Эд Макбейн - Сэди после смерти
– Не более того, – с улыбкой сказал Клинг, хотя и не смог скрыть своего разочарования. Он все еще скучал по Синди Форрест, и ему казалось, что самый лучший способ для мужчины доказать себе, что он по-прежнему привлекателен для женщин, это взять приступом кого-нибудь вроде Норы Симонов на зависть и удивление Синди. Впрочем, в том, что Нора Симонов разделяет это мнение, уверенности не было.
– Если это будет только ленч, то это прекрасно, – повторила она, ясно давая понять, что не стремится к установлению более тесных отношений. Однако она уловила тон ответа Клинга, он это знал – на ее лице, как на барометре, отражались все ее эмоции, любая перемена настроения. Она прикусила губу и опустила голову. – Мне очень жаль, что это прозвучало так... решительно. Видите ли, все дело в том, что я люблю одного человека и не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что я могу быть... ну... заинтересована в... Господи, что я несу!
– Ну что вы, все в порядке, – успокоил ее Клинг.
– Терпеть не могу людей с донжуанскими замашками. Боже, как это противно! Но как бы то ни было, неужели нам сейчас обязательно устраивать себе ленч? Я даже не голодна. Кстати, который час?
– Начало первого.
– Может быть, мы немного прогуляемся и поболтаем? Если так, то у меня не возникнет ощущения, что я неверна своей «гран амур», – шутливо сказала она. – Да и у вас не будет чувства, что все ваши усилия пропадают впустую.
– С удовольствием пройдусь с вами, – покладисто сказал Клинг.
В тот четверг за девять дней до Рождества небо над городом заволокли тяжелые серые облака, а во второй половине дня бюро погоды обещало обильный снегопад. Резкие порывы ветра, хлеставшие со стороны реки, закручивали снег в маленькие бешеные смерчи, с воем проносившиеся по узким улочкам делового центра. Нора шагала, низко опустив голову, то и дело поправляя свои длинные волосы. Защищаясь от ветра, который, казалось, твердо вознамерился смести ее с тротуара, она взяла Клинга под руку и несколько раз утыкалась лицом ему в плечо, когда ее глаза начинали слезиться. Клинг уже начал жалеть, что она предупредила его обо всем заранее. Пока она рассуждала о погоде и о том, как ей нравится город накануне рождественских праздников, он тешил себя дикими фантазиями, несомненно, порожденными комплексом мужского превосходства: далеко неглупый, решительный, симпатичный, остроумный, отзывчивый полицейский завоевывает сердце красивой молодой девушки и уводит ее прямо из-под носа у ни на что не способного недотепы и идиота, которого она по какому-то недоразумению обожает...
– И люди тоже, – говорила Нора, – что-то с ними происходит под Рождество... я не знаю... наступает какой-то душевный подъем.
...Девушка, в свою очередь, понимает, что все эти годы она тщетно мечтала о встрече с симпатичным, решительным и вообще на редкость положительным полицейским, и щедро дарит ему свою любовь, которую она раньше так нелепо, впустую растрачивала на этого сладкоречивого придурка...
– Нет, серьезно, – тем временем продолжала Нора, – это чувство настигает и меня, хотя в душе я понимаю, что все это выхолощено и коммерциализировано. Мне это самой странно, потому что я еврейка и мы никогда не отмечаем Рождество.
– Сколько вам лет? – спросил Клинг.
– Двадцать четыре. А вы еврей?
– Нет.
– Клинг... – Нора пожала плечами. – Вполне может быть еврейской фамилией.
– А ваш приятель тоже еврей?
– Нет.
– Вы помолвлены?
– Не совсем. Но мы собираемся пожениться.
– Чем он занимается?
– Если не возражаете, я бы предпочла не обсуждать эту тему.
В тот день они больше не говорили о приятеле Норы. Они шли по улицам, ярко освещенным рождественскими елками, мимо магазинных витрин, увешанных мишурой и гирляндами разноцветных лампочек. На перекрестках Санта-Клаусы звонили в колокольчики, собирая пожертвования, музыканты из Армии спасения дули в трубы и тромбоны, звенели бубнами, протягивая прохожим жестяные кружки для мелочи; покупатели торопились по магазинам, нагруженные подарками в ярких обертках, а облака над головой становились все более густыми и зловещими.
Еще Нора рассказала, что все свое рабочее время обычно проводит в студии, которую оборудовала в одной из комнат своей большой квартиры («Я работаю каждый день, но раз в неделю езжу в Риверхед к матери, как раз там я вчера и провела весь день, когда вы пытались мне дозвониться»). Она занимается самыми различными видами дизайна, начиная с оформления книжных обложек, театральных афиш и рекламных буклетов промышленных фирм и кончая рисунками в поваренных книгах и цветными иллюстрациями для детских книжек. Обычно ее день загружен. Это ведь не только работа. Надо еще обегать редакторов, продюсеров, авторов – короче говоря, множество людей. («Будь я проклята, если стану платить двадцать пять процентов своих гонораров агенту. В наше время некоторые из них гребут деньги лопатой! Вам не кажется, что надо принять закон по этому поводу?») Она изучала искусство в «Купер-Юнион» в Нью-Йорке, потом пошла в Род-Айлендскую школу дизайна, чтобы приобрести больше практических навыков, а год назад переехала сюда и устроилась в рекламное агентство «Тадлоу, Браннер, Гроулинг и Кроув», где проработала чуть больше полугода, делая эскизы к оформлению консервных и сигаретных упаковок и выполняя другие не менее «интересные» задания, пока наконец не решила уволиться и уйти на вольные хлеба. («Вот и вся история моей жизни».)
Было уже почти три часа дня.
Клинг начал подозревать, что он уже почти влюбился в нее, но ему было пора возвращаться на работу. Он отвез Нору домой на такси и перед тем, как высадить у дома на Сильверман-Овал, подозревая, что ее слова по поводу великой любви к своему избраннику были чисто женским притворством, сказал:
– Нора, прогулка с вами доставила мне огромное удовольствие. Могу я увидеться с вами еще раз?
Нора озадаченно посмотрела на него, как бы удивляясь тому, что, несмотря на все свои усилия, так и не сумела втолковать ему, что это абсолютно невозможно. Печально улыбнувшись, она покачала головой.
– Пожалуй, нет.
Потом вышла из такси и скрылась в подъезде.
* * *Среди личных вещей Сары Флетчер, представлявших интерес для следствия до ареста Ральфа Корвина, была записная книжка, найденная в ее сумочке на комоде. В четверг днем, сидя за рабочим столом, Карелла внимательно изучал ее содержание, в то время как Мейер и Клинг обсуждали целебные свойства медного браслета, который Клинг по-прежнему продолжал носить на запястье. В дежурке было необычайно тихо – можно было даже слышать собственные мысли.
Ни треска пишущих машинок, ни телефонных звонков; за решеткой в дальнем конце комнаты никто не орал о жестокости полиции и о нарушении прав человека, все окна были плотно закрыты, как ножом обрезав доносившийся с улицы рев машин. Из уважения к этой мирной тишине, а также потому, что Карелла с сосредоточенным видом уткнулся в записную книжку Сары Флетчер, Мейер и Клинг разговаривали вполголоса.
– Могу сказать только одно, – говорил Мейер, – этот браслет способен творить чудеса. Этим все сказано.
– А ты можешь объяснить, как так получается, что я пока что никаких чудес не ощущаю?
– Когда ты его надел?
– Сейчас посмотрим. Я пометил в календаре.
Они сидели в ближайшем к камере предварительного заключения углу дежурки – Клинг за своим столом, а Мейер примостился на краешке столешницы. Стол стоял у стены, служившей своеобразной доской объявлений, а потому залепленной всевозможными бумагами. Там были циркуляры из полицейского управления, пометки о новых правилах и инструкциях, расписание дежурств на следующий год (включая ночные и дневные смены, а также выходные дни для всех шести детективных групп участка), карикатура, вырезанная из журнала, который выписывал каждый уважающий себя блюститель закона, несколько телефонных номеров потерпевших, с которыми Клинг рассчитывал связаться до того, как кончится его смена, фотография Синди Форрест, которую он вот уже неделю собирался снять, и несколько куда менее симпатичных фото преступников, находившихся в розыске. Чтобы добраться до календаря, Клингу пришлось сорвать объявление о ежегодной новогодней вечеринке сотрудников управления.
– Вот, пожалуйста, – сказал он. – Ты подсунул мне этот браслет первого декабря.
– А сегодня у нас какое? – спросил Мейер.
– Шестнадцатое.
– С чего ты взял, что я дал его тебе первого числа?
– Вот пометка – «БМ». Браслет Мейера.
– Ну ладно, значит, получается ровно две недели. Ну и чего ты от меня хочешь? Я же сказал, что он начнет действовать через две недели.
– Ты сказал – через десять дней.
– Быть такого не может. Я сказал: через две недели.
– В любом случае прошло больше двух недель.
– Слушай, Берт, этот браслет творит чудеса, он может вылечить буквально все, начиная с артрита и кончая...
