Донна Леон - Честь семьи Лоренцони
Такая вероятность если и существовала, то неуклонно таяла по мере поступления новой информации.
— Сожалею, но это вряд ли возможно. Однако я думаю, прежде чем рассказывать обо всем вашему дяде, надо дождаться, что скажет дантист.
— Даже и не знаю, как ему об этом сказать, — признался Маурицио. — И тетя, господи, бедная моя тетя…
Что бы там ни сказал дантист, это только подтвердит мои опасения, подумал Брунетти. Он решил, что непременно поговорит с Лоренцони, и сделает это сегодня же вечером.
— Хотите, я сам им скажу?
— Да, я думаю, так будет лучше. Но что, если доктор скажет, что это не Роберто?
— В таком случае я сразу же вам позвоню. По этому номеру?
— Нет, я лучше дам вам номер моего мобильника, — ответил Маурицио и продиктовал Брунетти номер.
— Я буду у вас ровно в семь, — сказал Брунетти, решив пока не оговаривать, что он будет делать, если снимки не совпадут.
— Хорошо, в семь так в семь. — И с этими словами Маурицио положил трубку, даже не дав себе труда сказать адрес или объяснить, как до них добраться. Должно быть, решил, что их имя говорит само за себя.
Брунетти сразу же позвонил Вьянелло и попросил его подняться, чтобы забрать папку со снимками. Когда сержант вошел, Брунетти дал ему адрес доктора Урбани и попросил позвонить, как только что-нибудь прояснится.
Одному Богу известно, что приходится пережить родителям, чьего ребенка похитили. Что, если на месте Роберто оказался бы его сын, Раффи? Брунетти даже подумать об этом не мог; настолько страшна была эта мысль, что у него сразу все сжалось внутри. Он вспомнил о череде дерзких похищений, произошедших в середине восьмидесятых в округе Венето; вот уж погрели тогда руки частные детективные агентства! Преступления удалось раскрыть только несколько лет назад; организаторы были приговорены к пожизненному заключению. Брунетти, не без угрызения совести, поймал себя на мысли, что этого мало, что пожизненное заключение — недостаточно суровое наказание за то, что они совершили. Но поскольку тема смертной казни слишком остро звучала в его собственной семье, Брунетти предпочел не вдаваться в бесплодные раздумья о справедливости судебного приговора.
Надо собственными глазами взглянуть на ограду, чтобы оценить, насколько трудно через нее перелезть; посмотреть, была ли иная возможность положить камень между створками ворот. Неплохо бы также связаться с отделением полиции в Беллуно, чтобы выяснить, не случалось ли за последнее время аналогичных преступлений в их округе. Брунетти всегда был убежден, что округ Беллуно — самый спокойный в Северной Италии, но возможно, он ошибался, рисуя себе Италию давно минувших дней. Теперь, по истечении двух лет, Лоренцони наверняка смогут сказать, удалось ли им тогда собрать необходимую сумму, чтобы заплатить выкуп. Но если бы даже и удалось, как они бы это сделали? И когда?
Опыт, приобретенный за годы работы в полиции, предостерегал его от поспешных выводов: ни в коем случае не признавать человека умершим до тех пор, пока не будет собрано достаточное количество неопровержимых доказательств. Тот же опыт подсказывал ему сейчас, что в данной ситуации доказательства излишни. Вполне хватит и его собственной интуиции.
Его мысли вдруг переметнулись к сегодняшнему разговору с графом Орацио. С каким упорством он отказывался признавать иную точку зрения, саму возможность ее существования! А ведь раньше, бывало, Паола не раз говорила ему, что чувствует себя старой, что лучшие годы позади, но Брунетти как-то всегда удавалось отвлечь ее от мрачных мыслей. Он имел весьма смутное представление о том, что такое менопауза; само это слово вгоняло его в краску. Но может так статься, что причина именно в этом? Все эти внезапные вспышки гнева? Приступы волчьего аппетита? Дурное настроение?
Он понимал, что в глубине души надеется, что все дело в физиологии, в необратимых процессах, которые ему не подвластны, а это значит, что с него разом снимается вся ответственность, потому что он не в состоянии что-либо изменить. Он вспомнил, как однажды, будучи школьником, готовился к исповеди и священник давал ему наставления, что нужно прежде испытать свою совесть. Существует два вида греха, говорил священник: когда грешишь делом и когда грешишь попустительством. В то время Брунетти никак не мог взять в толк, в чем же разница между этими двумя видами греха; и спустя долгие годы, будучи уже немолодым человеком, он так и не смог разгадать этой загадки; напротив, теперь она казалась ему еще более непонятной.
Он вдруг представил, как было бы здорово подарить Паоле букет цветов, пригласить ее в ресторан, расспросить о работе. И в то же время он сознавал, как нелепо все это будет выглядеть, какую мучительную неловкость он будет испытывать. О, если бы он имел хоть малейшее представление о причине ее страданий, то хотя бы смог начать искать выход из создавшейся ситуации.
Что ж, по крайней мере дома она была такой, как всегда: можно было заранее предугадать, что вызовет у нее очередную вспышку гнева. Тогда остается работа: за долгие годы он уже привык к тому, что она постоянно ввязывалась в конфликты. Ее раздражало буквально все — и интеллектуальный уровень учащихся, и университетские порядки, казавшиеся ей двусмысленными и фарисейскими, и отношения между коллегами, а последнее время она даже находила какое-то мрачное удовольствие в том, чтобы ввязаться в очередную битву.
Он вдруг подумал: а сам-то он счастлив? И был весьма удивлен, осознав, что ни разу в жизни по-настоящему об этом не задумывался. Он был влюблен в свою жену, гордился успехами детей, с головой уходил в работу; если это нельзя назвать счастьем, то в чем тогда смысл жизни? Что может быть выше этого? И что толку в бесплодных размышлениях о том, счастлив ты или нет? По роду службы ему чуть ли не каждый день приходилось сталкиваться с людьми, которые искренне верили в то, что, только преступив закон — будь то кража, подлог, вымогательство, убийство или даже похищение с целью получения выкупа, — можно обрести счастье, этот магический эликсир, который раз и навсегда излечит их исстрадавшиеся души. Но выходило так, что, наблюдая за последствиями, к которым приводили подобного рода убеждения, Брунетти понимал, что таким путем можно прийти лишь к полному крушению иллюзий, потеряв даже крохи того, что имел, подчас и не замечая этого.
Паола часто жаловалась, что никто из ее сослуживцев не слышит ее, что на самом деле можно по пальцам пересчитать людей, способных внимательно тебя выслушать, а тем более понять и посочувствовать. Брунетти всегда считал, что относится ко второй категории, но теперь он все чаще и чаще задавал себе вопрос: а был ли он всегда по-настоящему к ней внимателен? Когда она пускалась в бесконечные рассуждения об ужасающей безграмотности нынешней молодежи и потрясающем цинизме ее коллег, пекущихся только о собственных интересах, понимал ли он ее боль, ее разочарование, был ли достаточно чуток? Но в ту же минуту иная мысль закралась ему в голову: а она-то, она его слушала, когда он жаловался ей на невежество вице-квесторе Патты, на некомпетентность, с которой ему ежедневно приходилось сталкиваться по долгу службы? Однако, несмотря ни на что, он ни секунды не сомневался в том, что последствия подобной некомпетентности были куда более серьезными по сравнению с бедами какого-нибудь незадачливого студента, который не знал, кто написал «I Promessi Sposi» [22] и понятия не имел о том, кто такой Аристотель.
Ему вдруг стало тошно. Хватит, в конце концов, толочь воду в ступе, ни к чему хорошему это не приведет. Он рывком поднялся со стула и опять подошел к окну. Катер Бонсуана уже стоял на своем прежнем месте, хотя самого офицера нигде не было видно. Брунетти прекрасно понимал, что своим отказом написать положительную характеристику лейтенанту Скарпе он поставил товарища под удар, лишив его всякой надежды на повышение. Но его убежденность в том, что Скарпа предал доверившегося ему свидетеля, в результате чего последний был убит, не позволяла ему находиться в одной комнате с этим человеком, не говоря уж о том, чтобы писать ему положительные характеристики. Ему было искренне жаль, что крайним в этой ситуации оказался именно Бонсуан, но он был не в состоянии что-либо изменить.
Мрачные мысли о Паоле снова охватили его, но он усилием воли отогнал их и отошел от окна. Спустился вниз, в приемную синьорины Элеттры.
— Синьорина, думаю, настало время взглянуть на дело Лоренцони с другой стороны.
— Значит, все-таки это он? — спросила она, поднимая глаза от клавиатуры.
— Думаю, да, но прежде надо дождаться, что скажет Вьянелло. Я отправил его к дантисту, чтобы сверить рентгеновские снимки.
— Бедная мать, — вздохнула синьорина. — Интересно, она верующая?
— А что?
— Вера в Бога помогает справляться с горем; особенно если умирает кто-то из близких.
