Хокан Нессер - Карамболь
Рейнхарт зажал в зубах конец трубки и потер виски.
— Не знаю, — ответил он. — Ни малейшего понятия, это и есть самое отвратительное. Обычно имеешь хотя бы какое-то представление, о чем идет речь… так сказать, направление.
— А сейчас у тебя его нет?
— Да, а у тебя?
Морено помотала головой.
— Может, Марлен Фрей что-то знает и скрывает? — спросила она.
Рейнхарт снова задумался. Попытался прокрутить в голове сегодняшний разговор.
— Нет, думаю, что нет. Впрочем, у тебя может сложиться другое впечатление — женщины так загадочны.
— Это мне прекрасно известно, — отозвалась Морено. — Ты больше не разговаривал с комиссаром?
— Со вчерашнего дня — нет, — признался Рейнхарт. — Возможно, позвоню попозже вечером. Копаться в жизни и делах его сына тоже довольно противно. Там ведь далеко не все кристально чисто. Не самое приятное грязное белье, да и ему едва ли легко предаваться горю, сознавая, чем мы тут занимаемся. Черт побери, ну и каша!
— А оно действительно такое уж грязное? — спросила Морено. — Я имею в виду белье.
— Может, и нет, — ответил Рейнхарт, вставая. — Несколько лет назад оно, в любом случае, было намного грязнее. Вполне возможно, что все обстоит так, как говорит фрекен Фрей… что они стали выбираться на твердую почву. Жаль только, что он не продвинулся чуть дальше. Впрочем, людей вообще должно быть жаль, как я слышал.[8]
Он подошел к окну. Раздвинул пальцами две рейки жалюзи и посмотрел в щелочку на город и темное небо.
— Со сколькими из тех, с кем он встречался за последнюю неделю… с кем, как мы знаем, что он встречался за последнюю неделю, мы уже пообщались?
— С семью, — не колеблясь, ответила Морено. — Столько же ожидает нас завтра, если все пойдет по плану.
— Хорошо, — сказал Рейнхарт, отпуская жалюзи. — Мы ждем хоть маленькой ниточки, за которую можно было бы уцепиться. Рано или поздно мы ее отыщем, требуется только терпение… в этом ведь нет ничего необычного?
— Совершенно ничего необычного, — согласилась Морено. — Правда, я отнюдь не против того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки побыстрее. Чтобы у нас появилось направление.
— Тщетные надежды, — вздохнул Рейнхарт. — Нет, на сегодня все. Ведь у меня есть семья, если мне не изменяет память. По крайней мере, утром была. А как обстоят твои дела?
— Замужем за профессией.
Рейнхарт посмотрел на нее, удивленно подняв брови.
— Ты должна потребовать развода, — серьезно заявил он. — Неужели ты не понимаешь, что этот супруг тебя просто использует?
В четверг вечером они попытались обобщить результаты расследования. С того момента, как в кустах возле парковки в Диккене обнаружили тело Эриха Ван Вейтерена, прошло пять с половиной суток. И девять с тех пор, как оно там оказалось если расчеты не ошибочны. Следовательно, было уже пора. Даже при том, что узнать пока удалось не слишком много.
Начали с подруги жертвы.
Марлен Фрей несколько раз допрашивали Рейнхарт и Морено — естественно, с соблюдением максимальной деликатности и уважения, — и она, насколько они оба могли судить, делала все, что в ее силах, чтобы оказывать полиции всестороннюю помощь. Жаловаться на неготовность к сотрудничеству не приходилось. Особенно принимая во внимания обстоятельства, с чем, безусловно, считались.
Количество допросов друзей и знакомых покойного выросло до внушительной цифры семьдесят два. Полученные сведения носили довольно пестрый характер, но обладали ярким сходством: никто из опрошенных не представлял себе, кто мог желать Эриху Ван Вейтерену смерти, и никто не имел ни малейшего понятия о том, что за дело было у него в Диккене в тот роковой вторник.
Свидетельские показания из ресторана «Траттория Комедия», судя по докладу инспекторов Юнга и Роота, тоже добавили к делу немногое, хотя здесь постепенно обозначилась одна — именно одна — маленькая зацепка, первая и пока единственная во всем расследовании. Существование мужчины с длинными темными волосами и бородой, которого приметила в баре около шести часов Лизен Берке, нашло свое подтверждение еще у двоих свидетелей: бармена Алоиза Куммера и повара Ларса Нильсена — оба были на сто процентов уверены (вместе — на двести процентов, оптимистично заметил Роот) в том, что такой персонаж действительно чуть-чуть посидел с пивом в баре примерно в указанное время.
Железно, как аминь в церкви и шлюхи на улице Звилле, как обычно говорили в городе.
Его описание тоже казалось вполне удовлетворительным — по крайней мере, единодушным. Темные волосы, темная борода, темная одежда и очки. Повар Нильсен припомнил также, что у мужчины возле стула стоял пакет, но Куммер и Берке на вопрос о пакете только плечами пожали. Не подтвердили, но, в принципе, и не опровергли.
Когда Юнг с Роотом отчитались об этой единственной наметке после пяти дней напряженного расследования, Роот уже загорелся:
— Готов поклясться, что сидевший там и есть убийца. Запомните, что я знал это уже сейчас!
С ходу поддерживать этот прогноз никому не захотелось, но было решено как можно скорее разослать приметы и объявить розыск.
На всякий случай.
И для того, чтобы принять хоть какое-то решение.
12Он проснулся в «час волка».
С ним такое периодически случалось — теперь.
Когда у него ночевала Вера Миллер или приближался день ее прихода — нет. У них повелось так, что они встречались раз в неделю — с субботы до воскресенья, а в промежутках, в период сильнейшей тоски по ней, на него это обычно и наваливалось: он просыпался в холодном поту. В «час волка».
В такие моменты бесконечного, беспощадного бодрствования между тремя и четырьмя часами, пока весь мир спал, он смотрел сквозь пленку. Видел в холодном ретроспективном свете то ужасное, что совершил, понимая, что хрупкая, сдерживающая мембрана может лопнуть в любой момент. Когда угодно. Примешивались ли туда еще и сны, он не знал. Во всяком случае, был не способен их вспомнить. Даже не пытался, что вполне естественно, ни в эту ночь, ни в другие. Он встал с кровати, добрался в темноте до письменного стола и зажег лампу. Тяжело опустился на стул и начал считать по календарю дни; обнаружил, что с тех пор, как он наехал на парня, прошло тридцать пять дней. Десять с убийства шантажиста. Скоро все будет забыто.
Забыто навсегда. Газеты уже больше не писали. Они усердствуют только в первое время. Полиция обнаружила молодого мужчину в прошлую субботу, а сейчас СМИ уже потеряли интерес. Ни слова ни в четверг, ни в пятницу.
Все так и есть. «В двадцать первом веке человек превратится в мотылька-поденку, — подумал он. — Подведи черту, вычисли сумму, если есть что считать. Забудь и двигайся дальше. Лозунг времени». Собственно говоря, он и сам таков. Поистине достойный представитель будущего; ко вчерашнему дню и непрерывности его накрепко привязывали только эти бессонные мгновения. На самом-то деле.
Тем не менее все уже не так, как прежде. Просто непостижимо, как тот вечер, легкий удар и парень в глинистой канаве смогли все изменить. Настолько сместить перспективу. Открыть двери. Обрубить швартовы. Впустить Веру Миллер, впустить его новую жизнь. Да, непостижимо — подходящее слово, сродни божественному.
Убийство в Диккене его не особенно тяготило. Оно было просто следствием. Вынужденным действием, неизбежным логическим продолжением того, что его случайно заметили в тот первый вечер. Бильярдным шаром, приведенным в движение, который лишь следовал беспощадно заданному направлению; он недавно читал о подобной теории в каком-то профессиональном журнале. Некое новое механистическое восприятие мира, если он правильно понял… или новая психология, вместе с тем, разумеется, долг по отношению к собственной жизни — буквально через день происшествие в Диккене уже перестало его волновать. Человек, которого он убил, пытался нажиться на несчастье других — его собственном и парня… можно даже утверждать, что он заслуживал смерти. Tit for tat,[9] как говорится. Примитивный шантажист, выросший за неделю в страшную угрозу, которого он встретил на его же собственном игровом поле и ликвидировал. Просто и безболезненно. Перспектива вновь открылась.
Перспектива с Верой Миллер. Он больше ни секунды не сомневался в том, что так и будет. Ни доли секунды, даже во время ночных бодрствований. Она пока еще не сказала мужу о том, что у нее есть другой и что они должны развестись, но это вопрос времени. Вопрос нескольких недель и деликатного обхождения. Андреас Миллер — человек слабый, и ей не хочется его добивать. Пока. Но скоро.
В ожидании этого они не спешили строить планы. Однако планы витали в воздухе, когда они бывали вместе. Когда они занимались любовью, пока он находился в ней, пока всасывал ее соски, твердые, упругие и нежные. Пока они с Верой сидели друг напротив друга, ели и пили вино или просто лежали в его большой постели в темноте, отдыхали и слушали музыку. Все время. Планы — еще не высказанные мечты о будущем и новой жизни. Где-нибудь в другом месте. Он и Вера Миллер. Он любит ее. Она любит его. Они оба взрослые люди, и что может быть проще? Они станут жить вместе. Через полгода. Через месяц. Скоро.
