Нина Васина - Удавка для бессмертных
– Потому что я просто помогаю им выжить, понимаешь? У меня нет комплексов родной матери, я не давала им жизнь! И раз уж кто-то другой побеспокоился об этом, вытолкнул их в наш мир, не спрашивая, не оценив свои силы, не смог, не выжил!.. я постараюсь помочь. Не более того. Я, может быть, потому и взяла няню с улицы, поверив мальчику-подростку, что брала не своим, родным! Повезло. Мне вообще в жизни везло.
– Считаю тестирование проведенным, – встал Псих. – Должен тебя предупредить. Я на Скрипача написал по результатам беседы отрицательный отзыв. Ну а про тебя не знаю, что и сказать. Считай, что ты не прошла тестирование. Результат категорически отрицательный.
– Я думала, тебя интересуют мои страхи, проблемы, контактность, «период восстановления после приведения в исполнение приговора» – так, кажется у нас написано по инструкциям?
– Я и получил информацию по страхам, проблемам, контактности и так далее.
– Знаешь, ты кто?
– Я дипломированный специалист, стажировавшийся в лучшей калифорнийской клинике у профессора Муна и в самой страшной психушке на станции Столбовой, я десять лет в психиатрии и еще четыре года в группе психоаналитиков закрытого отдела ФСБ, моя диссертация была посвящена восстановлению контактности и привязке к реальности космонавтов, подводников и преступников c длительными сроками заключения. Конкретно по тебе: потеряна самоотстраненность, а это первый признак того, что личность подчинена суевериям, страхам и воображению. Извини, что в приватной беседе воспользовался твоей откровенностью для заключения по тестированию. На этом разрешите откланяться.
– Хочешь кланяйся, хочешь нет, но ты – гад.
Пришла Юна и поставила на стол бутылку виски. Позвали всех, спустились в конференц-зал. Скрипач запустил ленту, потушили свет, и на небольшом экране ехидный Физик, кривляясь, объяснял особенности мышления людей разных профессий. Он несколько раз произнес название своей диссертации, дело было именно в этом конференц-зале, собравшаяся тогда на вторую встречу группа еще чувствовала себя неуверенно, но он всех завел, и вот уже хором, нараспев, они повторяют набор непонятных пугающе-красивых слов и аплодируют сами себе, а камера профессионально выделяет глаза, носы и губы всех по очереди. Ева вышла и прикрепила на стенде «Непредвиденные обстоятельства» записку: «У нас первая смерть», а на стенде «Особенности профессиональной и личной жизни» – «Я умер. Физик».
Она уехала первой, потому что хотела найти Карпелова и выяснить, почему его имя в «отстреле» стоит рядом с именем его бывшего опера – Января, давно ушедшего из органов. А все остались допить бутылку, и Псих, заботясь о собственном здоровье и благополучии, уже поучаствовавший в двух автокатастрофах, благоразумно спустился в метро. Повиснув на поручне, он закрыл глаза, удивляясь, как много народу ездит поздно вечером, его кто-то обходил сзади и обхватил подмышку. Псих чуть посторонился, хотел посмотреть из-под руки, но вскрикнул и с удивленным лицом свалился на сидящих.
Отдел Кургановой узнал о смерти Психа только на следующее утро.
1984
Лис. Мужчина-воин. Изнежен, утончен, чаще всего очень красив (красота из тех, что называют «породой» – завораживающие манеры, веками передаваемое в поколениях благородство черт и линий, почти не задевающая надменность и изящная ирония в суждениях), несостоявшиеся воины-Лисы чаще всего становятся актерами. Болезненно переносит уродство, склонен к самоистязанию, умудряется даже в самых неприглядных обстоятельствах выглядеть изысканно, в нищете он напоминает заблудившегося короля, а именно этот вариант мужских страданий так любят Утешительницы, в богатстве – человека, презирающего деньги, свободного от обязательств и привязанностей, что особенно заводит Плакальщиц. Плакальщицы по натуре своей – игроки, любую позу Лиса, кроме самопожирания и самобичевания, они тут же согласны обыграть с азартом воина. Это самый яркий тип политика, но скрытого, именно Лисы вершат судьбы государств, по тонкости ума понимая, что лучше остаться живым и непризнанным серым кардиналом, чем быть похороненным в известной дорогой могиле правителя. Они вдохновенно занимаются и образованием, и сутенерством, и работорговлей, всегда незримо присутствуя рядом с известнейшими завоевателями, президентами и королями. В напряженные моменты по концентрации сил и воли не уступают Орлам, только их одних признавая равными себе воинами, но изящной игрой и хитрыми уловками там, где Орел добивается всего силой, воздвигли преграду дружбе и даже взаимопониманию: Лис без особого беспокойства предаст Орла, зная, что тот вынослив в пытках, а Орел с удовольствием пристрелит раненого Лиса. В отношениях с женщинами – а ведь именно это и должно нас заботить более всего – Лис почти недосягаем. Из всех доступных видов сексуального наслаждения он предпочитает наслаждение с себе подобными, либо с Хорьками, либо с представителями Змей, но всегда – с мужчинами. Энергетически – вампир. В сексуальных играх предельно извращен.
Предельно извращен. Я укладываюсь на пол и смотрю в потолок. Я пытаюсь представить себе предельно извращенного мужчину. У меня ничего не получается. Верх моей изобретательности – это изнасилование упитанным здоровяком домашнего тапочка. Я звоню Киму и говорю только одно слово. Я говорю: «Плакальщица». Он говорит тоже только одно слово. Он говорит: «Браво!» Мне грустно, ведь Плакальщицу придумала Су. Я одурманена снотворными таблетками: предметы мебели стали плоскими. Они словно вписаны в холст комнаты не совсем умелым рисовальщиком. Черт возьми, я не могу представить себе мужчину-Лиса, как ни пытаюсь. Наступило утро, а мебель еще не выступила выпукло из холста, она условна, я даже вижу саму себя на ковре – расплывающееся пятно жизни на Матиссе, красно-желто-зеленом, нереальном и до боли знакомом одновременно. Если перекатиться на живот и упереться лбом в пол, то есть в ковер, центр тяжести в голове перемещается ближе к глазам и под крепко зажмуренными веками начинают разворачиваться фантастические картинки калейдоскопа. Теперь – опять на спину. Я рассматриваю небольшой предмет рядом с собой, протягиваю руку. Маленькая гантель. Ну да, я же села на ковер, потому что делала зарядку. Совершенный идиот придумал это – делать зарядку спросонья. Предельный извращенец. Хотя, если подумать, то уже половина одиннадцатого, а в двенадцать мне надо нести в редакцию рукопись. Руко-пись. Не руко– и не – пись, а трудяга «Ятрань», отстреливающая всяческое вдохновение пулеметными очередями электрических внутренностей. А если рукопись, то я должна была три часа назад перестать царапать отточенным пером грубую бумагу при слабом свете свечи, закрыть чернильницу, посмотреть на луну и… Я разглядываю гантель, приблизив к глазам. А Су упражняется с чугунной женщиной-эскимоской. У нее есть такая статуэтка, сидящая женщина с лунообразным лицом и раскосыми глазами. Су ее очень любит, эту эскимоску, она ею обманывает. Никто из новых гостей ни разу не миновал статуэтки, с умилением бормоча что-то о туземке из черного дерева, пытались взять женщину двумя пальцами, потом ладонью, потом роняли ее на пол, страшно пугаясь. С эскимоской ничего не случалось, паркет, правда, этого не переносил. Подумать только: Су – убийца. Неприятное сочетание букв. Су-у-убийца. Гантель выдернута из холста, она объемна. Я встаю на четвереньки и определяю для себя кресло. Кофе, кофе, кофе… Лучше вообще не спать, чем спать два часа. Ключ в двери. Су-у-у… пришла. Выглядит ничего. Как только что очищенный от пыли и поэтому особенно бледный манекен. Кофе?
Пузатая турка шумит, я подсыпаю еще две ложки, дожидаюсь вспухшей пены и выключаю газ. Су садится за стол в кухне и безмятежно смотрит перед собой. Провожу рукой перед ее лицом. Пожалуй, можно пойти в ванную облиться холодной водой, пока и Су не стала плоской – акварельный набросок фарфоровой китайской куколки на фоне веселеньких цветочков моющихся обоев.
Выхожу из ванной. Так и сидит. Кофе отстоялся, мне уже лучше, я трогаю ее безжизненную руку, Су моргает.
– Он жив, – произносит она совершенно бесцветным голосом.
Я – замедленные движения руки с туркой над двумя чашками, вся такая мягкая, уютная, в махровом халате, с мокрыми волосами – только что вылупившаяся живая субстанция из плоской цветной картинки прошедшего дня, изображаю полное равнодушие. Мне это хорошо знакомо, этот отстраненный взгляд – предвестник истерики или слабоумия, если начинаешь задавать вопросы. Мне на все плевать. Отличный кофе. «Арабика» – два часа в очереди в магазине на Кирова. Вчера, досидев вместе с Су в ее квартире до сумерек, оттерев пятно на ковре и выхлестав полпузырька валерьянки (бутылка коньяка оказалась пустой, и Су совершенно не помнит, выпил ее кагэбэшник после того, как сморкался на ковер, или она после того, как его пристрелила), я вышла во двор и оказалась сразу в машине Виктора Степановича, и все это при абсолютном молчании, словно и он и я исполняли заведомо оговоренный ритуал.
