Кунио Каминаси - Допрос безутешной вдовы
По инструкции, раз километраж конвоирования не превышает пятидесяти километров, выпускать арестованного в туалет не полагается, и дисциплинированные Инагаки с Хасегавой эту инструкцию нарушать не осмелились. Китайцу было велено потерпеть до Саппоро, но тот терпеть отказался и после десяти минут безуспешных переговоров с суровыми и неподатливыми конвоирами взял и в самом что ни на есть прямом смысле бесстрашно наложил в штаны. Само собой, вонь в салоне поднялась неслыханная, тем более что, как потом выяснилось, последние двое суток в читосэвском изоляторе китайца потчевали исключительно тушеными бобами с чесноком и мерзкой солдатской тушенкой, состоявшей по больше части из желтого жира. Тут эти два эстета не выдержали: Хасегава остановил машину, и Инагаки пересел с заднего сиденья на переднее, оставив в нарушение всех и всяческих инструкций китайца одного, да еще оба умника решили открыть в машине все четыре окна, потому как им, видите ли, неприятно было вдыхать миазмы, извергнутые чревом и прямой кишкой бесстыжего воришки. На ближайшем же светофоре китаец, явно не испытывавший особых неудобств в своих внезапно отяжелевших штанах, изловчился и эфемерной рыбкой выпорхнул из окна. В мгновение ока он просочился сквозь два ряда застывших в ожидании вожделенного зеленого света разномастных автомобилей, юркнул в придорожный лесок и был таков. Лейтенантики сообразили, что произошло, только спустя пару секунд, и пока они подтягивали к верхним челюстям синхронно отпавшие нижние, бесстрастный светофор дал всем страждущим и алчущим зеленый. Так что тут эти филологи недорезанные совсем растерялись: служебный долг требовал от них бросить машину и мчаться по следам отважного беглеца, тем более что преследовать его по запаху можно было безо всякой собаки, но обрушившийся на них со всех сторон шквал гудков и клаксонов заставил машинально врубить первую, проехать перекресток и, только отмахав положенные тридцать метров, встать слева на обочине. Еще полминуты ушло у бестолковых Инагаки и Хасегавы на размахивание руками перед лавиной машин, которые, несмотря на их правоохранительную форму, останавливаться перед ними отказывались. Короче говоря, пока они проделывали все эти бессознательные фокусы в стиле великого советского иллюзиониста Игоря Кио, батрачившего несколько летних сезонов на одну полумафиозную организацию в курортном Дзёзанкей под Саппоро (это отдельная песня – спою ее как-нибудь потом), расторопного и небрезгливого китайца и след, и дух простыл, так как погода в тот последний сентябрьский денечек, как я уже сказал, была ветреная.
Взяли китайца только через три дня: надо сказать, что китайцам и корейцам с монголами скрываться в Японии от стражей порядка, от нас то есть, гораздо проще, чем, например, русским или американцам. У последних в буквальном смысле на морде написано, кто они такие, – с их белыми, по-лошадиному вытянутыми физиономиями и русыми волосами на улице не покажешься. Что же до китайцев и корейцев, то есть у нас такие якобы прозорливые японцы, которые бьют себя кулаками в чахлую грудь, рвут на этой же невзрачной (даже у женщин) груди последнюю рубаху и кричат во весь голос, что они на раз в толпе азиата-неяпонца вычислят и что, дескать, «враг не пройдет» ни под каким видом. Но нам, в управлении, по роду деятельности приходилось как-то проверять такие самоуверенные заявления экспериментальным путем, и, как эти опыты показали, ни о каком стопроцентном вычислении китайца среди монолитной японской телесной массы речь идти не может. От силы в половине случаев участникам этих расистских экспериментов удавалось угадать в группах из двух-трех десятков своих сограждан по лазутчику-китайцу, на роль которых приглашались проживающие в Саппоро на законных основаниях аспиранты и стажеры из Поднебесной. Так что за беглым китайцем пришлось поохотиться: повязали его в поезде, на котором он преспокойно ехал из Хакодатэ в Саппоро, по его словам, в надежде улететь из Читосэ на чартерном рейсе в Шанхай. Как он собирался это сделать, было не очень понятно. При себе он имел только пятнадцать тысяч иен, украденных из кассы дежурного магазинчика на окраине того же Хакодатэ, куда он на перекладных добрался после побега, а на себе – свистнутые с балкона первого этажа жилого дома в Эниве – городке на полпути от Читосэ до Саппоро – женские джинсы, которые беспечная хозяйка опрометчиво вывесила сушиться после фундаментальной стирки. Потом, в ходе следственного эксперимента, он привел наших оперативников на место своего переодевания в небольшом парке в Эниве, и они длинными каминными щипцами укладывали его все еще благоухающие брюки и исподнее в прозрачные пакеты для мусора…
Так или иначе, но благодаря утонченным эстетам Инагаки и Хасегаве наше управление получило возможность каждый год, 30 сентября, оттягиваться по полной программе. Вот и сегодня, в течение всего дня, с утра до вечера, оба бедолаги заняты исключительно тем, что убирают со своих столов горки резиновых и пластиковых, но весьма натуральных и выразительных спиральных пирамидок, кстати, китайского производства, которые каждый из нас считает за честь покупать заранее в магазинчиках, где торгуют всякой развлекательной дребеденью для праздников и вечеринок. Начальство нас в этом начинании поддержало, и каждый из полковников ежечасно дергает к себе Инагаки и Хасегаву, освобождая их столы для подбрасывания очередной кучки китайского дерьма. Ребята дуются, конечно, тем более что история эта, спасибо всеядным телевизионщикам, прогремела по всей стране, но сделать ничего не могут. По-человечески их, конечно, жалко: после такого позора им капитанских званий ждать в два раза дольше положенного, но, в конце концов, эти чистюли-белоручки сами виноваты. Работа наша такая, что, не замаравшись в дерьме или, по крайней мере, им не надышавшись, никаких достижений по службе не добьешься.
Когда я вышел во двор отарского управления, у входной лестницы меня уже дожидалась цивильная «тойота-краун», к удивлению моему очень даже приличная и как-то не вязавшаяся со скромными интерьерами местного заведения, а подле нее стоял все тот же Сома с дощечкой в руках, поверх которой на зажиме белела стандартная справка, требующая моей собственноручной подписи или именной печати. Я шлепнул свою печать в трех положенных местах, попрощался с Сомой и покатил по направлению к скоростной. Правда, на скоростную я выехал не сразу: пришлось сделать небольшой крюк, заехать в требуемую лавку и купить пару пирамидок фекалий. Я рассчитал, что Мураками я смогу доставить в отель к семи, а Инагаки с Хасегавой будут торчать в управлении где-нибудь до девяти. Так что я оставлял за собой реальную возможность подкинуть им к вечеру свою порцию столь ненавистных для них испражнений.
Как только две резиновые, вполне натуральные, кучки китайского дерьма были закуплены, я с чистой совестью въехал на хайвей и безжалостно погнал не самый дешевый «краун» по направлению к Читосэ.
Глава 3
Что моментально нагнало на меня сон: мерное, убаюкивающее подрагивание роскошного «крауна» на стыках бетонных плит, которыми вымощено скоростное шоссе, или продолжение утренней затуманенности – сказать было трудно. Дурацкой привычки петь за рулем у меня никогда не было и нет до сих пор (впрочем, кто его знает, чего еще выкинет мой непредсказуемый организм поближе к неминуемой старости); радио слушать ненавижу – что хорошего может сказать радио вообще и японское в частности; мини-дисков с моими любимыми песнями в казенном «крауне» почему-то не оказалось, и в борьбе с обволакивающим сознание липким сном мне пришлось туго. Больше восьмидесяти километров в час я предусмотрительно выжимать не стал и все свои ослабевшие под натиском Морфея силы со ступни правой ноги перенес на шейные мышцы и позвонки, поскольку на них только и оставалось надеяться моей тяжелой, дурной голове, неумолимо склонявшейся к послушному рулю каждые две минуты. В борьбе со сном я попытался даже малость пофилософствовать на тему сегодняшнего своего неожиданного рандеву с прекрасной русской незнакомкой (а что, в сущности, я узнал о ней такого, что могло бы позволить мне считать своей знакомой?), но как только пришел к выводу, что меня сейчас тянет не столько спать, сколько – в постель, испугался этой откровенно похотливой мысли и автоматически по-кошачьи помахал у себя за левым ухом рукой, гоня прочь дьявольский искус.
Чем ближе я подъезжал к Саппоро, тем невыносимее становился трафик, и когда я въехал на территорию города, обе полосы не самого, кстати сказать, широкого в Японии хайвея оказались забиты четырехколесными жителями непритязательных предместий, возмечтавшими поскорее, до вечернего часа пик, прибыть к обеденным столам и манящим – опять-таки – постелям. И в своих традиционных для нас, японцев, наивности и суетливости они, сами того не желая, запрудили автостраду до практически пробочного состояния за целых полтора часа до того, как этим самым пробкам положено образовываться. После Саппоро назойливый рой разнокалиберных автомобилей стал постепенно рассасываться, и к Читосэ я подъезжал уже на нормальной мужской скорости, разогнав вокруг себя докучливых попутчиков и сонные тучи. И едва я сошел со скоростной, как вдруг физически ощутил полный отлив сна. То ли это, подобно мине замедленного действия, сработал ивахаровский кофе, то ли впереди ждали занятные приключения, которые пока еще не были постижимы моему разуму, но уже ощущались моей необычайно чувствительной сегодня, несмотря на понедельник, плотью.
