Хокан Нессер - Человек без собаки
— Дело, значит, вот какое, — бодро сказал Лейф. — Подарки и все такое прочее, я думаю, надо отнести на верхнюю палубу. Добрались все-таки. Семьсот километров, скажу я вам, — это семьсот километров, как написано в Коране.
— Дорога скользкая? — спросил Карл-Эрик.
— Да нет…
— Движение большое? — пришла очередь Розмари задать обязательный вопрос.
— По-разному.
— Думаю, в приемном покое хирургам поспать не дадут.
— Главное — правильно делегировать полномочия, — сказала Эбба.
— Лучше не скажешь, — поддержал ее Лейф. — Я, например, за последнюю неделю делегировал четыре тонны свиных задниц.
— Свиных задниц? — переспросила Розмари: она почувствовала, что для продолжения шутки Лейфу нужна эта реплика.
— Рождественской ветчины. — Лейф расплылся в довольной улыбке.
— Прошу извинить, мне надо в туалет, — прошептал Кристофер.
— Еще бы! — Розмари почувствовала облегчение. — Значит, так: все наверх, вы же знаете, где ваша комната. Все как всегда. Надеюсь, Хенрик не вырос из кровати.
— Нет проблем, — приветливо улыбнулся Хенрик. — У меня все гнется — и тут, и там.
По крайней мере один человек рассмеялся этой шутке от всего сердца — Карл-Эрик Германссон.
Кристина и сопровождающие ее лица прибыли десятью минутами позже. Малыш Кельвин немедленно вцепился в мамину ногу и уткнулся в нее носом. На Кристине было новое, очень столичное желтое кашемировое пальто, но выглядела она уставшей. Розмари сделала пометку в памяти: надо бы посоветовать дочери сделать анализ крови, нет ли у нее анемии, хотя знала, что такой разговор вряд ли состоится. Доверительные разговоры с Кристиной прекратились давным-давно, дочери было лет двенадцать, не больше. К тому же… — Розмари попыталась разобраться в своих ощущениях — к тому же, может быть, это вовсе и не усталость. И даже, скорее всего, не усталость. На лице у дочери была написана скука, откровенная, болезненная, с трудом переносимая скука. Связано ли это исключительно с принудительным посещением родительского дома? Или корни лежат еще глубже?..
Якоб Вильниус, как опытный шармёр, приехал в длинной шерстяной накидке до пола — таких в Чимлинге еще не видывали. Он приготовил для новообращенных пенсионеров особый подарок. Несколько раз подчеркнув, что это еще не настоящий подарок, настоящий подарок они вручат завтра, в торжественной обстановке, а это так, otium post negotium,[22] ха-ха, односолодовый виски, «Лафрог», собственно говоря…. Разлит в дубовые бочки сразу после Рождества Христова. Каждая капля — на вес золота, при умеренном потреблении на полгода хватит… а нальешь лишний сантиметр — и в полет, ха-ха.
Чтобы показать гостю, как высоко ценит он столичные прихоти, Карл-Эрик тут же откупорил драгоценную бутылку и предложил попробовать всем, кроме внуков, разумеется. Да их в поле зрения и не было — братья Грундт устраивались в своей комнате, а малыш Кельвин забрался под стол и внимательно изучал свой большой палец. Все сделали по небольшому глотку и замерли, восхищаясь характерным запахом высокогорного шотландского торфяного дыма, кроме Розмари, она тут же оправдалась: ничего не смыслю в виски.
— Женщины — вечная загадка, — улыбнулся Якоб Вильниус.
— А Роберт еще не приехал? — поинтересовалась Кристина.
— Нет. — Розмари посмотрела на часы. — Он вчера звонил. Сказал, к семи будет.
— Уже четверть восьмого.
— Знаю, знаю… — На лице у Розмари появилась озабоченность. — Мне надо похлопотать на кухне.
— Тебе помочь? — как всегда, спросила Эбба.
— Справлюсь. — Розмари услышала эхо собственной реплики, и ей показалось, что в ней прозвучало раздражение, хотя она вовсе не имела такого намерения. Неужели я не в состоянии скрыть, насколько мучительны для меня все эти ритуалы? — Знаешь, через четверть часа пусть мальчики спускаются вниз, — сказала она примирительно. — Мы же не можем голодать весь вечер и ждать Роберта.
— Я и не собиралась, — сказала Эбба.
— Итак… итак, вы собрались в Испанию, если я правильно понимаю? — спросил Якоб Вильниус.
— В Андалузию, — уточнил Карл-Эрик и доверительно наклонился к собеседнику. — Не знаю, известно ли тебе, какую богатую историю имеют эти места. Гранада, Кордова, Севилья… Незабываемо! Арабское наследие, еврейское наследие… я даже подумываю, не начать ли мне в свободное время копаться в истории… попробовать инвентаризировать все это богатство…
Его монолог прервал звонок в дверь.
Приехал Дрочила Роберт. Семья была в сборе.
Братья лежали на своих кроватях в двенадцатиметровой квадратной комнате. Темно-зеленые обои с вертикальными, тоже зелеными, но чуть посветлее, полосками. Комод с тремя ящиками, на тумбочках — одинаковые настольные лампы на деревянных ножках с выжженной затейливой надписью «Смёген». На двери встроенного шкафа — большой календарь 1988 года, посвященный местной футбольной команде «Рейнер». Зеленые футболки, зеленые трусы.
Кристофер уставился в белый потолок. Он думал о Линде Гранберг. Хенрик тыкал в клавиатуру мобильника — сочинял эсэмэску. В темноте за окном шел тихий, мелкий дождь, его шуршание напоминало сигналы из дальнего космоса.
— Кому пишешь? — спросил Кристофер.
— Приятелю.
— Понятно.
Кристофер закрыл глаза. Линда упрямо не выходила из головы, и это не давало ему покоя. Хорошо бы и в самом деле перепрыгнуть через несколько дней.
Собственно, через два. Осталось перепрыгнуть через два дня. Если бы сейчас был вечер среды, а не понедельника, он бы уже был в Сундсвале. Лежал бы на своей постели, а не на этой видавшей виды койке. И Линда была бы поближе… куда как поближе, всего-то несколько сот метров до их дома на Стокрусвеген. Можно позвонить и назначить встречу. А почему бы и нет? Сказать, что приготовил ей рождественский подарок.
Черт подери, почему он раньше об этом не подумал? Позвонить Линде, попросить подойти к киоску Биргера, подарить ей что-нибудь такое, что ее потрясет, съесть по гамбургеру, прогуляться, выкурить сигарету. Поговорить о том о сем, а потом целоваться… так и сделаю, не будь я Кристофер Грундт. No doubt.[23]
Мысленно обругал себя за глупость — как он мог потерять мобильник? Интересно, подарят ли ему новый на Рождество? Можно попробовать попросить телефон у Хенрика и послать Линде эсэмэску.
— Могу я одолжить твой телефон?
— Что?
— Могу я одолжить твой мобильник?
— Ты же знаешь, что нет.
— Почему?
— И это ты знаешь.
— Спасибо. Зачем человеку враги, если у него есть старший брат?
Ответа не последовало.
— Я сказал: если у человека есть брат, зачем ему враги?
— Я слышал. Но ты сказал наоборот.
— Как это?
— Ты сказал: зачем человеку брат, если у него есть враги?
— Я так не говорил.
— Сказал.
— Нет.
Молчание.
— Нет!
Молчание.
— Нет!!!
— Кристофер, ты иногда доводишь меня до бешенства. Ты не мог бы заткнуться и дать мне дописать?
— А кому ты пишешь?
Молчание.
— Кому ты пишешь? Девушке? Как ее там… Йенни?
— Представь себе — да. Почему бы и тебе не завести девушку, Кристофер? По крайней мере, было бы чем заняться.
— Спасибо за совет. Подумаю. А она ничего?
— Кто?
— Йенни. Как она — ничего?
— Никакого желания обсуждать этот вопрос.
— Спасибо, обрадовал. Единственный брат поступил в университет и зазнался так, что даже и говорить не хочет.
— Кончай, Кристофер. Дай мне наконец дописать. Помолчи хоть секунду, сделай милость!
— А ты что, не можешь писать и разговаривать одновременно? Я могу.
— Это потому, что ты еще ничего умного не писал.
— Еще раз спасибо. С такими врагами не нужен никакой брат.
— Вот, опять!
— Что опять?
— Ты перевернул фразу.
— Ничего я не переворачивал.
Молчание.
— Не переворачивал!
Молчание.
Ничего безобразнее этих обоев в жизни не видел, подумал Кристофер Грундт. Да и вся комната не лучше. Даже я, наверное, смотрюсь красавцем на фоне этих стен.
Может, разбежаться и влепиться башкой в одну из них? Два дня без сознания — и я в Сундсвале.
Карл-Эрик Германссон никогда не злоупотреблял спиртными напитками, но поскольку он угощал всех выпендрежным виски Якоба Вильниуса, не мог не предложить стаканчик и Роберту, когда тот появился в двадцать минут восьмого. Не хотелось бы, но надо держать фасон. Он начал говорить о дожде — дождь и в самом деле начался, ледяной дождь, каждую минуту готовый перейти в снег, всю осень шли дожди… говорил, говорил, но когда обменялся рукопожатием с единственным сыном, почувствовал нечто вроде зубной боли. Всех можно обмануть, подумал он. Себя не обманешь.
