Николай Леонов - Еще не вечер
– Как знать.
– А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам запросто. Не моя, так и ничья: машину подарил, в ней и захоронил! – Она рассмеялась. – Даже в рифму складывается.
– Ну, хватит глупостей! – Артеменко повысил голос. – Если милиция не ошибается, то повторяю, пытались убить либо тебя, либо меня. Не удалось, попытаются снова. Тебя не за что, кроме меня ты никому зла не причинила. Или я ошибаюсь – чего-то о тебе не знаю.
– Ты ночью куда из номера выходил? – неожиданно спросила Майя.
– Я? – Артеменко схватился за грудь, поняв театральность жеста, налил в бокал коньяку выпил. – Дура. Сейчас не время болтать чепуху, тебе лишь бы уколоть, сделать больно. Ты понимаешь, вопрос идет о наших жизнях. Точнее, о моей, ты ни у кого на дороге не стоишь.
– Ты выходил, – упрямо повторила Майя.
– Да я в эту ночь впервые спал как сурок, крепко-крепко! – ответил искренне Артеменко, увидел насмешливое лицо Майи и неожиданно подумал: «А с чего это я так крепко спал?»
Он заглянул в бокал с коньяком, словно пытался найти ответ. И Майя вчера перед сном вела себя непривычно, нежная была, даже страстная. Может, она со мной прощалась? Артеменко почувствовал в груди резкую боль, она захватила плечо, потекла по руке.
Толик Зинич
Родился Толик крепким, здоровеньким, рос ласковым, жизнерадостным ребенком, любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали, да и возможности такой не имели. Мама работала в гостинице. Это сейчас она администратор, человек значительный, порой всесильный, а тогда – молоденькая уборщица, на этаже подмела, перестелила, подала чай, получила двугривенный. Отец, нынче заведующий гаражом, работал в те годы на рейсовом автобусе, получал зарплату, имел, конечно и «левые», но не рвал, подвозил бесплатно, как он выражался – «за здрасьте и улыбку». Толик учился хорошо, много читал, помогал маме в домашних делах.
У Зиничей было полдома – две комнаты, веранда и кухня. Когда мама работала, Толик крутился в гостинице с удовольствием, разносил по номерам чай и вафли, отвечал на вопросы постояльцев, сколько они должны, неизменной фразой:
– Сколько дадите, но чем больше, тем лучше, – и, зажав деньги, бежал к матери.
Веселый, ловкий, услужливый мальчишка вызывал у людей симпатию. Они одаривали его всякими лакомствами, совали в ладошку серебро. В двенадцать-тринадцать лет у Толика уже водились деньжата, тем более и тратить-то их было не на что. Конфеты, мороженое, соки и кино парнишка получал бесплатно, кругом все свои, все его отлично знали.
То была присказка, сказка Толика ждала впереди.
Неподалеку от гостиницы поднималась стена старых сосен, в нее врезалось асфальтированное шоссе, по которому, как казалось Толику, никто не ездил. Как-то парнишка стоял между сосен, смотрел на тихое, уходившее в сумеречную тень шоссе и думал, что там, в неизвестности, находится секретный объект.
Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные, машины. Таких машин в их городе не было. Мальчишка заинтересовался и, изображая разведчика, начал красться вдоль асфальтированной дороги, которая уползала все дальше и дальше. Через полчаса он оказался около высокого зеленого забора. Ворота еще не закрыли, и он, никем не замеченный, проскользнул на запретную территорию, которую впоследствии окрестил «заповедником». Мальчишку больше всего интересовали машины. Подкравшись, он прочитал никелированную надпись «Чайка» и вспомнил, что видел такие по телевизору.
– Что толкаешься без дела? – спросил мужчина, открывая багажник. – Тащи в дом.
И Толик начал носить ящики с бутылками боржоми, картонные коробки, тяжелые кожаные сумки.
На огромной веранде накрывали длинный стол. Толик по привычке стал помогать, расставлял тарелки, приборы (он уже знал, что нож надо класть справа, а вилку слева), открывал бутылки. Из глубины дома доносились голоса, смех, вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро, два шофера охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим машинам. Когда приехавшие спустились на веранду, Толик, босой, в одних шортах, дочерна загоревший, встретил их, не стесняясь – в гостинице он привык разговаривать с гостями:
– Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады!
Первым вошел старый седой мужчина, сверкнув золотыми зубами, рассмеялся.
– Ты кто такой? Абориген?
– Точно! – Толик не знал этого слова, но привык с гостями во всем соглашаться.
– Тебя наняли, ты здесь работаешь?
– Нет, я на общественных началах.
На пороге стоял мужчина помоложе, смотрел внимательно и, как почувствовал Толик, враждебно.
– Давай, общественник, ноги в руки и на выход!
– Подожди, – остановил уже собравшегося смотаться Толика седой.
Он подошел к перилам и громко сказал:
– Степаныч, ты что же человека к работе привлек и устранился? Накорми парня и поработай с ним.
Толик насчет работы ничего не понял, а есть никогда не отказывался. Водители уже поставили на траве столик и встретили Толика как старого знакомого.
Вскоре, уплетая ужасно вкусные бутерброды, он взахлеб рассказывал о городе, курортниках, гостинице, родителях и своем интересном житье-бытье. Шофер Степаныч кивал и подбадривал, намазывая на хлеб икру. Он служил в ведомстве, где вопросы задавать умеют, поэтому Толик, не подозревая, что с ним «работают», рассказывал красочно, вставал, изображая смешных курортников.
– Ты здорово рассказываешь, – смеялся Степаныч, – наверно, и в школе тебя любят и с интересом слушают?
Толик хотел согласиться, но задумался и после паузы сказал:
– Нет, в школе я помалкиваю. Это моя работа, мне платят, а люди не любят трепачей. Я сказал, второй передал, четвертый повторил, дойдет до гостей – меня звать перестанут.
Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина.
– За знакомство, Толик.
– Не употребляем, – по-взрослому ответил Толик, чем и решил свою дальнейшую судьбу.
Работал Толик в «заповеднике» много лет, всякое повидал, но даже дома никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная, то сутки в неделю, то неделю в месяц, никакого соглашения, деньги получал в конверте солидные.
Чаще других в «заповедник» приезжал тот старый, седой с золотыми зубами. Иногда с семьей, чаще с приятелями. Собирались компании и без него, иногда с девчонками. Толик быстро научился отличать жен от девочек, последние пили и шумели, первые приказывали и упрекали, да и возраст и внешность у них были совершенно различные.
Годам к семнадцати Толик уже составил для себя своеобразную табель о рангах. Хозяева и гости. Кто из хозяев поважнее, отличить было просто. Один говорит, другой слушает, один перебивает, другой при этом замолкает. Да и за стол садились по-особенному, кто-то уже расположился, а кто-то оглядывается, выжидает. Очень Толик любил за всем этим наблюдать, большое удовольствие он получал, когда ритуал по чьей-либо вине нарушался, возникали пауза и замешательство.
Гости вели себя совсем иначе. Приехав, пытались свою машину загнать в укромное место. Старые и не очень, толстые и худые, они все без исключения обладали одинаковыми походками и голосами. Приближались к особняку шаркая, непрестанно кивая, хотя у них еще никто ничего не спрашивал, говорили тихо, пришептывая.
Толик, в белом джинсовом костюме, пробковом шлеме африканского колонизатора (подарок золотозубого хозяина) с коричневым непроницаемым лицом (взгляд чуть выше головы пришельца) встречал вежливым поклоном молча, зная, что такая манера хозяину нравится.
С годами к Толику настолько привыкли, что на него не обращали никакого внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда, убирая посуду, Толик видел пухлые конверты, о содержимом которых догадывался. Подарки привозили в багажниках и контейнерах, ящиках, банках, коробках, свертках. Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч, к Толику он благоволил, называл крестником, однако держал в строгости.
Здесь, в «заповеднике», Толик прошел высшую школу, научился отвечать, угадывая, что спрашивающий желает услышать, молчать, ничего не видеть, все мгновенно забывать, лгать, улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица, без разрешения Степаныча не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и грозят наябедничать.
Здесь он встретил немолодую, некогда красивую женщину. От нее пахло дорогими духами и коньяком, она годилась ему в матери, даже в бабушки, и была женой лица очень важного.
– Ты, мальчик, можешь пойти далеко, – сказала она, – только худощав больно, займись своим телом.
Толик приобрел гантели, штангу, в сарае организовал спортзал.
Через год «учительница» вновь пригласила его к себе, оглядела, довольно улыбаясь ощупала наливающиеся мышцы, сказала:
– Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком.
