Николай Леонов - Еще не вечер
Юрий Петрович подогревал в Кружневе ненависть к людям, всячески выпячивал их ничтожество и подлость и время от времени проверял своего подопечного в действии. Как-то, гуляя по пустынной аллее парка, они увидели двух подвыпивших парней и Юрий Петрович сказал:
– Вот подонок и суда на него нет.
Кружнев не поинтересовался подробностями, спросил деловито:
– Который?
– Что повыше.
Расправа была молниеносной и жестокой.
Юрий Петрович был доволен собой, отмечая, что он человек незаурядных способностей, можно сказать, талантливый. Казалось бы, с чего началось. Подрались два парня у кафе. Другой бы и внимания не обратил, а он, Юрий Петрович, и оскал Кружнева заметил, и ногу поднятую над лицом лежавшего. И теперь у него есть Кружнев. В большом хозяйстве все пригодится. Долго держал он Леню в тени, используя по мелочам, и вот пришло время.
Роли и исполнители
Отари дал задание установить, куда мог торопиться погибший в катастрофе Важа Бахтадзе. Распорядившись, выглянул в окно позвал водителя машины. Накануне шофер в присутствии Кружнева попытался открутить до упора завинченную гайку. Но безуспешно. Кружнев смущенно улыбаясь, отстранил водителя и быстрым рывком ключа легко провернул ее.
– Товарищ майор, у гражданина руки просто железные. Такой худой, немолодой, мне стало стыдно, – закончил доклад водитель. – Он мне понравился, молчаливый, скромный. Неужели он…
– Спасибо, Гурам, – перебил Отари. – Ступай, работай.
Оставшись один, майор набрал номер гостиничного телефона Гурова. Номер молчал. А известить подполковника о новостях было необходимо.
Гуров не предполагал, что физрук санатория, красавец и атлет Толик Зинич, – существо мыслящее. Сейчас сидя с ним в кафе Гуров понял свою ошибку. Толик смотрел остро, явно искал какое-то решение. Молчали.
«Ну, узнал ты, колесо у машины отвернули, катастрофу подстроили. Что тебя беспокоит, корежит? Почему не расскажешь? Ведь такое интересное потрясающее событие в скучной монотонной жизни курортного межсезонья. Давай красавец не медли», – подталкивал Толика мысленно Гуров.
– Да жизнь черт бы ее побрал, – Толик допил кофе, взял пустые коньячные рюмки. – Повторим?
– Я пас, ты же, Толик, знаешь, у меня… – И Гуров ткнул себя пальцем в живот.
– Ну а я извините. – Толик отошел к стоике, вернулся не с рюмкой со стаканом.
– Зачем? Вроде за тобой не водилось.
– Сегодня надо, нервы, мозги набекрень. Неприятности у меня, Лев Иванович.
– До сегодняшнего дня ты меня Левой звал, – усмехнулся Гуров.
– Так извините, – Толик отхлебнул, взглянул затравленно. – Посоветоваться хочу, а когда в человеке заинтересован, надо к нему обращаться с поклоном и уважением.
– Еще раз здравствуйте. – В кафе вошел Артеменко. – Не говорю «день добрый», так как день сегодняшний добрым не назовешь.
Толик, увидев Артеменко, втянул голову в плечи, проглотил остатки коньяка и встал.
– Ну, желаю, дела у меня.
– Минуточку, – остановил Толика Артеменко. – В милиции были?
– Когда паспорт получал.
– Повторяю вопрос для дураков. Вы сегодня в милиции были?
– Я без приглашения только в кабак хожу.
– Советую зайти к начальнику розыска и рассказать, чем вы вчера занимались около девяти вечера, – холодно произнес Артеменко.
– Ничего не понял! – Толик отсалютовал и вышел.
– Имеющий уши да услышит. К вечеру его найдут. – Артеменко взял пустую рюмку Гурова. – Ну что? По пятнадцать капель?
– Владимир Никитович, для вас лично могут сварить чашку кофе? – спросил Гуров, отметив что сегодня все перешли на вы.
– Коньяк не будете, понимаю, вам надо иметь свежую голову, – сказал Артеменко, усмехнулся. – Кофе вам, лично, сейчас приготовят.
Он подошел к стойке, что-то сказал, буфетчица кивнула, налила рюмку коньяку и исчезла в подсобке.
– Сейчас сварят. – Артеменко поставил рюмку, поддернул штанины своих кремовых, безукоризненно отутюженных брюк, сел, качнув покрытый пластиком стол, неуверенно стоявший на хлипких алюминиевых ножках. – Интурист, первый класс! Бедная Россия! – Он тяжело вздохнул. – Получить нормальный кофе можно лишь по блату, на стуле чувствуешь себя, словно эквилибрист на проволоке.
– Вы поссорились с Майей, в милиции узнали неприятную новость, взвинчены… И беспокоят вас не вопросы глобальные, а бытие дня сегодняшнего, – сказал Гуров.
– Устал я, Лев Иванович. На людях я ни минуты не бываю самим собой, играю, – усмехнулся Артеменко.
– Кто заставляет?
– Жизнь.
– Пожалуйста. – Буфетчица поставила на стол две чашки кофе.
Аромат и коричневая пенка неопровержимо доказывали – в чашках именно кофе.
– Так что случилось с нашим обаятельным Толиком? – спросил Гуров.
– Надеюсь, кофе вам понравится. – Артеменко поднялся из-за стола. – Пойду к нашей красавице замаливать грехи.
Одну чашку кофе Гуров выпил, вторую взял с собой в номер.
На письменном столе лежал конверт. Вскрыв его, Гуров прочитал записку Отари. Вот тебе и хиленький Кружнев с постоянно заискивающими и виноватыми глазами. «А ведь я однажды обратил внимание на его ловкость и силу. Когда?» И Гуров вспомнил, как стоял на набережной, у парапета, смотрел на прибой. На пляж вела крутая, длинная лестница. По ней поднимался человек. Гуров еще отметил, что с такой легкостью ступеньки может перепрыгивать лишь спортсмен, и удивился, узнав Кружнева. «Молодец, – подумал тогда Гуров, – мне так не подняться», – но значения увиденному не придал.
Кружнев. Растерянный, узкоплечий, пришибленный, тихий пьяница. Оказалось, он сильный и ловкий. Зачем бухгалтер пытается выглядеть не тем, кто он есть? А возможно, он и не бухгалтер, и не пьяница, и даже не Леонид Тимофеевич Кружнев?
Гуров набрал номер горотдела, соединился с дежурным.
– Здравствуйте. Передайте Отари Георгиевичу, – необходимо срочно допросить Анатолия Зинича.
– Понял. Кто такой Зинич?
– Майор знает. Выяснить, чем Зинич занимался вчера, около девяти вечера. – Гуров положил трубку.
Толик Зинич пил молоко на кухне своей двухкомнатной квартиры. Мать с отцом на работе, и Толик был, слава богу, один, никто не приставал с расспросами.
– Надо быть трезвым абсолютно! – вслух сказал он, выпил еще молока.
В это время зазвонил телефон. Толик схватил трубку.
– Да!
– Добрый день!
– Так дело не пойдет! – выпалил Толик. – Я в дерьмо вляпаться не желаю!
– Не бренчи нервами, истеричка. Выходи из дома и шагай в сторону рынка, я тебя встречу.
Толик положил трубку и выскочил на улицу. Вскоре он сидел на мокрой лавочке в серой от дождя, совершенно пустынной аллее. Рядом с Толиком, опираясь на тяжелую палку и сильно сутулясь, сидел седой мужчина.
– Нет, Иван Иванович, так дело не пойдет, – шептал Толик, хотя вокруг не было ни души. – Что там в «заповеднике» произошло – еще вилами на воде писано, а тут – тюрьма.
– Чего пылишь? Молодой здоровый, а нервы как струны у старой балалайки. – Иван Иванович говорил спокойно, на блатной манер растягивая гласные. – Ну, чего такого стряслось, не ведаю, рассказывай.
Майя сидела в люксе Артеменко, смотрелась в маленькое круглое зеркальце, внимательно изучала свое лицо.
Артеменко медленно прохаживался по номеру, пригубливал из бокала, изредка поглядывал на девушку, помалкивал.
– Ну что, дорогой? Свадебного путешествия не получилось, теперь эта идиотская история.
Артеменко подумал, что происшедшее «идиотской историей» назвать нельзя, в уголовном кодексе данные действия квалифицируются как попытка к убийству. Коньяк не пьянил, не поднимал настроения, Артеменко с тоской посмотрел на красивую, вконец поработившую его женщину, не понимая, обожает он ее или ненавидит.
– Ты меня очень не любишь, – угадав его мысли, сказала Майя. – Зачем усложняешь, расстанемся интеллигентно.
«Села бы утром за руль и теперь тихая холодная лежала бы в морге, а не мучила меня», – подумал отрешенно Артеменко и залпом допил коньяк.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Кто-то хотел убить либо тебя, либо меня. Этот придурок менял вчера колесо. Ты стояла рядом, не обратила внимания, он затянул гайки крепления?
– Затянул, – уверенно ответила Майя. – Я, глядя на его ручищи, еще подумала: кто будет отворачивать – надорвется.
– Если не врешь, значит, ты их свинтить не могла, – сказал Артеменко, получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия.
Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки.
– Ты мужик, хоть и не первой, даже и не второй молодости, но здоровый. Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за это не убивают.
– Как знать.
– А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам запросто. Не моя, так и ничья: машину подарил, в ней и захоронил! – Она рассмеялась. – Даже в рифму складывается.
