Эд Макбейн - Поцелуй
Он посмотрел на часы. Без двадцати одиннадцать. Он начал читать «Форчун». В этой стране очень много богатых людей, но кто из них аккуратно платит налоги?
Едва он углубился в рассказ о корпоративном перевороте, как она вышла из спальни. На этот раз на ней был серый свитер с высоким воротом и удобно сшитые брюки. Черные ботинки. Красный берет надвинут на лоб.
— Вы готовы идти? — спросила она и вытащила из стенного шкафа в прихожей норковое манто.
Было без десяти одиннадцать.
Швейцар подозвал для них такси. Она сказала водителю, что ей надо в центр города, и назвала адрес. Она объяснила Эндрю (хотя ему показалось, что она не хотела этого делать), что собралась поехать к Гуччи, чтобы отдать в ремонт сумку.
— У вас в Чикаго есть магазин Гуччи? — спросила она.
— О да, — ответил он, — на Мичиган-авеню. Всю свою обувь я покупаю там.
Он был доволен своей одеждой. Он хотел, чтобы она знала, что он тратит много денег на одежду, тщательно заботится о ее выборе и делает покупки только в лучших магазинах.
— Кстати, — сказал он, — я подумал, что, может быть, вам понадобится номер моего телефона.
— Для чего? — спросила она.
— Видите ли, я не могу быть с вами двадцать четыре часа в сутки, а если что-нибудь случится…
— Если полиция обнаружит Тилли, то ничего больше не случится, — возразила она.
— Между тем они все еще не нашли его. Не так ли?
— Нет, но…
— Тогда возьмите мою визитную карточку, — сказал он. — На обороте карточки я записал номер телефона. Этот телефон установлен там, где я останавливаюсь, когда приезжаю в город. Вы можете позвонить по нему в любое время, когда будет необходима моя помощь.
Она посмотрела на карточку:
«Э.Н. Дерроу Инвестигейшнз» 644, Саут-Кларк-стрит, Чикаго, Иллинойс 60605 312-404-2592— Дерроу Инвестигейшнз, — прочитала она громко.
— Да.
— Саут-Кларк-стрит.
— Да.
Она перевернула карточку и прочитала номер телефона, написанный от руки.
— Где это? — спросила она.
— На окраине города. Около Калмс-Пойнт-Бридж.
— Я когда-то жила там.
— О?
— Давным-давно. До того, как встретила Мартина.
— Чем вы тогда занимались?
— Мечтала, — ответила она и хранила молчание в течение всего времени, пока они ехали на окраину города.
Полицейские машины здесь, в центре города, были снабжены по бокам надписями «Мидтаун-Корт PCT[11]». Эндрю хотелось бы знать, где начиналась граница полицейского участка Мидтаун-Корт. Была ли где-нибудь разделительная линия? Магазины, выстроившиеся вдоль авеню, уже поснимали все рождественские украшения, и их витрины еще носили следы этой работы. Самая большая торговая авеню называлась Холл-авеню. Эта авеню напоминала ему Магнифицент-Майл в Чикаго, но не была такой широкой. Все в этом городе казалось ему зажатым и скудным. Здесь не ощущалось такого размаха и простора, как в Чикаго. Конечно, Чикаго был построен в прерии, а этот город был воздвигнут на острове. Однако он считал, что и в этом случае улицы могли бы быть чуточку пошире. Хотя бы авеню. Он действительно ненавидел этот паршивый город.
Она провела около получаса у Гуччи, сперва ожидая кого-нибудь, чтобы объяснить цель визита, а потом, чтобы показать, что произошло с сумочкой. Женщине, к которой она обратилась, как оценил Эндрю, было далеко за сорок, но она была еще очень привлекательной. Ее прямые черные волосы были сзади собраны в пучок. И говорила она с акцентом, который очень понравился Эндрю. По какой-то неуловимой ассоциации он стал думать, на какой город похож Рим. Ему хотелось поспорить, что в Риме были широкие авеню.
Было немногим более двенадцати часов, когда они снова вышли на улицу. Тротуары заполнились людьми, спешившими на ленч. Это была еще одна особенность этого города. Он всегда казался перенаселенным, и потому неудивительно, что люди здесь казались постоянно раздраженными чем-нибудь.
— Может быть, перекусим? — спросила Эмма.
— Как раз время для этого. Не так ли? — согласился он.
Эмма повела его в маленький французский ресторан, расположенный на одной из тихих боковых улочек. Он не знал, где они находились, но предполагал, что здесь было много ресторанов. Однако большинство из них были очень дорогими. Во всяком случае, если посмотреть на них со стороны. Диваны, массивные деревянные входные двери, некоторые из которых были украшены искусной резьбой, полированные бронзовые дверные ручки. Он сразу подумал о плате за обед. И сказал, что дополнительные расходы у него предусмотрены, хотя определенно надеялся, что она не рассчитывает, что он будет оплачивать ее обед. Если бы так случилось то это можно было бы считать пусть маленькой, но победой.
Эмма заказала бокал белого вина. Он заказал «эбсолют он зе рокс».
— Я пью только лучшие вина, — сказал он. — Ваше здоровье.
— Ваше здоровье, — откликнулась она.
Она чуть отпила вина и поставила бокал.
— Вино хорошее? — спросил он.
— Прекрасное, — ответила она.
Снова воцарилась тишина. Ему не нравились эти молчаливые паузы.
Ресторан был тихим и интимным местом. Маленькие квадратные столики с чистыми белыми скатертями, полированным серебром, сверкающими бокалами на каждом столе, из которых маленький был предназначен для белого, больший — для красного вина, а самый большой — для воды. Воздух был насыщен приятными запахами. Постепенно входили новые люди. Зал заполнялся, Эндрю внезапно ощутил острый голод. Метрдотель принес им меню и отошел от стола.
— Я, кажется, нуждаюсь в вашей помощи, — произнес он.
— С удовольствием помогу.
Эндрю сперва решил, что она собирается переводить для него названия блюд, но вместо этого Эмма подозвала метрдотеля, и он терпеливо перечислил все особые блюда сегодняшнего дня, а потом ответил еще на ряд вопросов по некоторым пунктам меню. Эндрю закончил свой заказ жареным лососем без соуса. Эмма захотела цыпленка, приготовленного по особому рецепту. Официант спросил, желают ли они еще выпить. Он заказал себе бокал белого вина.
— Мадам? — спросил официант.
Ее бокал был еще на три четверти полон. Она закрыла его ладонью.
— Мне достаточно, — сказала она. — Благодарю вас.
Снова воцарилось молчание.
Что же плохого было в ее жизни?
— Когда это было? — внезапно спросил он.
Она подняла на него глаза.
— Когда было что?
— Когда вы жили на окраине города? Около моста.
— В молодости.
— Сколько же вам было тогда?
— Девятнадцать. Много лет назад.
— Не так уж много, — заметил он и улыбнулся.
— Достаточно много, — промолвила она.
— Чем вы занимались в те годы?
— Я училась в школе, — ответила она.
— Самое лучшее время моей жизни, — отметил он и снова улыбнулся.
Трудно было вызвать у этой женщины ответную улыбку. Ее большой и указательный пальцы непрерывно барабанили по ножке бокала, и смотрела она только на вино. Он никак не мог поймать ее взгляд. Официант принес Эндрю бокал. Он поднял его, приглашая присоединиться, но она не двинулась, и он только чуть пригубил вино.
— Приятное, — отметил он.
— Да, — откликнулась она.
— Что вы изучали? — спросил он.
— Что? О, я хотела посвятить себя искусству.
— Действительно?
— Да, хотела стать художницей, — сказала она. — Я училась в школе искусства в Брайли. Вы знаете, где она находится?
— Нет.
— На окраине города. Недалеко от моста.
— У вас были какие-то успехи?
— Я думаю, что да.
— Но?
— Меняются ситуации. — Она подняла глаза. — Я встретила Мартина.
— Ах-ха.
— Мы полюбили друг друга, поженились. И…
— И?
Она пожала плечами, подняла бокал, пригубила вино, и его вопрос остался без ответа. Затем она поставила бокал на стол и стала снова барабанить пальцами. Да, эта женщина была большой любительницей выпить!
— Как вы встретили его? — спросил он.
— В парке. Недалеко от школы есть небольшой парк. Я обычно приносила с собой в школу бутерброд и ела его в парке. А после еды, если погода благоприятствовала, я оставалась там и делала эскизы… Видите ли, я очень сильно хотела стать художницей. К тому времени закончилась война во Вьетнаме…
С той поры прошло уже несколько лет, и большинство студентов как-то устраивались, в соответствии со своими способностями.
Никто вообще ни в чем не был уверен. Ребята обычно садились в кружок и беседовали о большом взрыве, который может произойти в любой день. Говоря сейчас об этом, Эмма вспоминала, что в то время во всем мире происходили какие-то беспорядки, оккупировались страны, или в них происходили перевороты. Мир в представлении девятнадцатилетней девушки был таким непрочным, и это накладывало свой отпечаток на ее искусство.
