Патриция Корнуэлл - Последняя инстанция
Райтер одаривает меня полным искренности взглядом.
— Мы всегда вас так уважали, — к моему величайшему удивлению, говорит он.
— Уважали? — Тревога холодной волной прокатилась по телу. — То есть теперь не уважаете?
— Вы поймите, я знаю, каково вам сейчас — все эти несчастные, и вы тоже, заслуживают, чтобы он в полной мере ответил перед...
— Выходит, подонку сойдет с рук то, что он пытался со мной сделать, — пылко обрываю его. Как больно. Больно от неприятия. Больно от того, что нас бросили. — Выходит, ему простят то, что он сделал с этими несчастными, как вы выразились. Я права?
— Смертной казни в Нью-Йорке никто не отменял, — отвечает он.
— О, ради Бога! — восклицаю я в порыве негодования. Впиваюсь в собеседника глазами, точно пытаясь прожечь взглядом, как бывало в детстве, когда я с помощью увеличительного стекла прожигала дырки в бумаге и сухой листве. — Они хоть раз кого-нибудь осудили?
Ответ ему прекрасно известен: «никогда». На Манхэттене не умерщвляют людей.
— Я не гарантирую, что и в Виргинии вынесут смертный приговор, — взвешенно отвечает Райтер. — Подсудимый не является гражданином Америки и страдает редким заболеванием, уродством или как это назвать. Нам даже неизвестно, говорит ли он по-нашему.
— Когда этот тип сунулся в мой дом, то изъяснялся он запросто.
— И кстати говоря, его еще могут признать невменяемым.
— А вот это, знаете ли, зависит от умения прокурора, Буфорд.
Райтер моргнул. Напряг скулы. Он напоминает голливудскую пародию на бухгалтера — сдержанного, застегнутого на все пуговицы человечка в крохотных очках, который вдруг унюхал неприятный запах.
— Вы с Бергер уже переговорили? — спрашиваю я его. — Наверняка. Ведь не в одиночку же вы до такого додумались. Спелись, значит.
— На нас оказывают давление, Кей. Вы сами должны это понимать. С одной стороны, он француз. Вы хоть представляете себе, как отреагируют его соотечественники, если мы здесь, в Виргинии, попытаемся казнить подданного их страны?
— Боже правый, — вырвалось у меня. — Речь идет не о смертной казни, а о наказании, и точка. Вы прекрасно знаете, Буфорд, что я сама противница электрического стула и с возрастом в этом убеждении только крепну. Однако за то, что он натворил здесь, преступник обязан ответить, черт побери.
Райтер безмолвствует, устремив взгляд в окно.
— Значит, вы с нью-йоркской прокуроршей договорились, что, если по ДНК будет совпадение, Манхэттен его забирает.
— Вы сами подумайте. Лучшего места для рассмотрения дела не найдешь. — Райтер снова взглянул мне в глаза. — А вам отлично известно, что в Ричмонде этот суд не состоится, учитывая огласку и прочее. Скорее нас всех отправят в какой-нибудь провинциальный суд за миллион миль отсюда и будут держать там несколько недель, а то и месяцев. Как вам это понравится?
— Ну и хорошо. — Я встаю и ворошу кочергой поленья; лицо обдает жаром, в камине стайкой перепуганных скворушек взлетают искры. — Боже упаси, чтобы нам причинили неудобства.
Сильно орудую здоровой рукой, будто желая убить огонь. Усаживаюсь на место, разгоряченная, готовая расплакаться. Я отлично знаю, что такое посттравматический синдром, и готова согласиться, что он не обошел меня стороной. Меня одолевает беспричинное беспокойство, я легко пугаюсь. На днях настроилась на местную радиостанцию, где крутили классику, услышала Иоганна Пачелбела, мне стало грустно, и я разрыдалась. Знакомые симптомы.
Тяжело сглатываю, успокаиваюсь. Райтер молча наблюдает за мной, на его лице — усталое выражение благородной печали, как у генерала Роберта Ли, припоминающего кровавую битву.
— А со мной что будет? — спрашиваю я. — Или мне жить так, словно я и не занималась этими ужасными убийствами? Не вскрывала жертв и не боролась за свою жизнь, когда убийца ворвался в мой дом? Положим, его будут судить в Нью-Йорке. Какая роль отводится мне, Буфорд?
— Этот вопрос будет решать миссис Бергер, — отвечает он.
— Даром погибли, задарма. — Я всегда употребляю это слово в отношении жертв, которым не суждено узреть правосудия. По раскладу Райтера, я, к примеру, тоже буду «даровым угощением», потому что в Нью-Йорке маньяку не предъявят обвинение за то, что он намеревался сделать со мной в Ричмонде. А при самом бессовестном повороте дел за совершенные в Ричмонде зверства его даже по попке не отшлепают.
— Все, вы кинули город волкам на расправу, — говорю я прокурору.
До нас одновременно доходит двоякий смысл этой фразы. По глазам вижу, он понял. До сих пор в Ричмонде охотился только один волк, Шандонне: когда он только начал убивать, еще во Франции, то неизменно оставлял записки с автографом «Le Loup-garou» — «оборотень». Теперь вершить правосудие будут незнакомцы. То есть, если говорить без обиняков, правосудия здешние жертвы вообще не увидят. Ждать можно чего угодно, и это «что угодно» наверняка произойдет.
— А если Франция будет добиваться его выдачи? — допрашиваю я Райтера. — Что, если Нью-Йорк согласится?
— Можно до посинения перечислять «если бы да кабы», — говорит он.
Смотрю на него с откровенной неприязнью.
— Не принимайте все так близко к сердцу, Кей. — Райтер снова одаривает меня исполненным печальной набожности взглядом. — Не пытайтесь воевать в одиночку. Мы просто хотим списать этого подлеца со счета. Не так уж важно, кто это осуществит.
Поднимаюсь со стула.
— Для меня — очень важно, — говорю ему. — Буфорд, вы трус. — Разворачиваюсь и демонстративно выхожу из комнаты.
Через пару минут из-за закрытой двери в моем крыле здания слышу разговор: Анна провожает гостя. Очевидно, этот тип довольно долго не желал уходить, занимая ее разговорами; интересно, что он ей про меня наговорил.
Присела на кровати, совсем потерявшись. Не припомню, когда мне в последний раз было так одиноко и страшно. С облегчением слышу приближающиеся по коридору шаги. Анна тихонько стучится в дверь.
— Входи, — говорю неровным голосом.
Хозяйка стоит в дверях и смотрит на меня, а я чувствую себя как девчонка, беспомощная и глупенькая.
— Я Райтера оскорбила, — говорю ей. — Пусть даже и сказав правду, не важно. Трусом его обозвала.
— Буфорд считает, что на тебя сейчас нельзя полагаться, — отвечает та. — Сильно обеспокоен. Ты права, он действительно «ein Mann ohne Rьkgrat» — «человек без хребта», как говорят там, откуда я родом. — Ее губ коснулась тень улыбки.
— Анна, на меня можно положиться.
— Зачем тут сидеть, пошли к огню.
Подруга настроена на разговор.
— Хорошо, — уступаю я. — Твоя взяла.
Глава 5
Я никогда не лечилась у Анны. Раз уж на то пошло, я вообще ни разу не ходила к психотерапевту, что вовсе не означает, будто мне никогда не требовалось вмешательство специалиста. Сейчас, пожалуй, и не найдется человека, которому повредила бы консультация хорошего врача. Просто натура у меня замкнутая, я с трудом поверяю людям сокровенное, да и то исключительно по веской причине. Я тоже медик, все мы давали клятву Гиппократа ни при каких обстоятельствах не нарушать врачебной тайны. Однако такого понятия, как «абсолютная скрытность», все-таки не существует. Врачи общаются друг с другом, с родными и близкими. И уста, на которые наложена печать молчания, открываются.
Анна выключает свет. Позднее утро, темное, как сумерки, небо заволокло облаками, от выкрашенных в розовый цвет стен отражается огонь камина, создавая в гостиной невероятно уютную атмосферу. Меня охватывает непривычная робость. Все готово для моего разоблачения. Выбираю кресло-качалку, хозяйка придвигает поближе оттоманку, усаживается на самом ее краешке и устремляет на меня взгляд пернатого хищника, склонившегося над своим гнездом.
— Если будешь безмолвствовать, это никогда не закончится. Жесткая прямота.
К горлу подступает горький ком, сглатываю.
— Ты травмирована, — продолжает она. — Мы не железные. Даже ты не в состоянии вынести такое как ни в чем не бывало. Сколько я тебе звонила, когда убили Бентона, а ты ни разу не нашла времени со мной пообщаться. Знаешь почему? Ты избегала этого разговора.
Все, больше прятать чувства мне не под силу. По щекам катятся слезы, капая на колени как капельки крови.
— Я каждому пациенту говорю: если вы вовремя не разберетесь со своими проблемами, потом будете жестоко раскаиваться. — Анна сидит, подавшись вперед, точно всем телом обрушивая на меня слова, так жестоко ранящие сердце. — Сейчас пришла твоя очередь расплачиваться. — Она указывает на меня пальцем, упорно не отводя взгляда. — Рассказывай, Кей Скарпетта.
Смотрю сквозь дымку на свои колени. Слаксы испещрены темными капельками слез, и в голове против воли проносится: капли круглые, потому что падали под углом в девяносто градусов.
— Это вечно будет меня преследовать, — в отчаянии выдыхаю я.
— Что тебя будет преследовать? — У Анны мгновенно просыпается интерес.
