Элизабет Джордж - ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Гидеон методично осматривал помещение за помещением, открывая двери и окликая отца. В такой манере он миновал спальню, ванную, столовую. Либби шла следом. Она уже собиралась заявить Гидеону, что и дураку понятно, что Ричарда нет дома, так какого фига он орет как глухой, он что, потерял слух за последние двадцать четыре часа? Но она успела лишь открыть рот, потому что он толкнул очередную дверь, распахнул ее настежь, и перед Либби открылся апогей общего безумия квартиры.
Вслед за Гидеоном она вошла в комнату, вертя головой по сторонам, и чуть не подпрыгнула от неожиданности.
— Ой! Извините! — сказала она, обращаясь к солдату в форме, стоящему за дверью.
До нее не сразу дошло, что это не Ричард, переодевшийся солдатом с коварным намерением напугать их до смерти, а всего лишь манекен. Она приблизилась к нему на подгибающихся ногах.
— Вот дерьмо! Какого черта…
Оглянувшись на Гидеона, от которого хотела услышать объяснение, Либби увидела, что тот согнулся над письменным столом в дальнем конце комнаты, раскрыл все дверцы и ящики и ищет там что-то так сосредоточенно, что не услышит Либби, даже если она спросит его о том, о чем хотела спросить, а именно: какого черта Ричард поставил здесь это чучело? И еще: Гидеону известно, знает ли об этом Джил?
В комнате имелось множество витрин того типа, что можно встретить в музеях. В них были выставлены письма, медали, грамоты, телеграммы и подобное барахло, которое при более близком рассмотрении оказалось документами времен Второй мировой войны. На стенах висели фотографии того же периода, на всех них был запечатлен один и тот же парень в военной форме. Тут он лежит на животе и щурится в прицел винтовки, ну вроде как Джон Уэйн в фильме про войну. Здесь он бежит рядом с танком. А там снимок, где он сидит по-турецки на земле в центре группы таких же типов, все с оружием, причем держат свои игрушки с такой небрежностью, как будто «Калашников» (или что там у них было в те годы) через плечо — это самая естественная в мире вещь. Да сегодня ни один человек с каплей здравого смысла в башке не стал бы фотографироваться с автоматом в руках! Если, конечно, он не принадлежит к какой-нибудь неонацистской группе и не орет на митингах как резаный: «Уничтожим всех, кто не белый англосаксонский протестант!»
Либби стало жутко. Назревала необходимость сваливать из этой кунсткамеры, и как можно скорее. Желательно секунд через двадцать.
У нее за спиной шуршали бумаги, с грохотом закрывались одни ящики и открывались другие, что-то падало на пол. Она обернулась, чтобы проверить, чем занят Гидеон, думая: «Теперь-то у Ричарда точно пробки перегорят, когда он увидит этот разгром». Но на самом деле ее не очень волновали чувства Ричарда: он лишь пожнет то, что посеял.
Она спросила:
— Гидеон, что ты ищешь?
— У него должен быть ее адрес. Должен.
— С чего ты взял?
— Он знает, где она. Он ее видел.
— Это он сам тебе говорил?
— Она ему писала. Он знает.
— Гид, он сам тебе так сказал? — У Либби были сомнения на этот счет. — И вообще, зачем она стала бы ему писать? Зачем ей встречаться с ним? Крессуэлл-Уайт сказал, что ей не разрешается приближаться к вам. Из-за этого она рискует снова сесть в тюрьму. А она только что двадцать лет оттрубила. Неужели ты думаешь, что она готова отдохнуть за решеткой еще три-четыре года?
— Он знает, Либби. И я тоже знаю.
— Тогда что мы тут делаем? В смысле, раз ты знаешь…
Речи Гидеона с каждым часом становились все менее вразумительными. Либби даже подумала, не позвонить ли его психиатру. Она знала, как зовут врача — доктор Роуз, кажется, — но больше никакой информацией не располагала. Может, обзвонить всех докторов по фамилии Роуз, указанных в телефонном справочнике? Сколько их существует на свете? Вряд ли слишком много. Допустим, она вычислит ту самую докторшу. И что дальше? Сказать: «Послушайте, я друг Гидеона Дэвиса, он ведет себя как-то странно, я начинаю волноваться, не поможете, а?»
Психиатров вообще вызывают на дом? И что более важно, воспримет ли доктор Роуз серьезно звонок от знакомой ее клиента, которой кажется, что клиенту стало хуже? Или она решит, что эта знакомая вскоре станет новым клиентом? Черт. Дерьмо собачье. Что же делать? Кому звонить? Только не Ричарду, это точно. От него сочувствия не дождется никто, в том числе и родной сын.
Гидеон вываливал содержимое ящиков на пол и перебирал каждую бумажку. Он уже обыскал весь стол, лишь на столе стоял нетронутый поднос с письмами, который Гидеон по какой-то странной причине — хотя кто их считает, его странности? — оставил напоследок. Теперь он приступил и к нему, вскрывая конверты, пробегая глазами листки и швыряя их на пол. Но пятое или шестое письмо привлекло его внимание. Он стал читать его от начала и до конца. Либби увидела, что это даже не письмо, а открытка с цветами, в которую вложен листок с рукописным текстом. Гидеон дочитал его и тяжело уронил руки.
Либби подумала: «Он нашел, что искал». Она подошла к нему и спросила:
— Ну что? Она и вправду писала твоему отцу?
— Вирджиния, — проговорил он еле слышно.
Что? — не поняла Либби. — Кто? Какая Вирджиния? Плечи Гидеона затряслись, и он сжал открытку в руках так, будто хотел задушить ее.
— Вирджиния. Вирджиния, — повторял он. — Будь он проклят. Он лгал мне.
И заплакал. Даже не заплакал, а зарыдал. От судорожных всхлипов его тело словно выворачивалось наизнанку, грозя исторгнуть наружу все: его желудок, его мысли, его чувства.
Либби осторожно потянулась к его руке. Он позволил ей вытянуть из пальцев открытку, и она быстро проглядела написанное, желая понять, что вызвало у Гидеона такую реакцию. Вот что там было написано:
«Дорогой Ричард!
Спасибо за цветы, я признательна за твое внимание. Церемония была краткой, но я постаралась сделать все так, как понравилось бы Вирджинии. Поэтому перед кремацией я повесила в часовне ее рисунки и разложила вокруг гроба ее любимые игрушки.
Наша дочь во многом была чудесным ребенком, и не только потому, что опровергла все медицинские прогнозы и прожила тридцать два года. Еще она сумела многому научить тех, кто знал ее. Думаю, ты мог бы гордиться такой дочерью, Ричард. Несмотря на все ее проблемы, она обладала упорством и бойцовским духом, унаследованными от тебя, и это ей очень помогло при жизни.
Всего хорошего.
Линн».
Либби перечитала записку и поняла. «Она обладала упорством и бойцовским духом, унаследованными от тебя». Вирджиния, думала она. Еще один ребенок. У Гидеона была еще одна сестра, и она тоже мертва.
Она растерянно подняла глаза на Гидеона, не зная, что сказать ему. В последние несколько дней на него обрушилось столько ударов, один тяжелее другого, что она и представить не могла, с какого места начинать утешать его.
— Ты не знал о ней, Гид? — спросила она нерешительно. — Гидеон? — повторила Либби, не получив ответа.
Она протянула руку и прикоснулась к его плечу. Он сидел на стуле неподвижно, если не считать движением дрожь, сотрясавшую все его тело. Ей показалось даже, что он не дрожит, а вибрирует под одеждой.
— Умерла, — сказал он.
— Да, — кивнула Либби. — Я прочитала записку. Должно быть, Линн была… Ну, раз она пишет «наша дочь», значит, она была ее мамой. Что, в свою очередь, означает, что до твоей матери Ричард был женат на этой Линн и что у тебя была сводная сестра. Ты не знал?
Гидеон забрал у нее открытку. Поднявшись со стула, он долго засовывал открытку обратно в конверт, который потом положил в задний карман брюк. Тихим невыразительным голосом, каким говорят люди, находящиеся под гипнозом, он произнес:
— Все, что он говорит, — это ложь. Он всегда мне лгал. И сейчас лжет.
Он пересек комнату, слепо наступая на разбросанные по полу бумаги. Либби поспешила за ним, говоря на ходу: Подожди, может, он совсем не обманывал тебя.
Она говорила так не потому, что хотела защитить Ричарда Дэвиса — который, вероятно, солгал бы и о втором пришествии Иисуса Христа, если бы так было нужно для достижения его целей, — а потому, что не хотела добавлять к печалям Гидеона еще и эту.
— Если он никогда не рассказывал тебе о Вирджинии, то это не совсем ложь. Может, просто к слову не приходилось, вот и все. Может, у вас ни разу не заходил разговор на эту тему. Мало ли что. Может, это ее мама не хотела, чтобы кто-то обсуждал Вирджинию. Может, ей это причиняло боль. То есть я хочу сказать, что это совсем не обязательно означает…
— Я знал, — сказал Гидеон. — Я всегда знал.
Он прошел на кухню, Либби потянулась за ним, гадая, что означает его последняя фраза. Если Гидеон знал о Вирджинии, то в чем, собственно, дело? Он распсиховался, потому что она тоже умерла? Расстроился, что ему никто не сообщил о ее смерти? Он в ярости, что его не позвали на похороны? Только Ричард и сам не ходил, если верить той записке. Так в чем же тут ложь?
