Эд Макбейн - Дети джунглей (сборник)
– Может быть, лучше предоставить это нам? – вежливо предложил Рандазо.
– Я лично заинтересован в этом деле, – настаивал я. – Эти люди – мои друзья. Эти люди…
– Что вы имеете в виду, говоря “эти люди”? – снова перебил меня Рандазо.
– Фарво был не первым, – пояснил я. – Ему просто случайно досталось больше остальных.
– Понятно. – Рандазо замолчал. – Понятно, почему это дело вас заинтересовало.
– Именно. Рандазо улыбнулся:
– Забудьте об этом, Корделл. Мы обо всем позаботимся.
– Лучше уж я…
– Корделл, у вас и так голова болит от полицейского департамента. Нет, послушайте, я серьезно. Не думайте, что я просто умничаю. Мне все известно о том, как вышло с вашей лицензией.
– И какое это имеет отношение к делу?
– Никакого. Она просто хотела поиграть с… Как бишь его имя? Да, с Гартом, вспомнил! Но я понимаю, что это значило для вас. Поэтому вы ударили его своим сорок пятым, а мы отобрали у вас лицензию. Я вам не судья. Возможно, вы поступили правильно. Но…
– Все это давно быльем поросло, – прервал его я.
– Да, поросло, – согласился он. – Прекрасно, Корделл. Пожалуйста, не вмешивайтесь. Я очень ценю ваше предложение о помощи. Правда, очень ценю. Но вы и так достаточно имели дел с полицейскими. Достаточно, чтобы вспоминать об этом всю оставшуюся жизнь. – Он помолчал. – Почему бы вам не перебраться с Бауэри?
– Мне Бауэри нравится, – заупрямился я.
– Вы не пытались снова получить лицензию?
– Нет.
– Почему?
– Это вас не касается. Рандазо, у вас есть какая-нибудь зацепка в деле Фарво? Хоть какая-нибудь? Я сделаю все, что смогу…
Рандазо покачал головой:
– Простите меня, Корделл, но я не хочу, чтобы вы вмешивались.
– Ладненько, – сказал я.
– Вы понимаете, это для вашей же пользы?
– Конечно.
– Не сердитесь на меня. Я просто…
– Я на вас не сержусь.
– Точно?
– Точно. Я сержусь на того, кто убил Фарво.
***Я переговорил с Диего, которого здорово избили несколько недель назад. Диего был первым, и тогда мы не слишком заострили внимание на этом, пока избиение не приняло форму эпидемии. Диего был родом с Пуэрто-Рико и не слишком хорошо знал английский. К этому времени шрамы на его лице уже зажили, но тот, кто его избил, оставил глубокие шрамы около глаз, которые уже больше никогда не исчезнут.
– По какому поводу ты меня беспокоишь, Мэтт? – спросил он. – Я ничего не знаю. Клянусь.
– Фарво убит.
– И что? Убит-то Фарво, а я еще жив, Мэтт. И я не хочу, чтобы меня избили еще раз. Не втягивай меня в это, Мэтт.
– Диего, – сказал я, – я лишь пытаюсь собрать все концы в один узел…
– А мне плевать на то, что ты пытаешься сделать! Мне не нужны больше неприятности, Мэтт.
– Послушай, глупый ты негодник, почему ты думаешь, что все на этом закончилось?
– А что?
– А то! Разве ты намерен сидеть дома и днем и ночью? И никогда больше не выйдешь на улицу проветриться? Почему ты считаешь, что в безопасности? Почему ты думаешь, что в какую-то ночь, когда ты напьешься и будешь шляться по улицам, тебя опять не изобьют? В следующий раз именно ты можешь оказаться на месте Фарво.
– Нет, – сказал Диего и покачал головой. – Мэтт, я все равно ничего не знаю. Даже если бы я хотел тебе помочь, я не могу.
– Ты не видел того, кто тебя ударил?
– Нет.
– Расскажи, как все было.
– Я не помню.
– Диего, если ты что-нибудь знаешь, лучше расскажи мне. Черт побери, лучше выкладывай! Или я из тебя сделаю отбивную прямо сию секунду, только на этот раз тебе так не повезет!
Диего попытался улыбнуться:
– Да что ты, Мэтт. Не говори так, старик!
– Тогда говори ты, Диего.
Должно быть, он понял по моим глазам, что я не шучу. Он бросил на меня быстрый взгляд, а потом опустил голову.
– Я никого не видел, Мэтт, – повторил он.
– Тебя ударили сзади?
– Да.
– Чем?
– Чем-то тяжелым. Не знаю чем. Твердым как камень.
– Пушкой?
– Я не знаю.
– И что потом?
– Я упал.
– Без сознания?
– Да нет.
– И что было потом?
– Он подхватил меня под руки и потащил с тротуара. Потом стал пинать ногами.
– Оттащил с тротуара и стал пинать?
– Ну, не знаю. Трудно вспомнить, Мэтт. Он сперва тащил меня, а потом я почувствовал удар ногой. А потом еще один. А потом он начал бить меня по лицу и одновременно пинал ногами не переставая.
– Он бил и пинал тебя одновременно?
– Словно у него было десять рук, Мэтт. Избил меня с головы до ног. И сильно.
При этих воспоминаниях Диего опустил голову.
– Он что-нибудь тебе говорил?
– Нет. Хотя погоди-ка. Да, он мне что-то говорил.
– И что же?
– Он сказал: “Попался, алкаш”, а потом засмеялся.
– И какой у него был голос?
– Ну, сперва высокий, а потом он стал несколько ниже.
– Он что, говорил дважды? – удивился я.
– Да. Думаю, что да. Дважды, а может, больше. Трудно вспомнить. Он же все время меня колотил.
– А что он сказал во второй раз?
– Он сказал: “Я его беру”.
– И в этот раз голос у него был ниже? Так?
– Да, ниже. Ниже, чем в первый раз.
– “Я его беру”. Прямо так и сказал? И когда это было?
– Когда он стал бить меня по лицу.
– Он у тебя что-нибудь украл?
– У меня не было ничего, что можно было бы украсть, Мэтт, – ответил Диего.
– Так я и думал, – сказал я. – Ты был под мухой, когда он тебя достал?
– Естественно, – улыбнулся Диего.
***В течение трех недель случаев избиения не было. Но это нетрудно было предположить. Ясно, что тот, кто убил Фарво, смекнул, что у него земля горит под ногами. А через три недели копы потеряют к этому всякий интерес. Через три недели Фарво станет лишь еще одной могилой с увядшими цветами, лишь еще одним именем в списке нерасследованных убийств. Итак, три недели общество на Бауэри жило своей нормальной жизнью. В течение трех недель моим друзьям и соседям никто не досаждал. Но мы ждали. Мы ждали, потому что знали, что любитель подраться непременно нанесет удар, как только все немного поутихнет. Если установилась определенная линия поведения, то нарушить стереотип довольно трудно.
Я ждал вместе с остальными, но не так, как все. Я ждал, бродя по улицам ночами. Я обходил все темные закоулки, держась подальше от освещенных мест. Я изображал пошатывающуюся походку, прикидываясь пьяным. Иногда я громко пел, словно пьяница, пребывающий в хорошем расположении духа. Я шатался как ненормальный, ища поддержку у стен домов, и лелеял надежду, что кто-то ударит меня по затылку, но напрасно. Представлять собой наживку для хищной рыбы малоприятно. Приятного мало, когда знаешь, что на карту поставлена твоя голова, которую запросто могут раскроить. А если тебя мучают подозрения, какие теперь мучили меня, то приятного еще меньше. Я изображал из себя мишень, поэтому мне приходилось пить днем, чтобы быть трезвым по ночам, когда я так старательно прикидывался пьяным.
В течение трех недель ничего не случилось.
Самый жаркий день в году пришелся на конец августа, словно лето говорило последнее “прости” перед наступлением осени. Это был мерзкий день, и даже спиртное не могло смягчить болезненное ощущение жары. Ночь тоже не принесла облегчения. Ночь, словно влажное одеяло, сомкнулась над городом и накрыла его темнотой. Не было ни ветерка. Жара лежала на крышах домов, вплавлялась в кирпичи, растапливала асфальт. Жара была чумой, которая заразила весь город, – застревала в ноздрях и иссушала горло.
Я вышел в десять.
Я шел своей “пьяной” походкой по улицам, время от времени останавливаясь попрошайничать, чтобы все было достоверно, на случай, если за мной следят. Я не думал, что убийца Фарво из тех, что выслеживают свою жертву, но на всякий пожарный добивался правдивости. От жары хотелось прямо выть. Она забиралась мне за шиворот, в подмышки, в брюки. От жары я чувствовал усталость и жажду, мне хотелось по-настоящему напиться, а не изображать пьяного.
До двенадцати тридцати я не достиг своей цели.
Улица была темной, хоть глаз коли. Она лежала черной ночной полосой между зданиями, темная, прямая и тихая. На улице не было ни души. Я бросил взгляд вдоль улицы, потом на секунду прислонился к стене, словно пьяный, пытающийся прояснить свои мысли, а потом побрел по тротуару, шатаясь и время от времени спотыкаясь. Я миновал проход между домами и тут же остановился, прислонившись к стене в надежде разглядеть что-нибудь в темном проеме. Но ровным счетом ничего не увидел.
Я снова пошел вперед, опять споткнулся, упал, потом поднялся на ноги, рыгнул и буркнул: “Черт побери!” – как пьяный, бранящийся на весь мир без разбору. Изображать пьяного мне было не слишком трудно, я уже вжился в эту роль.
