Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов - Словин Леонид Семенович

— Я думал, ты будешь выводить меня на чистую воду, — сказал Бакланов. — Хотел помочь.

— Почему ты обратил на них внимание?

— Таксист превысил скорость. Я использовал самое малое, на что закон дал мне право. Предупредил. Ты работал — знаешь… Если бы я был взяточник, я бы отобрал у него права. А потом вернул бы… За это… — Он пошелестел сложенной щепотью. — А если я не запугиваю водителя, а предупреждаю, на что я могу рассчитывать? На кавказского дедушку? Много их?

Игумнов дал ему выговориться.

— Мне говорят: «На, старшой! Завтра у меня не будет — ты угостишь!» У меня и сейчас бутылка в машине. Водитель купил. Лестно ему иметь такого друга, как я. Может, он никогда и не обратится. А обратится — я и без бутылки сделаю, что могу по закону и даже чуть больше…

Стул под ним продолжал угрожающе поскрипывать.

— Все друг с другом как люди. А гаишник должен быть как собака. Да кто же поможет мне после этого? А ночью? Когда я подхожу к машине, а мне оттуда: «Старшой, разъедемся по–хорошему! На чирик и уезжай. Ты нас не видел, и мы тебя…» А я тяну время — ищу, кто остановится, поможет… «Сразу и чирик!» А они: «И чирика не получишь, старшой. Только жена твоя — вместе с медалькой твоей посмертной…» Да ладно!

МО–14562 встал, Игумнов тоже поднялся. Они были одного роста, но гаишник был покрупнее, шире в плечах.

— Ты сейчас в аэропорт? — спросил Игумнов.

— Да, к себе.

— Возьмешь моих? — Игумнов позвонил Цуканову. — Бери Качана. Едем. — Он положил трубку. — Мы ищем этого таксиста. Вернее, его друга, он тоже сидел в машине. Мы подозреваем его в убийстве. В машине поговорим…

— В лепешку расшибусь. Найду… — Бакланов снова вернул разговор на больную тему. — Начальство думает, что меня можно купить за бутылку, за пятерку. Обидно, пойми! Вот они летят по осевой… Я — зеленую улицу. Движение перекрыл, руку к козырьку. У них шубы, бриллианты. Посуда из дворца. Деньги в швейцарских банках. Дети и внуки за границей. Все пристроены… А тут бутылка «Белого аиста»! Сколько у них злости на меня — «предал»! Да кто из нас кого «предал»?!

Они спустились в подъезд. Машина ГАИ у дежурки сверкала, как новенькая.

— Хочешь сесть? Машина у меня классная, предупреждаю. Наверное, на все отделения ГАИ такая одна.

— Усовершенствовал?

— А как же! Резина «мишлен». Чистый каучук. Двойные амортизаторы… — Ему доставляло удовольствие перечислять. — Головка прижатая. Мотор от третьей модели. Ну и, конечно, бензин залит высокооктановый 95–й. Отличная машина. Садись за руль. Сейчас убедишься… Уж если гонишь — чтоб не ушел!

В дверях появились Цуканов и Качан.

— Ты тоже в аэропорт? — Цуканов удивился.

— Завезете меня в инспекцию, — сказал Игумнов, легко трогая машину с места.

Секретарь в приемной читала «Огонек». Увидев входящего замминистра, она не растерялась. Отложила журнал. Вытянулась.

— Здравия желаю, товарищ заместитель министра внутренних дел… — недавно Скубилин распорядился, чтобы ее аттестовали.

— Я сам, сам… — Жернаков неверной походкой двинулся к двери, замаскированной под шкаф.

— Сейчас, сейчас! — Она испугалась, что в приемную кто–то зайдет, увидит Жернакова в таком состоянии.

Услышав возню, Скубилин поднялся навстречу:

— Здравия желаю, Борис Иванович! Как раз думал о вас! Проходите…

— Беда, Вася. — Жернаков крепко прикрыл дверь, в глазах у него стояли пьяные слезы. — Попал я в непонятную…

Скубилин уже все знал. Помощник Жернакова — подполковник, которого Скубилин, уходя, рекомендовал на свое место, — успел позвонить.

В самом начале дня в приемную вломилась самозваная комиссия будто бы из народного контроля. Помощника оттеснили, прорвались в кабинет. Жернаков как раз поправлялся стаканом «Армянского». Составили акт. В комиссии оказалась мелкая сошка, в том числе вольнонаемные из ХОЗУ, которых нечем прижать. Акт пошел в управление кадров, копию грозили грохнуть в адмотдел ЦК.

— За что, Вася? Что я им сделал? — Жернаков чуть не рыдал. Транспортный главк спутался с кадрами. А там этот Ильин, у него тесть в административном отделе…

История была пренеприятная, Скубилин понимал это. «Но не комиссия же — к тому же самозваная — решает все! Прикажут — и никакого акта не будет. Как не было».

— Садитесь, Борис Иванович. Еще не вечер!

— Ты так считаешь?

— Конечно! С Картузовым они промахнулись. Он помочь им уже ничем не сможет. Основные свидетели против Гийо у нас с вами. Завтра я пошлю следователя за санкцией на арест. И если нам ничего путного не предложат, к вечеру директор ресторана будет за решеткой. Они это знают.

— А дадут санкцию?

— Материалы–то у нас!.. Вы же сами бывший прокурор. Знаете!

— Есть сто способов разрушить! Подпустить к делу своего человека…

— Сделали уже! Такого, что в жизни не поверил бы, что на это пойдет! Вот он у меня где, Картузов, — Скубилин сжал кулак.

— Ну, и слава Богу, Вася!

— Завтра они вам этот акт комиссии сами в зубах принесут.

— А свидетели? Не откажутся?

— У меня они на даче живут. В Левобережной.

— Есть Бог на свете!

— Я скажу, чтоб Наташа чай вам поставила…

Но секретарь уже шла с чаем.

— Умница, — Скубилин краем глаз провел по ее крепким ляжкам, высоко поднимавшимся из–под джинсовой мини и обещавшим еще долго оставаться такими же мускулистыми и привлекательными.

— Так–то лучше, — Жернаков сделал несколько коротких глотков. — Во сколько завтра ты посылаешь к прокурору?

— После обеда. Надо дать им время оценить обстановку.

— Тяжело ждать! Давай махнем куда–нибудь…

— Нет, нет! Сейчас вам лучше всего домой. Вера Петровна, наверное, ждет. Завтра наш день!

— Ты прав, Вася! Еду…

— Держитесь. — Скубилин спустился в подъезд вместе с Жернаковым.

Завидев их, шофер подал машину, поставил впритык к дверям.

— Послать с вами кого–нибудь?

— Да нет, доеду. Что–то нашло на меня, но сейчас я в порядке… До завтра!

Скубилин, как положено, подождал, пока машина замминистра свернула на Садовое.

Омельчук встретил визитеров сухо. Не вставая, показал на стулья.

Жена директора ресторана — интеллигентная молодая женщина в модных очках, с только что появившейся в Москве изящной, с изгибом, оправой — представила обоих спутников.

— Евгений Васильевич, Ростислав Иванович…

Один оказался адвокатом, членом президиума Московской областной коллегии адвокатов, другой только что прилетел — тоже адвокат, бывший председатель республиканского Верховного суда, близкий друг и родственник арестованного. Оба были людьми пожилыми, солидными.

Картузова в отделе не было, и это сильно упрощало задачу.

— Чем могу быть полезен?

Московский адвокат обрисовал ситуацию:

— Я понимаю: адвокат может вступить в процесс лишь на более поздних стадиях. Но нередко устранение погрешностей еще в более ранние периоды способствует исключению возможных ошибок следствия в дальнейшем…

— Пока мы не видим в этом необходимости… — Омельчук с ходу отвел его доводы. — По делу собрано значительное число доказательств злоупотребления должностным положением со стороны бывшего директора ресторана. Понятно, я не могу приводить их…

— Конечно!

— Самое лучшее для него, мы считаем, рассказать правду…

Со стороны Омельчука это было по меньшей мере недипломатично.

— Простите! — Жена Гийо прервала его. — Как я могу надеяться на объективное разбирательство дела моего мужа, если у вас сразу взят обвинительный уклон? Мой муж принципиальный, требовательный работник. Он уклонялся от всяких махинаций. За это ему могли мстить… Нужны доказательства!

— А огромное количество золотых вещей, которые изъяли на обыске? Драгоценные камни, картины Кустодиева, Бенуа, Репина…

— Это мое. Подаренное, приобретенное… Мой папа — акушер–гинеколог…

Омельчук фыркнул:

— Там на сотни тысяч! И все ваше? Да у вас там зарплата десятка академиков–акушеров за сто лет работы…