Александра Маринина - Тот, кто знает
– Почему ты в такую рань поднялась? – продолжала пытать ее свекровь. – Что-нибудь случилось?
– У меня сегодня съемка, вот роль учу, – вяло улыбнулась Ира, показывая Лизавете переплетенный сценарий.
– Почему же ты вчера не подготовилась? – строго вопросила Елизавета Петровна. – Надо было выучить текст заранее, чтобы перед съемкой выспаться как следует. Ты посмотри на себя. Как ты будешь сниматься в таком виде?
Ну, началось. Квартиру убери, окна вымой, вещи в химчистку сдай, винегретик ненаглядному Витюше сделай, чтобы два несчастных огурчика не пропали, обед к приезду любимой свекрови приготовь, да еще и роль вовремя выучи, чтобы выспаться перед съемкой. И откуда только берутся такие правильные тетки? В каком инкубаторе их выводят? Показали бы Ире этот инкубатор, она бы под него мину подложила, чтобы на корню истребить всех Лизавет разом и на сто лет вперед. Дабы они, когда им стукнет пятьдесят семь, не смели претендовать на мужчин, которых любят молодые женщины. Мысль промелькнула в голове мгновенно и тут же исчезла, оставив после себя легкий шлейф стыда. Нельзя так думать, нехорошо это, неправильно. Лизавета ни в чем не виновата, она не знает о чувствах своей невестки и не обязана с ними считаться, даже если бы и знала о них.
Тем не менее к появившейся накануне вечером ярости и измотавшей ее за длинную ночь ревности утром прибавилось еще и раздражение, вызванное нравоучениями свекрови. Ира со злостью захлопнула сценарий, оделась и поехала к «Мосфильму», откуда отправлялся к месту съемки автобус с членами съемочной группы. Большинство, конечно, приезжало на съемки на собственных автомобилях, а Ира поедет вместе с ассистентами, помощниками и массовкой. Ничего, вот подкопит еще деньжат и тоже будет ездить на своей тачке, ни у кого не одалживаясь.
Пока автобус тащился по Ярославскому шоссе к Учинскому водохранилищу, Ира буквально изнемогла в борьбе с собственным организмом, который вдруг решил вспомнить, что всю минувшую неделю ему не давали как следует выспаться и отдохнуть. Руки, держащие открытую тетрадь со сценарием, безвольно падали на колени, глаза закрывались, а мозг упорно отказывался воспринимать напечатанный на бумаге текст, не говоря уж о том, чтобы запомнить его. А тут еще гример, сидящий через проход от нее, то и дело всматривался в Ирино лицо и огорченно качал головой, приговаривая:
– Господи, Ира, как мне тебя сегодня делать? Что ты сотворила со своим лицом? Оно же у тебя в два раза больше, чем обычно, в кадр не влезет. А глаза куда ты девала? Как без глаз работать?
Ира злилась на всех: на Лизавету, на гримера, на водителя автобуса, но в первую очередь – на себя саму. Ведь знала же, что закончились у нее таблетки от аллергии, еще два дня назад смотрела на опустевший флакон фенкарола и наказывала себе не забыть зайти в аптеку. И забыла. Ну как можно до такой степени потерять рассудок? В воскресенье в девять утра аптечные киоски в метро еще закрыты, а заехать в дежурную аптеку она уже не успевала без риска опоздать на автобус.
База отдыха вызвала у нее приступ ужаса. Почему-то Ира считала, что это должно быть нечто вроде санатория с многоэтажным корпусом и ухоженной территорией, на которой есть и дорожки для прогулок, и скамеечки. Здание будет, разумеется, со всеми удобствами, включая душ и туалет. На самом же деле база отдыха представляла собой два десятка деревянных неказистых домиков без канализации. Для умывания существовали обычные рукомойники, в которые нужно было наливать воду из ведра, а туалет являл собой традиционную дощатую будку-«скворечник», одаряющую каждого вошедшего неземным ароматом. Все вокруг было каким-то нищим, запущенным, неухоженным.
До начала съемок поговорить с Наташей не удалось, она постоянно была занята разговорами то с директором, то с оператором, то с руководителем массовки. Потом вдруг села в машину и куда-то уехала, появившись уже перед самой съемкой, когда Ира сидела в кресле у гримера. Начали репетировать, Ира с ужасом понимала, что не может связно произнести текст и вообще делает все не так. Наташа сначала терпеливо поправляла ее, потом начала сердиться. Ира очень старалась, но у нее ничего не выходило. Партнеры по сцене потихоньку выходили из себя и тоже начали сбиваться и делать не то.
– Перерыв двадцать минут! – громко объявила Наташа. – Ира, давай отойдем, поговорим.
Они вдвоем отошли в сторону, поближе к воде, и уселись на расстеленный кусок брезента.
– Что с тобой, Иринка? – заботливо и в то же время строго спросила Наташа. – Что происходит? Ты совершенно не можешь работать.
– Прости, – пробормотала Ира виновато. – Я сегодня действительно в плохой форме.
– Возьми себя в руки, маленькая моя, я же не могу отменить съемку. У тебя что-нибудь болит?
– Душа у меня болит.
– Что случилось?
– Натулечка, я давно хотела с тобой поговорить, но все случая не было… Мне обязательно надо с тобой поговорить, мне так плохо, ты не представляешь, – быстро заговорила Ира, боясь, что им помешают, и торопясь сказать самое главное. – Это ужасно, то, что случилось, но оно уже случилось и не дает мне жить, дышать не дает, и я ничего не могу с этим поделать…
– Да что случилось-то? Говори толком, время идет, – нетерпеливо перебила ее Наташа.
– Я… я влюбилась.
– Прекрасно, – усмехнулась Наташа. – И в кого же?
– В него.
– В кого – в него? Имя у него есть?
– Виктор Федорович.
Глаза Наташи сузились, сверкнули недобрым блеском.
– Как ты сказала? Виктор Федорович?
– Да, Натулечка. Виктор Федорович Мащенко. Я знаю, это ужасно, ты никогда мне этого не простишь…
– Господи, Ира, ну что ты несешь? При чем тут я? Ты вбила себе в голову какую-то бредятину и развела на пустом месте трагедию. Как ты могла в него влюбиться? Он же твой свекор, он отец твоего мужа.
– Я его люблю, – тупо проговорила Ира, глядя на водную рябь. – Ты не представляешь, Натулечка, как я его люблю.
– И представлять не хочу. Я вполне допускаю, что Виктор Федорович – славный человек, умный, образованный. Он очень обаятелен, это я хорошо помню по собственному опыту. Он умеет располагать к себе людей, вызывать доверие. Ты просто расположена к нему, любишь его как старшего родственника, как отца, в конце концов. Это естественно и очень хорошо. Но при чем тут твоя вина передо мной и, главное, твоя неспособность работать?
– Как ты не понимаешь! – вспыхнула Ира. – Я его не так люблю, не как отца, не как родственника. Я его люблю как мужчину. Я не могу, Натулечка, я умираю, я все время думаю о нем, мечтаю о том, как он меня обнимет, поцелует… А все это достается Лизавете! Я не могу этого вынести! Она вчера прилетела, липла к нему весь вечер, только что на колени не садилась, а я всю ночь промаялась, представляла, как они там, в спальне…
Ира снова разрыдалась.
– Тише. – Голос Наташи стал суровым. Она крепко взяла Иру за руку и повернула так, чтобы ее лицо не было видно находящимся неподалеку людям. – Прекрати истерику, на нас смотрят. Ты все это выдумала, это плод твоего воображения, и ты прекрасно знаешь, откуда все это тянется. Ты никогда не могла построить нормальные отношения с молодыми мужчинами, тебя всю жизнь тянуло к тем, кто значительно старше. Вот ты и выбрала в своем ближайшем окружении наиболее подходящий объект. Ты просто внушила себе, что испытываешь к Виктору Федоровичу какие-то особые чувства. На самом деле никаких особых чувств нет, и выбрось эту чушь из головы. Слышишь?
– Ты не должна так говорить, – всхлипывала Ира. – Я – взрослая женщина, у меня есть не только душа, но и тело. Душу обмануть можно, можно себя уговорить, убедить, можно даже запретить себе думать, но тело-то не обманешь! Я его хочу, Натулечка, я умру, если он мне не достанется.
– Выживешь, – холодно отрезала Наташа. – От этого не умирают. Ты уже достаточно наслушалась того, что тебе говорило твое тело. Тебе мало? Еще хочется? Не смей даже давать ему понять, что тебе в голову приходят такие мысли.
– Почему? Почему нельзя?
– Потому что нельзя. Если он твоего желания не разделяет, то тебе будет стыдно. Если же он пойдет у тебя на поводу и соблазнится молодым телом, то вы не будете потом знать, что с этим делать. Допустим, вы стали любовниками. И как вы после этого будете каждую ночь расходиться по своим спальням, каждый со своим супругом? Как ты будешь каждый день смотреть в глаза его жене, а он – твоему мужу? Как ты себе это представляешь? Ваша жизнь превратится в повседневный ад. Уверена, что Виктор Федорович понимает это очень хорошо. А у тебя пока еще ветер в голове гуляет.
– Да, – Ира рукавом отерла лицо, – он действительно понимает.
Наташа внимательно и настороженно посмотрела на нее.
– Ты что, говорила с ним?
– Да.
– И… что он сказал тебе?
– Он сказал, что он – отец моего мужа и никогда не сможет через это переступить.
