть. Но прежде всего я буду приносить пользу. Вы наелись? – спросил Мелецкий, видя, что Хенрик отряхивает руки.
– Да, спасибо. Я хотел вас спросить, как может начинать с преступления человек, который хочет приносить пользу.
– Зачем эта наивность, пан Коних? Вам хорошо известно, что, когда в жизни хочешь чего-нибудь достигнуть, нельзя быть слишком сентиментальным.
– Я тоже так когда-то думал.
– И что?
– Изменил свое мнение. Постараюсь быть сентиментальным, пан Мелецкий. Постараюсь быть наивным. В конце концов, наивные правы. Они удивляются преступлениям и тем спасают моральные устои мира.
– Бог в помощь, Коних, – засмеялся шеф. – Удивляйтесь сколько угодно.
– Я могу удивляться и с пистолетом в руках.
Мелецкий продолжал есть. «Чудовище, – подумал Хенрик. – Хладнокровный дьявол». Но в эту же минуту понял, что он – только владеющий собой актер. Его спокойствие было отрепетированной игрой. Проглотив кусок, Мелецкий вытер рот салфеткой и спросил:
– Что вы сказали?
– Что вы не вывезете отсюда ни гвоздя.
– Чего вы, собственно, хотите?
