Донна Леон - Смерть в чужой стране
— Они защищали свою женщину? — спросил Брунетти, даже не пытаясь скрыть сарказма.
— Нет, — сказал Амброджани. — Солдаты были черные. Человек, который убил его, был черный.
— А что с ними сталось?
— Двое получили по двенадцать лет. Один оказался невиновным и был освобожден.
— Кто их судил, американцы или мы? — спросил Брунетти.
— К счастью для них, мы.
— Почему «к счастью»?
— Потому что их судил гражданский суд. Его приговоры гораздо мягче. И обвинили их в непредумышленном убийстве. Африканец спровоцировал их, бил по их машине и кричал на них. Поэтому судьи постановили, что они отвечали на угрозу.
— И сколько их было?
— Трое солдат и один штатский.
— Хороша угроза, — заметил Брунетти.
— Судьи решили, что она была. И приняли это во внимание. Американцы закатали бы их на двадцать-тридцать лет. С военной юстицией шутки плохи. И потом, они же черные.
— Это все еще имеет значение?
Пожатие плеч. Поднятые брови. Еще пожатие.
— Американцы непременно сказали бы, что не имеет. — Амброджани снова отпил воды. — Сколько вы здесь пробудете?
— Сегодня. Завтра. Есть еще дела вроде этого?
— Случаются. Обычно они расследуют преступления, совершенные на базе, сами расследуют, разве что дело слишком уж разрастается или нарушает итальянские законы. Тогда и мы подключаемся к расследованию.
— Как в случае с тем директором? — спросил Брунетти, вспомнив историю, о которой несколько лет назад кричали заголовки всех итальянских газет и подробности которой сохранились в его памяти весьма смутно, — что-то насчет директора американской средней школы, которого обвинили и осудили за изнасилование малолетки.
— Да, вроде. Однако обычно они ведут расследование сами.
— Только не на этот раз, — скромно заметил Брунетти.
— Нет, не на этот раз. Раз его убили в Венеции — он ваш, все дело ваше. Но они захотят принять в этом участие.
— Почему?
— Public relations, — употребил английское выражение Амброджани. — И времена изменились. У них, наверное, есть ощущение, что им уже недолго здесь оставаться, и здесь, и вообще в Европе, поэтому им не нужно ничего такого, что сделает их пребывание еще короче. Им не нужна дурная слава.
— По многим признакам это — уличное ограбление, — сказал Брунетти.
Амброджани устремил на него долгий спокойный взгляд.
— Когда в Венеции последний раз убивали при ограблении?
Если Амброджани мог задать такой вопрос, значит, ответ ему известен.
— Дело чести? — Брунетти решил предложить другой мотив убийства.
Амброджани снова улыбнулся:
— Если вы решили смыть кровью обиду, вы не станете делать это в сотне километров от дома. Если бы такое случилось здесь, мотивом был бы секс или деньги. Но это произошло в Венеции, значит, причина другая.
— Стало быть, убийство не на той почве? — спросил Брунетти.
— Да, не на той почве, — повторил Амброджани, которому, очевидно, понравилась эта фраза. — И оттого еще более интересное.
Глава 7
Кончиком большого пальца майор подтолкнул к Брунетти тощую папку и снова налил себе стакан минералки.
— Вот что они выдали нам. Там есть перевод, если нужно.
Брунетти покачал головой и открыл папку. На обложке красными буквами было отпечатано: «Фостер, Майкл, р. 09. 28. 64, SSN 651 34 1054». Он открыл папку и увидел приклеенную к внутренней стороне обложки ксерокопию фотографии. Мертвого человека нельзя было узнать. Эти резкие черно-белые контуры не имели ничего общего с желтоватым лицом мертвеца, которого Брунетти видел вчера на берегу канала. Внутри подшивки находились две машинописные страницы, утверждавшие, что сержант Фостер служил в отделе санитарной инспекции, что один раз ему был выдан пропуск для прохода на базу через контрольно-пропускной пункт, что год назад он получил чин сержанта и что его семья живет в Биддефорд-Пуле, Мейн.
На второй странице помещался конспект собеседований с итальянцами — гражданскими лицами, работающими в отделе санитарной инспекции. Получалось, что Фостер ладил с коллегами, работал усердно, держался вежливо и дружелюбно с итальянскими гражданами, работающими в его отделе.
— Маловато, не так ли? — спросил Брунетти, закрывая папку и отодвигая ее к Амброджани. — Отличный солдат. Усердный работник. Послушный. Дружелюбный.
— Но кто-то воткнул ему в ребра нож.
Брунетти вспомнил доктора Питерс и спросил:
— Женщины не было?
— Нет, насколько нам известно, — ответил майор. — Но это еще не значит, что ее в самом деле не было. Он был молод, неплохо говорил по-итальянски. Так что вполне возможно. — Амброджани помолчал и добавил: — Разве что он пользовался тем, что продается у вокзала.
— Это там они находятся?
Амброджани кивнул.
— А как в Венеции?
Брунетти покачал головой.
— Никак, с тех пор как правительство закрыло бордели. Есть немного, но они обслуживают гостиницы и хлопот нам не доставляют.
— Здесь их полно перед вокзалом, но мне кажется, для некоторых из них наступили плохие времена. В наши дни появилось очень много женщин, которые охотно идут на это, — зачем-то сообщил Амброджани, а потом добавил: — Просто из любви к искусству.
Дочери Брунетти только что исполнилось тринадцать лет, так что ему не хотелось думать, на что идут молодые женщины «из любви к искусству».
— Могу я поговорить с американцами? — спросил он.
— Да, думаю, можете, — ответил Амброджани, а потом протянул руку к телефону. — Мы скажем им, что вы начальник венецианской полиции. Им понравится этот чин, и они станут с вами разговаривать. — Он набрал знакомый номер и пока ожидал ответа, снова притянул к себе папку. Несколько нервно он выбрал несколько бумаг из папки и положил папку перед собой.
По телефону он говорил по-английски, с заметным акцентом, но правильно.
— Добрый день, Тиффани. Это майор Амброджани. Майор на месте? Что? Да, подожду. — Он прикрыл мембрану ладонью и отвел трубку от уха. — Он на совещании. Американцы чуть не всю жизнь проводят на совещаниях.
— А не может это быть… — начал Брунетти, но замолчал, потому что Амброджани убрал руку.
— Да, благодарю вас. Доброе утро, майор Баттеруорт. — Это имя значилось в папке, но когда Амброджани произнес его, оно прозвучало как «Баддеруорд». — Да, майор. У меня сейчас начальник венецианской полиции. Да, мы привезли его сюда на вертолете на целый день. — Последовала долгая пауза. — Нет, он может уделить нам время только сегодня. — Он взглянул на часы. — Через двадцать минут? Да, он будет у вас. Нет, прошу прощения, но я не могу, майор. Мне нужно быть на совещании. Да, благодарю вас. — Он положил трубку, положил карандаш точно по диагонали поверх папки и сказал: — Он примет вас через двадцать минут.
— А ваше совещание? — спросил Брунетти.
Амброджани жестом отмахнулся от этого предположения.
— Пойти туда с вами — попусту время потерять. Если они что-нибудь знают, они вам не скажут, а если ничего не знают — тем более. Так что мне незачем тратить время на этот визит. — И он спросил, меняя тему разговора: — Как у вас с английским?
— Все в порядке.
— Хорошо, это сильно облегчит задачу.
— Кто он, этот майор?
Амброджани повторил имя, снова смягчая резкие согласные.
— Это их офицер по связям. Или, как они говорят, «liasons».
— В чем заключаются эти «связи»?
— Ну, если у нас есть проблемы, он обращается к нам, или наоборот, если у них есть проблемы.
— Какого рода проблемы?
— Если кто-нибудь пытается войти в ворота без нужного удостоверения личности. Или если мы нарушаем правила движения. Или если карабинер покупает десять килограммов говядины в их супермаркете. И тому подобное.
— Супермаркете? — искренне удивился Брунетти.
— Да, здесь есть супермаркет. И «bowling alley»,[17] — он употребил английской выражение, — и кинотеатр, и даже Burger King.[18] — Это название было произнесено без всякого акцента.
Как очарованный, Брунетти повторил слова «Burger King» тем же голосом, каким ребенок мог бы сказать «пони», если бы ему пообещали такое.
Услышав это, Амброджани рассмеялся:
— Потрясающе, да? Там у них целый маленький мир, не имеющий ничего общего с Италией. — Он указал жестом в окно. — Там лежит Америка, комиссар. Вот чем все мы станем, полагаю. — И после короткой паузы он повторил: — Америкой.
Именно это и ждало Брунетти через четверть часа, когда он открыл дверь командования штаб-квартиры НАТО и поднялся по трем ступенькам в вестибюль. На стенах висели постеры с изображениями безликих городов, которые, если судить по высоте и сходству их небоскребов, были американскими. Эта нация громко заявляла о себе множеством знаков, запрещающих курение, и объявлениями, которые покрывали специальные доски, висящие на стенах. Мраморный пол был единственным итальянским штрихом. Как ему указали, Брунетти пошел вверх по лестнице, свернул направо и вошел во второй кабинет слева. Комната, в которую он вошел, была разделена перегородками в человеческий рост, а стены, как и на нижнем этаже, были увешаны досками для объявлений и печатной информацией. Спинками к одной из стен стояли два кресла, обитые чем-то похожим на толстый серый пластик. Сразу же у входа справа сидела за столом молодая женщина, которая могла быть только американкой. У нее были белокурые волосы, подрезанные короткой челкой над синими глазами, но на спине доходившие почти до талии. На носу россыпь веснушек, а зубы — само совершенство, как у большинства американцев и у самых богатых итальянцев. Она повернулась к Брунетти с ясной улыбкой; уголки ее губ приподнялись, но глаза при этом оставались странно пустыми, ничего не выражающими.
