Николай Иванов - Наружка
Вышел вслед за Соломатиным на улицу. И сразу затараторил:
— Привет. Слушай, выручай: там Некрылов рвется вместо меня. Позвони нашему Латинусу Лагутесу, скажи, что со мной тебе будет намного интереснее.
— Так билет уже куплен на тебя, — успокоил парня капитан.
— Ты не знаешь Некрылова.
— А что говорит Катя? — без труда угадал причину соперничества негласников Соломатин.
— Я! Только чтоб я! — стукнул кулаком в грудь Моряшин. Однако сделал это столь поспешно, что можно было и засомневаться.
— Ладно, позвоню. Через два дня в аэропорту, надеюсь, встретимся.
А сам в переходе из основного здания Департамента в стеклянную башню, из которой наконец-то выехали последние арендаторы, встретил Люду. Похоже, она ждала его, читая объявления на бывшей Доске почета. Увидев Бориса, нервно Пригладила идеальные полукружья волос, блузку. Но устояла, не позвала. Соломатину тоже можно было поздороваться и «пройти мимо — мало ли какие у него срочные дела. Но ее удрученный, убитый вид остановил его. — Здравствуй. Что-то случилось?
Видимо, Люда крепилась из последних сил — даже такое дежурное соучастие вызвало у нее слезы. Они сорвались с ободков глаз и покатились по щекам сразу и крупно. С левой стороны их быстрый ручеек свернул к уголку губ, словно пытаясь смыть ту капельку-родинку, которая так прельстила Бориса в первый день знакомства.
— Что случилось? — теперь уже с искренней тревогой подался он к ней.
Ответить, может быть, и хотела, но не успела. Из кабинета напротив вышел, разминая в пальцах сигарету, кадровик. Прошел к окну, приоткрыл его. Выставил на подоконник бутылку из-под шампанского, наполовину заполненную окурками и пеплом. Чувствуя, что появился не совсем вовремя, отвернулся, стал рассматривать внутренний двор, где торговали с машин яблоками. Но не ушел. Хотя в ту же минуту стала известна и причина — на освещенный солнцем пятачок перехода подошла его жена. Молодожены, всего месяц назад справившие первую «полицейскую» свадьбу и пока еще даже в перекуры спешившие друг к другу, они имели полное право не видеть никого вокруг.
— Проводи меня до дома, — шепотом попросила Люда. Не требовала, не повелевала, не командовала — княгиня умоляла. И даже взяла Бориса под руку, чтобы обрести опору. Сильными женщинами восхищаются, слабых любят…
— Я только предупрежу начальство.
Впервые губы Людмилы тронуло подобие улыбки: спасибо.
— Я подожду тебя на улице, — предупредила она, с сожалением отпуская руку Бориса.
Но что для него теперь Люда? Красота ее и обаяние никуда не исчезли, стать не изменилась, однако он чувствовал, что может обходиться без якобы случайных встреч в двенадцать часов в столовой, в три — при отправке почты, в половине четвертого — в буфете на кофе. Княгиня становилась для него витринной игрушкой: любоваться можно, но потрогать и приобрести нельзя. Такие сами не замечают, что после тридцати тускнеют. Однажды, конечно, они оглянутся и с обидой обнаружат, что рядом никого нет: все идут пусть и не к таким безумно красивым, зато живым и соучастным.
Что поделать, значит, не сумели распорядиться своей красотой, превратить ее и для себя, и для других в счастье.
Люда нетерпеливо расхаживала у входа, не замечая, что мешает фотографу из пресс-службы заснять вывеску Департамента. Тот нервно поглядывал на часы, на выглянувшее к месту солнце, но подойти к ней с просьбой не мельтешить перед объективом не решался. Борис, задержавший этот нервный красивый маятник, получил, наверное, от него массу лестных слов.
— Поедем ко мне, — умоляюще попросила Люда вышедшего Бориса.
— Но что случилось?
Чувствовалось, что она готова рассказать, но не имеет сил начать разговор. Или стыдится. Но и оставаться одной было выше ее сил. Не боясь, что навстречу могут попасться знакомые и что-либо подумать, взяла Бориса под руку, оперлась на нее.
— Как же мне плохо! — прошептала она.
Наверно, следовало сказать что-то утешительное, но Борис не нашел слов, лишь погладил ее стиснутый в горечи и отчаянии кулачок. Но и за этот сочувственный жест Люда прильнула к нему с признательностью.
В переходе метро к ним, выделив из всей толпы, потянулась девочка со спрятанным под курточку котенком:
— Извините, вы не возьмете себе котеночка? Он хороший.
— А настоящий? — шутливо поинтересовался Борис, останавливаясь вслед за Людой, потянувшейся к симпатичной рыжей мордашке.
Девочка вначале растерялась, не зная, как воспринять шутку, но котенок сам жалобно пискнул: живой.
— Конечно, настоящий, — подтвердила девочка. — Возьмите. Я его приучила в туалет в коробочку ходить. Его Маркизом зовут, — она вытянула котенка из-за пазухи.
Люда взяла дрожащего котенка на руки, прижала к груди, Борис решился:
— Берем. Сколько с нас?
— Ой, нисколько. Я просто раздаю котят хорошим людям, вам спасибо. Только какую-нибудь денежку мне за него дайте, чтобы ему жилось хорошо. Так положено, — с грустью глядя на прижавшегося к новой хозяйке котенка, разъяснила она.
Борис достал кошелек. Девочка пальчиками погладила Маркиза, поцеловала его в лобик и быстро, сама пряча слезы, ушла с зажатыми в кулачке деньгами на улицу.
А Люда вместе с котенком словно обрела спокойствие. Борису даже показалось, что уйди он, затеряйся в давке перед вечно ремонтирующимся эскалатором «Китай-города», Люда не заметит.
Однако ошибся. Почувствовав, как людской водоворот втягивает их в подземную воронку, она вновь впилась в Бориса, И так, одной рукой прижимая испуганного котенка, а второй держась за него, ступила на эскалатор.
В метро, где вокруг чужие уши, она не стала заводить раз-Говор. Борису подумалось, что Люда даже рада отсрочке. Вероятно, она уже боялась и тяготилась тем, что придется рассказывать о своей беде.
В квартире мало что изменилось с его последнего посещения. Разве что на отрывном календаре осталось совсем мало листочков.
Люда в поисках молока первым делом бросилась к холодильнику, достала открытый пакет. Но, понюхав содержимое, отстранилась.
— Я сбегаю в магазин, — предложил Борис.
— У меня в банке концентрированное есть, — вспомнила она.
Маркиз долго принюхивался к молоку в блюдце, а Борис и Люда сидели над ним, поочередно поглаживая хрупкую и тонкую коричневую спинку. И только когда их пальцы соприкоснулись, замерли, а потом сцепились, Люду вновь прорвало: обхватив Бориса за шею, она зарыдала, наконец, в голос. Какое-то время он гладил ее, затем приподнял с колен и отвел на диван. Сам сел на пол у изголовья.
— Ну что у тебя? Говори.
— Меня… посадят.
— Что?
— Сегодня я уволена из Департамента. Против… против меня возбуждено уголовное дело.
Хорошо, что Борис сидел на полу. Ее связь с коммерсантами, по крайней мере для него, не являлась секретом, но чтобы повернулось таким образом…
— Это… кто сказал?
Люда не ответила, отвернулась к диванной спинке. В самом деле, какая разница, кто принес ей весть. Может, тот же кадровик, что курил у окна. Хотя увольнение — это куда ни шло, не трагедия. Но тюрьма… Чушь, невероятно.
— Надо было сразу сказать, я бы в Департаменте попробовал что-либо выяснить. — И тут же возмутился: — Да какое может быть уголовное дело! Какая тюрьма! Таких красивых туда не пускают. Эй, княгиня, — он попытался повернуть к себе голову хозяйки.
Та воспротивилась, и он лишь на секунду увидел заплаканные глаза, припухший красный нос. Нет, не княгиня…
— А с Моржаретовым говорила?
— Да.
Это совсем плохо. Если даже Моржаретов все подтвердил, то…
— Давай вот что. Я смотаюсь в Департамент, сам узнаю всю ситуацию…
Люда не дала закончить. Вцепилась в него, словно он уже исчезал. Конечно, она не останется одна. Никуда его не пустит. Может, этим самым оставляет себе мизерную надежду: сегодня сказали, а завтра, глядишь, извинились. А тут приедет и подтвердит: да, все верно. Посадят.
— Ляг со мной, — попросила совершенно о другом Люда. — Обними меня.
Чего хочет женщина — того хотел мужчина вчера.
Борис попытался улечься рядом, но диван оказался мал. Люда встала, дала возможность разложить обе половинки. Из шкафа выбросила постельные принадлежности, наскоро расстелила. Затем сжалась и вошла в объятия Соломатина.
— Только ты со мной ничего не делай, ладно? — безнадежно попросила она. — Мы только полежим, а ты согреешь меня. Она в самом деле начала дрожать, и Борис торопливо принялся расстегивать сердечки-пуговички на блузке. Машинально посчитал — десять. Десять сердечек раскрыли перед ним тело Люды, к которому он так стремился, которое жаждал видеть и ласкать. Но сейчас, когда оно стало доступным, он подумал о единственном настоящем сердечке, которое ему вряд ли когда-нибудь удастся отворить…
![Сергей Бетев - Без права на поражение [сборник]](/uploads/posts/books/242828/242828.jpg)
