Карло Вилла - Смерть и корысть
— Есть, есть… Но это еще не все… — А что еще?
— Много чего… Тут дело деликатное… Прошу вас, приезжайте сейчас же.
Конти какое-то время стоит не двигаясь и не сразу кладет трубку. Затем по селектору вызывает машину и собирается надеть пиджак, который из-за жары он снял и повесил на спинку стула. Входит Матильда с грудой бумаг. Она оставляет их на столе и, услужливо подавая ему пиджак, сообщает:
— Его превосходительство еще не приходил, поэтому доктор Нордио просит вас, как заместителя, завизировать все, что пришло сегодня.
— Скажите Нордио, что мне сейчас некогда, — отзывается Конти, застегивая пиджак.
Напоследок Матильда ловко поправляет платочек в верхнем кармане и отстраняется, чтобы дать Конти пройти.
Вилла «Беллосгуардо» за несколько часов потеряла все, что так расхваливал рекламный проспект мадам Лилианы, — привлекательность заповедного уголка. Посреди центральной аллеи с открытым багажником стоит «альфа ромео» следственной бригады; чтобы пропустить машину Конти, ее приходится отогнать в сторону. На шоссе у ворот — «скорая помощь» и патрульная машина карабинеров, неизвестно как узнавших о происшествии. Ведущую к флигелю боковую аллею перегораживает автомобиль с римским номером, а впереди него, почти вплотную, — еще один, ярко сияющий на солнце желтой крышей и боками. Вторая машина хорошо знакома Конти, это его собственная; ею обычно пользовалась Луиза, когда он был на службе.
Кроме того, в великолепном саду перед виллой он видит лимузин Де Витиса, за рулем которого все еще сидит терпеливый Луиджи, малолитражку судебно-медицинского эксперта, профессора Липпи, и армейский грузовичок.
Конти быстрым шагом направляется в дом, заходит в столовую и видит прокурора, с горестным видом сидящего в кресле стиля рококо. Де Витис смертельно бледен, руки у него трясутся, верхняя губа судорожно подрагивает в такт невнятному бормотанию. За дверью слышен голос заместителя министра, который объясняет кому-то, что он тут совершенно ни при чем, понятия не имеет, что здесь произошло, он просто ехал к Де Витису по делам службы. Когда Конти появляется на пороге, Каррерас обращается к нему решительным тоном человека, привыкшего находить выход из гораздо более затруднительных положений:
— Вот скажите, доктор Конти, скажите им, что я приехал повидаться с прокурором… Верно ведь? Вспомните, мы говорили с нами по телефону, это легко проверить, я звонил с заправочной станции «Эссе», которая сразу за башней Леричи, расскажите все, что знаете, тут вышло недоразумение. Проясните эту досадную ситуацию — я приехал по дедам и влип в такую скверную историю. У меня в кармане приказ о вашем назначении, как раз это я и собирался здесь обсуждать, вот, смотрите сами… — предъявляет ему бумагу, словно неопровержимое алиби.
Когда Конти входит в изысканно-жеманную, в венецианском стиле спальню флигелька, его пробирает неподдельная дрожь: на измятом и без всякого сомнения греховном ложе лежит несчастная мертвая Луиза, все еще голая, открытая похотливым взглядам по меньшей мере полдюжины мужчин. Конечно, эти люди давно привыкли к подобным зрелищам и они с уважением относятся к его горю, но все же они чужие люди и должны испытывать подленькую радость от того, что могут любоваться таким редким зрелищем совершенно безнаказанно, прикрываясь служебными обязанностями.
Быстрым, властным движением Конти поднимает край голубого покрывала и прикрывает остывшее тело жены — его жены, которая как будто наконец обрела покой.
Потом он звонит в прокуратуру, вызывает Нордио и говорит ему коротко и четко:
— Ты должен приехать — понимаешь, это моя жена… Я не могу заниматься этим делом, только, пожалуйста, поскорее… Знаю, знаю, но, повторяю, это особый случай.
Бессильно уронив руки, безучастный, выходит он в сад и падает на белый лакированный стул. Его поникшие плечи и неподвижно устремленные в глубь аллеи глаза явно дают понять, что никаких выражений сочувствия ему не требуется.
Морской простор кажется необъятным, и у Конти возникает ощущение громаднейшей пустоты.
Хоть бы поскорее приехал Нордио, думает он, но вместо Нордио появляется Вердзари со своей собачищей, которая уже в нескольких шагах от Конти принимается лаять, вызывая справедливые нарекания хозяина:
— Тихо, Ронда, тихо, это же наш главный прокурор, тихо… — Он поворачивается к Конти. — Вы должны ее простить, она ведь нервничает… — и, ухватив собаку за ошейник, продолжает соболезнующим тоном: — Поверьте, я понимаю, насколько это сейчас неуместно, но это мой долг… в нашей работе не имеет значения, отец ли, мать ли…
Он чуть было не сказал «жена ли», но в этот момент появившаяся из-за его спины Этторина Фавити перебивает его в порыве чисто женского сострадания:
— Ей-богу, комиссар, имейте хоть каплю жалости, не видите разве, в каком он состоянии… Ах, ваше превосходительство, до чего это тяжело… Такая красивая женщина! Нет, вы только посмотрите на него! Позвольте, я…
И прежде чем Вердзари успевает позволить, а Конти воспротивиться, сострадательная женщина неуклюжим, но стремительным движением вытаскивает платочек из верхнего кармашка прокурора, чтобы вытереть его вспотевший лоб.
Ронда прыгает вперед и яростно лает: к ногам Конти падает кусочек веревки — точно такой же, какой была связана убитая.
Если бы не Вердзари, машинально сунувший руку в карман и извлекший оттуда на свет Божий кусок подобранной у ограды веревки, Конти даже не заметил бы, что случилось.
— Вы что-то уронили, господин прокурор…
Конти подбирает обрывок и рассеянно вертит сто в руках. Без сомнения, это та самая нейлоновая веревка, которую вынул из кармана Вердзари и которой была задушена Луиза. И поскольку это тут же становится очевидным для всех присутствующих, Конти чувствует, как они обступают его, не оставляя пути к спасению.
В это время на аллею въезжает машина Нордио, и, когда коллега приближается с явным намерением выразить глубокую скорбь и искренние соболезнования, Конти вынужден вручить ему загадочный кусок веревки, словно она предназначена для его собственной шеи.
3
Щекотливое дело. Обязанность всякой уважающей себя ищейки. Что есть истина?
Верная Ронда всю ночь бодрствовала вместе со страдающим бессонницей хозяином, а теперь, когда наступило утро, стоит у постели и виляет хвостом, словно читает его мысли. И Вердзари по привычке решает поделиться с ней этими мыслями:
— Ну, Ронда, что ты об этом думаешь? Интересные дела, верно? Этот тип душит свою жену, потом отрезает конец веревки, один кусочек кладет себе в карман на память, остальные раскидывает по дороге. А маскировочный костюм он бросает на самом виду на склоне, у обочины автострады. Ну, положим, он был в возбужденном состоянии и вообще он меланхолик, доведенный до крайности стечением обстоятельств, которые в конце концов его раздавили… Тихо, собачка, тихо, ночь, конечно, была скверная, но сейчас я в порядке, успокойся, сейчас я встану… Именно это меня и настораживает: случайны ли все эти обстоятельства или же подстроены нарочно?
Он приподнимается и садится в кровати, проклиная жену, которая с приходом лета и окончанием занятий в школе считает своим долгом немедленно собрать чемоданы и уехать к себе на родину, бросив его в одиночестве: «Мальчикам нужно к морю, на солнышко». Как будто здесь недостает того и другого. Но им нужно солнце Четраро: скажите, пожалуйста!
Теперь придется самому варить себе кофе, а это самое нудное и противное из всех известных ему занятий.
И еще его раздражает этот Нордио. Нечего сказать, доброжелательный коллега у Конти: все время пристает, чтобы поскорее заканчивали следствие: «Дело весьма щекотливое, дорогой Вердзари, вы же сами понимаете, правда?»
Да, щекотливое и, судя по всему, в высшей степени… Иду, Ронда, иду!.. Ужасно щекотливое, только вот кто здесь боится щекотки?
Куда подевались очки? Что за напасть такая; ага, вот они. Это кажется чушью, но он никогда не находит их на том месте» где, как он уверен, оставил их вчера вечером. И та же история с проклятым кофе: чтобы выпить чашечку яда, каждый раз надо полчаса терять на поиски разных частей кофеварки.
Он с трудом встает с постели, тащится на кухню; он привык, что кофе ждёт его на плите, и терпеть не может варить сам — надо признать, слишком много суеты для такого недолгого удовольствия, правда, накануне вечером можно хотя бы чашку и кофеварку помыть. Но когда сидишь в кресле, газета у тебя на коленях да рюмочка под рукой, завтрашний день кажется безмерно далеким.
С ненавистью хватает он кофеварку, отвинчивает верх — утром у него всегда пониженное давление, и всякое усилие — сплошная мука. К тому же резьба покрылась засохшей кофейной гущей. Наконец кофеварка разобрана, теперь надо очистить фильтр. Взяв металлический цилиндрик, он вытряхивает его содержимое в горшок с фикусом. Говорят, это самое лучшее удобрение. Потом он тщательно промывает все детали кофеварки, стараясь не оставлять на них ни крупинки гущи, иначе вода не будет проходить или пройдет не вся, и у профильтрованной жидкости будет мерзкий ячменный вкус. Воду он наливает осторожно, не выше специальной отметки, вставляет в гнездо сетчатый цилиндрик, наполняет его свежим кофе: одна ложка, вторая… ах ты, черт, не хватает. Придется еще намолоть.
