Карло Вилла - Смерть и корысть
Вердзари как смог аккуратно застегнул рубашку, вытащил из шкафа первый попавшийся галстук и, даже не глянув на него, принялся завязывать. Теперь он на верном пути, дело становится увлекательным. Уже взявшись за дверной засов, он бросает взгляд на телефон. И вдруг резко поворачивается, хватает трубку и набирает все тот же номер.
Наконец-то! Номер свободен. Но в такую ответственную минуту ему мало поддержки одной только Ронды; зажав трубку щекой и плечом, он шарит на столике возле двери. В бутылке, которую он открыл вчера, должно остаться немножко «Рабозо дель Пьяве». Конечно, пить по утрам — это непорядок, но ведь и допрашивать в такую рань не положено. Ему просто необходимо чем-нибудь подкрепиться.
4
Тень брошена на всю юстицию. Молчание в прессе. «Бирмингем, 1816». Заглянув и ужаснувшись
Де Витиса не узнать. Он взял отпуск и целыми днями сидит дома. Никого не хочет видеть. Показания, которые он, скорее раздраженный, чем пристыженный, соблаговолил дать следствию, притом почти исключительно по телефону, были весьма скудными. Вердзари с пониманием отнесся к его душевному состоянию, тут даже Нордио не стал требовать чрезмерного усердия. А впрочем, Де Витис держится приветливо, только в дом к себе не пускает. Возможно, в конце года он воспользуется льготами для участников войны и удалится на покой.
Чтобы внушать подчиненным уважение и страх, начальник должен оставаться неуязвимым. В противном случае чары мгновенно рассеиваются. А уж если власть, которой наделен человек, поистине огромна и по сути своей связана с разграничением добра и зла, праведного и неправедного… Самая пустяковая зацепка тут же ставит под сомнение его власть и возмутительнейшим образом превращает ее в миф.
Де Витис слишком хорошо это понимает, поэтому и затаился; понимает он и то, что его малопочтенное поведение и зверское убийство, учиненное Конти, бросают тень на всю юстицию. Хорошо еще, что благодаря стараниям Каррераса сострадательная пресса обошла историю молчанием. Из Рима пришло письмо за подписью самого генерального прокурора, в котором формально идет речь «об имевших место ранее случаях утечки информации», но между строк явно проглядывает забота руководителя о репутации своих сотрудников.
Ожидая, когда Высший совет прокуратуры решит его участь, Де Витис сошел со сцены, затворившись в «Беллосгуардо». Так или иначе, карьеру он сделал, а за зеленым столом даже в момент наибольшего везения, когда на руках хорошие карты, никто не застрахован от головокружительного срыва, после которого не отыграться.
Этим утром, как и в предыдущие дни, он вяло перелистывает газеты, когда раздается первый телефонный звонок.
Де Витис остается неподвижен: он тут ни при чем. С некоторых пор Этторина каждое утро обзванивает подруг и дает им консультаций по различным вопросам, а то они звонят и сами, чтобы посоветоваться насчет подрезки деревьев или посадки овощей. Она приобрела определенную раскованность в манерах и совершенствует ее в бесконечных беседах. Похоже, прискорбный инцидент в доме хозяина никак не отразился на ее светской жизни, и теперь она целыми днями висит на телефоне. Де Витис не препятствует, но все больше мрачнеет и уходит в себя, а недавно он вверил ей управление домом целиком и полностью.
Едва раздается звонок, Этторина бегом бросается к телефону — сегодня ей просто необходимо с кем-нибудь посоветоваться. Взявшись чистить столовое серебро, она заметила, что в массивном старинном наборе «Бирмингем, 1816» не хватает одного ножа. Она считала и пересчитывала, искала всюду, но все-таки ножей пять, а не шесть, и она проклинает собственную тупость. Дура набитая, вот она кто, и хорошо бы сейчас на проводе оказался умный человек, дал бы ей дельный совет. Поэтому, схватив трубку, она прикрывает ее ладонью и мрачно, встревожено вздыхает: «Алло!»
Введенный в заблуждение ее тоном, Вердзари на всякий случай произносит: «Доброе утро, ваше превосходительство». Он знает, какая перемена произошла с хозяином дома, — мог измениться и голос. Но он сразу понимает, что ошибся. Этторина же мгновенно преодолевает растерянность и встречает непредсказуемую ситуацию с полнейшим спокойствием, даже весело:
— Ах, это вы, комиссар? Нет, это я. Да, его превосходительство сейчас подойдет.
Вести допрос по телефону не легко, и уж, конечно, это не предусмотрено инструкциями. Полагаться на слух, не видя человека, — не лучший способ изобличить виновного. И все же Вердзари не впервые поступает так — бывали случаи, когда одна лишь интонация без других отвлекающих деталей вызывала у него самые верные догадки. Вот и сейчас ему кажется, что он попал в точку: едва узнав его, Этторина явно смутилась, и теперь ее веселый тон кажется ему наигранным. Он не хочет отпускать ее от телефона и продолжает елейным голосом:
— Надеюсь, я его не разбудил?
— Да что вы! Он давно уже на ногах. Сейчас я передам ему трубку… — явно торопится закончить разговор Этторина.
— Минуточку… послушайте! — снова удерживает ее Вердзари.
— Да? — что еще могла ответить не расположенная к беседе Этторина?
Вердзари, воспользовавшись ее замешательством, переходит в наступление:
— Раз уж мы с вами заговорили…
— Я слушаю, комиссар.
Этторина удалилась; Вердзари в ожидании Де Витиса, зацепив носком ботинка ножку стула, подтягивает его к себе, садится. Он без особого труда узнал от этой женщины то, что хотел; похоже, пятно расползлось шире, чем он думал. Но сейчас предстоит сделать самый важный ход: нужно найти верные слова и произнести их как можно естественнее и непринужденнее. Это не должно походить на допрос, не то тот испугается; просто захотелось с ним посоветоваться, вот и все. Только тогда можно надеяться что-либо выведать.
А если начать так: «Вы случайно не видели?..» Нет, он сразу насторожится. Первый вопрос должен звучать совершенно естественно: «Вы не заметили?..» Нет, так тоже не годится. Это слишком прямо, слишком настойчиво, и значит, отвечая, он станет взвешивать каждое слово; я-то в любом случае сделаю соответствующие выводы, а если он будет все отрицать или напускать туман?.. Нет, с Де Витисом это не сработает… Обратиться к нему с таким вопросом — значит сразу подсказать ответ, указать на тот узел, который предстоит распутать и который после такой беседы, быть может, затянется намертво. Что же сказать? «Мне бы хотелось узнать…» Вот это уже лучше. Надо говорить робким голосом скромного чиновника, всегда вынужденного просить разъяснения у тех, кому положено знать больше. Надо говорить так, чтобы у того возникла иллюзия, будто не Вердзари, а он сам, по крайней мере во время этого телефонного разговора, ведет следствие и выискивает улики. Да, наверное, это будет самый мудрый ход по отношению к Де Витису, и на сдержанно-прохладное «алло» прокурора хитрый комиссар отвечает как можно более смиренно, даже с запинкой, и это получается у него очень естественно, поскольку привычка — вторая натура:
— Я просто в отчаянии, ваше превосходительство, вы должны извинить меня… Сижу тут с этими бумагами, закругляться пора… А мне все не дает покоя одна вещь… Чушь, конечно, пустяковина, но помочь мне можете только вы… — И в ответ на вопрос, что он имеет в виду, покорно сознается: — Да я и сам не знаю. Честное слово, это у меня просто фантазия такая, причуда, можно сказать… Понимаете, убитая… В общем, не могу сообразить: изменилось в ней что-нибудь с вечера до утра или нет? Когда все тело обмотано этими веревками, трудно разобраться…
Ответ Де Витиса не слишком обнадеживает. От таких, как он, помощи не жди; бормочет себе «понимаю, понимаю», а сам, как видно, не понял ни черта. Хочется подсказать, открыто задать вопрос, который мучает его, но не слишком ли это рискованно? Он может замкнуться совсем, просто-напросто из-за духа противоречия. А ведь у комиссара он сейчас единственный козырь, только он один видел жертву и вечером, и на следующее утро.
Вердзари уже не надеется узнать что-нибудь полезное и собирается прервать разговор. Надо начать с другого конца, можно допросить и еще кое-кого. И вдруг его осенило: а мог ли вообще Де Витис, наблюдая за ужасной сценой, разглядеть в полутьме спальни то, что у него сейчас хотят выведать? Вполне возможно, не обратил внимания на детали, а наутро, заглянув в окуляр еще раз и ужаснувшись, конечно же, не в состоянии был заметить на теле убитой то, чего там не было накануне вечером. При виде безжизненного тела он мог впасть в панику, испугаться, что убийство свалят на него, и тут уж ему было не до разглядывания. Поэтому надо заставить его восстановить в памяти нужную подробность, и сделать это можно только сейчас, пока не прошло потрясение. После нескольких ободряющих слов, почтительных и сочувственных «вы правы», «как я вас понимаю!», перемежаемых нарочитыми паузами, Вердзари неожиданно и быстро спрашивает:
